Ирку затравили. Настолько, что в школе появилась её угрюмая мать. Долго перетирала что-то с классной «Б-эшек», потом забрала документы из школы. Ирка поймала меня после уроков. Смущаясь, клюнула влажными губами в щёку.

– Димка, ты – единственный нормальный человек в этой школе, – сказала она, блестя красными глазами.

А я просто пожелал ей больше не вляпываться в дерьмо. Прикольно так-то: для Тима не такой тупой и уродливый, как остальные; для его Ирки – единственный нормальный из всех. Я просто в топе среди людей со сбитыми набекрень мозгами. Король психов.

Ирка ушла вдаль по аллее нетвёрдой походкой: сутулая, отяжелевшая, а я думал: нашла б ты себе занятие, которое будет настолько огромным, что вытеснит нескладную фигуру Тимура Дзагоева из твоей головы. А что это будет – плетение фенечек или выращивание детишек абсолютно пофиг. Не сможет – будет вечно помнить его «Если ты уйдёшь, я повешусь!». Сказанное злое слово может отравить всю жизнь.

На следующий день я пришёл из школы, а у нас гость. В обшарпанном кресле сидел незнакомый мент и курил сигарету. Мама показала мне на диван:

– Присядь. Это – Томас Ионасович. Расскажи ему всё про нападение.

Я рассказал. Мент почиркал в блокнотике. Совместными усилиями мы вспомнили номер его оранжевой «ласточки». Я объяснил, как найти гараж. Предложил показать, но он сказал:

– Нет, не надо.

Я ушёл к себе, а Томас Ионасович не торопился. Он рассказывал маме ментовские байки, мама восхищённо смеялась.

Вечером ей позвонили, она бросила в трубку: «Сейчас, бегу», – и правда убежала.

Вернулась поздно, когда я уже спал и общаться ни с кем не собирался. Села на край моей кровати и щёлкнула ночником. Я протирал глаза, а она грустно на меня смотрела.

– Я в милиции была. Они его поймали.

– Кого «его»? – не сразу въехал я.

– Романчикова.

– И что?

– Меня завели к нему в камеру. Он был сильно избит. Говорят, оказал сопротивление при задержании. Увидел меня и на колени упал, умолял его простить. По-настоящему на коленях ползал, представляешь?

– Простила?

Мама посмотрела на моего спящего брата и вздохнула.

– Томас дал мне дубинку. Говорит: отведи душу.

Редкий случай: говорила она с трудом, выдавливая из себя слово за словом. Обычно было наоборот.

– Я вчера очень сильно за тебя перепугалась. Подумала: а вдруг ты не успел бы увернуться? Вдруг у этого урода всё получилось бы? А ты у меня такой красивый…

Она погладила меня по щеке, я смущённо отстранился: «Ну, мам!»

– Я, когда в милицию шла, хотела его убить. А он такой жалкий оказался, елозит передо мной по полу, рыдает. Весь в соплях, в крови… Я не смогла его ударить. Томас сказал, что он уедет из города и больше никогда здесь не появится. Сказал, нам больше нечего бояться.

– Хорошо, конечно, – хмыкнул я. – А может он за стёкла разбитые денег даст, и за мою испорченную куртку?

– Уже дал. Купим тебе новую, лучше этой.

– Лучше кассеты. Куртка у меня есть.

– Совсем свихнулся со своей музыкой, – устало вздохнула мама. В голосе прорезались привычные сварливые нотки и затихли.

– Ладно, посмотрим, может, и на то, и на то хватит.

– Спасибо, мам.

Я замолчал, вопросительно глядя на неё, она не уходила. Сидела и смотрела на меня.

– Мам, мне в школу рано вставать.

– Да-да, – встрепенулась она. – Спи, сынок. – И вышла, тихонько прикрыв дверь.

Романчиков на самом деле больше не всплывал.

Ой, какая сопливо-приторная сцена-то ночью была. Я даже подумал, что мне это приснилось. А, может, правда это был сон?

Я пришёл домой из школы, и никаких ментов у нас в квартире не было. Была мама. Рядом с ней на журнальном столике стояла пепельница с дымящейся сигаретой, а возле – стопка листков, вырванных из тетрадки, и я сразу понял, что это за листки.

– Что это? – она постучала пальцем по моим стихам.

Я молча попытался их забрать, но она отодвинула меня:

– Нет, подожди! Сядь! Сядь!.. – крикнула она, и я опустился на диван. А что мне оставалось? Не драться же с ней.

– Значит, вместо учёбы у тебя голова забита этой дрянью? Ты уже скатился на четвёрки. Что дальше? Тройки? Двойки? Второй год? Вместо того, чтобы готовиться к институту, ты эти писульки пишешь? Стишки сочиняешь?

Я привычно молчу. Тускло светят лампочки в пластмассовой люстре. Злорадно хихикает младший брат. В глазах пляшут чёрные точки, и я думаю: только не приступ, не надо сейчас. А воздух густой и пыльный, и с трудом проталкивается сквозь сжавшееся до игольной толщины горло.

– Знаешь, что, сын мой? Я забираю у тебя плеер до конца учебного года. Закончишь год с похвальным листом – получишь его обратно.

– Нет, ты не можешь. Это подарок отца.

– Отца, который бросил тебя, когда тебе трёх лет не было, и не вспоминал, пока ты сам его не нашёл?! Осеменитель он, а не отец, папаша твой! И ты таким же растёшь. Гены! Плеер сюда, быстро!.. – заорала она и хлопнула по столику со всей дури.

Я аккуратно обернул наушники вокруг бирюзового корпуса и положил плеер перед ней. Она схватила его и сунула под себя в кресло, будто я стал бы его забирать силой.

– Всё! Иди и готовься к институту!.. И больше никаких гулек! – прокричала она мне в спину.

Ночью, когда все спали, я вошёл в большую комнату. Листки с моими «стишками» так и лежали на полированном столике, придавленные пепельницей. Я вытащил их и на цыпочках вышел в кухню. Там, сидя на табуретке перед вытащенным из-под раковины ведром я изорвал стихи в мелкие клочки. Моё лицо горело от стыда за эти строчки. Настоящий мужик не пишет стихов. Он берёт любимую на руки и несёт, куда ему надо, не спрашивая согласия, а она радостно хохочет и смотрит влюблёнными глазами. Сашу в этой роли я представить не мог.

Кажется, начала ехать моя крыша. Я надел глухую шапку. Раньше её роль исполняли наушники, теперь приходилось вырабатывать «командный слух». Это «когда мне надо, я плохо слышу». Я приходил домой, бросал дипломат и шёл на выход под непрекращающийся мамин крик. Оставаться в доме без защитной амуниции я не мог. Я мало с кем тогда общался, а после смерти Тимура у меня остался один собеседник: я сам. И я просто бродил по улицам, сидел в сквериках и парках, тупил на прибой на набережной. Я не мог закрыться от всех музыкой, – у меня её забрали. Поэтому я пел про себя: «Следи за собой! Будь осторожен!»

Начнёшь петь в голос и заберут на дурку, к Тимкиной маме.

В один из особо холодных и тоскливых вечеров я поехал к Сашиному дому. Нашёл скамейку в тени, прикрытую кустами, и сидел там с бешено колотящимся сердцем.

Я дождался. Она подошла к подъезду с высоким широкоплечим парнем. Они страстно целовались, а я хватал ртом куда-то пропавший воздух. С этого дня я стал приходить сюда каждый вечер.

Это было мазохистски извращённое удовольствие, – разрезать постоянно острой болью сжатое горло. У меня включился режим «Чем хуже – тем лучше», и я с радостным ожиданием ждал, куда он меня вынесет. Вынес он меня на крышу соседней многоэтажки, но перед этим меня вычислил её отец.

Он сел рядом со мной и закурил.

– Будешь?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну, и правильно, – кивнул он.

Затяжки после третьей он собрался с мыслями.

– Саша сказала, что ты каждый день тут сидишь и следишь за ней. Так нельзя, понимаешь? У неё своя жизнь.

Конечно, понимаю. Я просто надеялся, что она меня не заметит.

– Я люблю её, – глухо пробормотал я.

– Это понятно, – вздохнул он, – но тебе придётся самому с этим справиться. У Саши свадьба на носу. Её жениха ты уже видел. Они любят друг друга, и у них скоро будет ребёнок. Тебе в её жизни места нет, извини.

– Ребёнок? – я подумал, что он шутит.

– Так бывает, – пожал он плечами. – По её маме тоже долго не было видно, что она носит Сашу.

Он ушёл, а я остался. Идти мне было некуда. Для меня не было места в её жизни. А где-нибудь ещё для меня место было? Дома? Очень смешно.

Отравленный, испачканный, использованный, отвратительный самому себе, я вошёл в подъезд соседнего дома. С трудом переставляя ноги, поднялся пешком на девятый этаж. Мне повезло: навесной замок был уже кем-то спилен. Я вылез на крышу, и рубероид пружинил под моими ногами, когда я шёл на край. Вешаться, как Тим, я не собирался. Мне и так нечем дышать, я не хотел затягивать на шее верёвку. Лучше закончить всё с лёгкими, заполненными свежим и холодным воздухом. Я вскарабкался на бортик и раскинул руки. Две целых и тридцать четыре сотых секунды, и я перестану задыхаться. Внизу, под моими ногами, стояли удивительно чёткие в электрическом свете коробочки автомобилей. Кому-то из автовладельцев, возможно, не повезёт. Смотря куда подует ветер…

Мне оставалось сделать один маленький шажок, и я его сделал. За миг до него перед моими глазами всплыла облупленная железная ракета, и грязные кеды под ней. Горючие слёзы на моей шее и жалобное: «…Я не виновата!». Я это знал, но она в это так и не поверила.

Завтра те же чёрные рты будут шептать, жмурясь от наслаждения, в школьных коридорах: «… прикинь, это та фифа, из-за которой Димка с крыши сиганул… Пацан из-за неё жизни лишился, а ей хоть бы хны… Ходит, как королева…»

Один шаг вперёд, и яд, наполняющий меня, разлетится в стороны и забрызгает её, разъест её красивые черты, её загорелую кожу под безупречно чистой рубашкой. Испачкает её жизнь. Чистота и грязь. Я не мог этого допустить, я бы себе этого не простил.

Она ведь не виновата, что я сошёл из-за неё с ума.

Я сделал шаг назад, в свою тоскливую и удушливую жизнь, и выжил. А через много-много очень разных, но насыщенных событиями лет я сидел в пустой квартире моей мамы и держал тетрадные листы. Листики из школьной тетради с наклеенными клочками глупых стихов про любовь. Я нашёл их в её сумочке после похорон.

Спасибо, Ирка! Надеюсь, у тебя всё хорошо… ⁹

То, что я запомнила из своего детства

Татьяна Рубцова

В детстве я была до жути вежливой.

Вот, как себя помню, вечно со всеми здоровалась, даже по несколько раз. Но родители строго меня учили: с чужими дядями и тётями не разговаривать и близко к ним не подходить. Мы жили тогда в общежитии. Было мне тогда точно меньше двух лет.

И вот однажды в коридоре нашего общежития я встретила незнакомого человека. Выглядел он, наверное, вполне мирно, потому что я остановилась возле него, и когда он заговорил со мной, даже ответила.

А потом… Потом я совершила ужасающий поступок. Протянула руку незнакомому дяде. На чём меня и застукала мама. Меня тут же позвали в комнату.

– Я же тебе говорила, нельзя подходить близко к незнакомым людям, нельзя разговаривать с ними и нельзя давать им руку, – начала мама строго.

– Но я же вежливая девочка, – тут же выдала я.

Маме осталось только сесть на стул и охнуть. Вот к чему приводит вежливость.

Отца своего я совсем не помню. Они разошлись, когда мне было два года.

Он запил, мама не стерпела. И отрезала резко, без дальнейшего общения. Запомнила я только, как мы с мамой сидели на скамейке возле парка, а отец пошёл за мороженым. На нём была голубая рубашка с длинным рукавом и какие-то тёмные брюки. И запомнила я его, почему-то со спины.

Вот и всё.

Особенно я про него не вспоминала, даже в подростковом возрасте, по крайней мере, искать его не собиралась. Наверное, мне хватало мамы. Её я люблю и считаю своей самой близкой подругой.

Это ведь не плохо – дружить с мамой, правда?

О школе даже особенно и рассказать нечего. Училась не плохо. Читала запоем все книги, которые попадались под руку. Была страшно ленивая.

Моим хобби тогда было – побеги с уроков. Я сбивала с пути истинного даже одноклассников. Но мама всегда считала, что я попала под чьё-то тлетворное влияние, и мне больше попадало за это, чем за сам побег. Подозреваю, мама до сих пор не верит, что подбивала ребят я, а не они меня.

Но рассказывать про это не стоит, правильно?

Чтобы не подать плохой пример нашим детям и внукам. Я всё же как-то рассказала про это сыну – просто, к слову пришлось. И, как следствие, он сам сбежал с урока. Тоже не один. За что и получил двойку в журнал. И страшно расстроился. Так что мне пришлось идти в магазин и покупать большой и красивый торт, чтобы его утешить.

К счастью, в его детстве двоек было меньше, чем съеденных тортов. По сути, всего две, и обе за поведение. За вторую двойку я купила ему его любимые пирожные. Потому что сладкое поднимает настроение.

Я ведь и сама стала не плохой мамой, правда?

Шутки моего сына, когда он ещё учился в школе. А точнее, всё началось с того дня, когда он принёс с улицы щенка.

Приходит ротвейлер в бюро по найму телохранителей, а секретарша говорит ему:

– Пошёл вон отсюда.

Ротвейлер отвечает:

– Если вы будете выгонять клиентов, к вам никто не придёт.

Секретарша упала со стула. Потом поднялась и сказала:

– Что вам нужно, господин?

Ротвейлер отвечает со злостью:

– Я просто хочу нанять телохранителя. А то в наши дни так трудно жить голубокровкам. Люди по городу ходят без намордников, а дети бегают в свободном выгуле и без поводков. И Дарвин, и Библия не правы.

…

Эволюционировала только одна обезьяна. Остальные только ей подражали.

…

Прибегает сын к папе:

– Мама пальчик порезала. Папа хватает бинт и зелёнку, бежит на кухню, сын за ним:

– Да не себе, а мне!

…

– Откуда в классе шум?

– От криков: «тихо!».

…

– Чем собака отличается от человека?

– Более красивой шерстью.

…

Если в доме завелась крыса, единственный выход: подать на неё в суд за незаконное вселение, выиграть процесс и предоставить судебным исполнителям ловить и выселить её. Все остальные способы считаю бесполезными.

…

Юрист всегда останется юристом, даже гоняясь за крысой.

…

И вот, что я заметила. Мы все проживаем детство и юность несколько раз. Первый раз – своё, родное. Второй раз – в наших детях, тоже своё и очень родное. Третий раз всё повторится во внуках. Думаю, будет ещё роднее, хотя уже и не совсем своё. Ну, где-то так.

А вы как думаете? Согласны со мной?

Письма в никуда

Fenix Antureas

«Но всё, что мне нужно, – это несколько слов и место для шага вперёд.»

Виктор Цой.

10 лет

Привет! Сегодня мне исполняется десять лет. Я уже совсем большой! Поэтому мама больше не дарит мне игрушек. Но я всё равно буду играть. Только в игре я могу вспомнить свой настоящий дом, родную планету… Здесь меня окружают враги, друзья остались только там… Я ненавижу людишек! Они глупые, и потому смеются надо мной. А, может, это зависть? Ведь всё, что у них есть, – это грязь и серость, мусор вокруг. Эта постылая, серая планета. И только я могу вспомнить родину и окунуться в краски! Ах, если бы я мог вернуться наяву! Только вы понимаете меня. И наверняка скучаете тоже. Но это невозможно, я не могу улететь… Мне остаётся только хранить память… Ради этой цели я буду каждый год писать вам письма и оставлять их у этого закрытого портала. Ради того, чтоб не забыть. Это первое письмо.

Пускай не ждут, безмозглые враги, я никогда не откажусь от правды! Я – инопланетянин, и моё имя – Инктрон! И пусть хоть вся Земля мне не верит, я буду знать. Мама смеётся, говорит, что я ещё малыш. Но знаете, вчера я не спал ночью и увидел. Снова увидел в небе Оранжевую Черту! Далеко-далеко, за Юпитером, за Плутоном, за неизвестной ещё землянам планетой Мийю, прямо за Оранжевой Чертой – мой родной мир. Стоит только нырнуть в межмировой проход… Я хотел разбудить маму и показать ей, что я не вру, что вот же она, настоящая! Но как только подумал об этом, Черта вдруг исчезла. «Миссия невыполнима», – подумал я. Никто и ничто не будет мне помогать…

Пока ни один из землян мне не поверил. Но я не сдаюсь. Дети в школе презирают меня. Со мной даже никто не сидит за одной партой. Ну и не надо! Приятного мало – ощущать так близко их чужеродные поля. Мне и без этого трудно… Недавно вот стало плохо в школе. Я пришёл домой, но только чтобы выслушать нападки матери. Она спросила, что случилось, и я ответил правду: отторжение поля. Она накричала на меня. Вы слышите, по повреждённому полю устроила мне облучение! Она сделала мне ещё больнее вместо того, чтоб помочь! Как же болит излучатель от одного воспоминания… Это потому, что она не настоящая моя мать. Такая же чужая, как и все.

А ещё у нас был открытый урок в школе. Учительница спрашивала каждого, кем он хочет стать, когда вырастет. Мне не нужно было готовить это задание. Я честно сказал при гостях, что я не вырасту. Ведь прежде, чем это произойдёт, защитная оболочка не выдержит износа, и я погибну от вирусного шока. Учительница сказала, что врать нехорошо… Поставила двойку.

Я верю, что вы однажды вернётесь за мной. Сегодня я опять не буду спать ночью. Я дождусь, и тогда посмотрим, кто будет смеяться последним! Я докажу всем, что моя Лазария существует!

13 лет

Здорово! Это опять я. Инктрон, помните такого? Вот смех! Пишу, не зная, ответит ли хоть кто-то.

Представляете, кажется, моя писанина всё-таки может кого-то заинтересовать! Недавно мама нашла мои рассказы о Лазарии и об инопланетянах. Конечно, она сразу завела свою волынку: «Выброси эту чушь из головы!» Всегда одно и то же. Я не поддамся. Кроме прочей ерунды, мама вдруг сказала, что у меня талант, и я мог бы стать неплохим писателем… А ведь учитель литературы тоже интересовался моим творчеством. Решено! Я стану писателем! И, может… когда-нибудь найду человека, который поверит и поймёт меня. Пока у меня всё ещё нет друзей, кроме вас. Но всё ещё впереди. И я не теряю надежды, что вы заберёте меня домой. А если уж не суждено… Что ж, стану писателем. А вдруг найду единомышленников среди землян? О чём я говорю, их ведь бесполезно убеждать! Они не слышат меня. За красивыми словами не видят смысла… Даже школьные сочинения мои всегда оценивают на «пять»… А уж какую чушь я в них пишу! Самому перечитывать тошно.

Прошу вас, нет, умоляю, дайте же мне хоть какое-нибудь подтверждение! Вокруг меня точно вакуум, и, похоже, каждый землянин получает больше информации о происходящем вовне, чем я. Говорят, недавно над нашим посёлком видели НЛО. Вы не поверите, оно пролетало совсем рядом с нашим домом, когда я спал! И я, инопланетянин, узнаю об этом из… разговоров?! Ничего, совершенно ничего сверхъестественного не происходит вокруг меня. Временами я думаю, что это так устроено специально. Что это проверка моей веры, что ли… Но, пожалуйста, вы ведь можете дать мне знак! Ну, почему мне нельзя?!

Только журналы о сверхъестественных явлениях слегка приглушают мою тоску. Обожаю с лёгкостью объяснять явления, которым нет никакого объяснения в их хилой науке. Только вот мама опять грозилась выбросить журналы на помойку. Но она не посмеет, я знаю.

16 лет

Привет всем, кому не лень! Я опять пишу эти глупые письма. Что ж, всё-таки традиция. Сегодняшнее письмо будет коротким. Мне, признаюсь, теперь некогда. Готовлюсь к поступлению в вуз. На носу выпускные экзамены… Мамаша спуску не даёт, наняла репетиторов. Но я, как представлю, что буду работать в настоящей химической лаборатории!.. Да, я выбрал химию. Что меня подтолкнуло? Не знаю, может, Теория Прострали? Простраль – это сущность, тесно взаимодействующая с веществом, и я обожаю интерпретировать не только сверхъестественные явления в макромире, но и сверхъестественные свойства вещества с помощью ТПр. В общем, как только в школе начался курс химии, меня сразу же захлестнуло. Настоящая мания! Как я мечтаю ставить сложные химические эксперименты своими руками!

Ну и, конечно, творчество. Надеюсь, там у меня будет хоть немного времени, чтобы писать. Кажется, мои произведения пользуются успехом. Странно звучит, но… может, я, наконец, нашёл своё место на этой планете? Друзей у меня всё ещё нет, но я надеюсь, что в вузе, в большом городе у меня появятся новые связи, и я всё-таки встречу того, кто мыслит и чувствует похожим на меня образом… Людей ведь много. И они всё-таки разные.

Пора мне снова браться за работу. Простите за немногословность. Кстати, я забыл то конкретное место, где оставлял свои письма в прошлые годы. Это я положу в дупло старой сосны. В конце концов, это почти ничего не меняет. Что значат несколько метров, отделяющие старое место от нового, по сравнению с расстоянием от Земли до ближайшей населённой планеты… Правда?

18 лет

Этот год пролетел так быстро! Не могу поверить, что я уже третьекурсник! Всё в буквальном смысле «отлично». В следующем году у нас распределение по кафедрам, и я, кажется, уже нашёл свою судьбу!

Прожив на Земле восемнадцать лет, я всё ещё не настолько состарился, чтобы перестать заниматься ребячеством. Конечно, это письмо едва ли будет прочитано. Прошлые письма, помню, куда-то исчезали. Вот ведь забавно, я в детстве действительно думал, что их читали инопланетяне! Верю ли я в инопланетян? Конечно! Фантаст, не верящий в пришельцев, – просто лгун. Недавно, кстати, попытался поучаствовать в литературном конкурсе… Они даже ни разу не связались со мной по телефону! А я ждал, волновался. Наверное, они так же, как все, не видят смысла за словами. Обсуждают язык, форму. Не глупо ли, имея литературное произведение, говорить не о свободной информации, которую оно несёт, а о коде, которым она закодирована!

Кстати, не знаю, это, наверное, покажется наивным… Я знаю, что каждый человек – индивидуальность, но постоянно чувствую, что слишком сильно отличаюсь от остальных людей. И не просто своими взглядами на мир, а, скорее, физическими чувствами. Почему-то мне часто бывает больно вступать в тесный контакт с другими людьми. Раньше я думал, это от того, что они плохие, хотят сделать мне плохо… Но теперь вижу: они вовсе не хотят, и даже вовсе не осознают этого! Им приятно – а мне… больно. Почему так? Иногда мысли пугают меня: что, если люди убьют меня случайно, будучи полностью уверены, что не причиняют мне никакого вреда, безо всякой задней мысли?.. Жуть.

20 лет

Здравствуй, незнакомый читатель! Возможно, ты уже имел дело с моими фантастическими рассказами о странных иных мирах. Спешу тебя разочаровать: в этом письме нет никакого вымысла. Всё, что ты сейчас прочитаешь, – чистейшая правда. Это история моей собственной жизни. Пожалуй, ни к чему раскрывать здесь моего имени. Пусть для тебя я тоже буду «незнакомым писателем».

Этот год принёс с собой много нового. Я полюбил девушку! Как ни удивительно, впервые. Её зовут Александрой, и она с радостью приняла моё предложение о свадьбе. Нашего сына, который скоро родится, мы решили назвать Кешей. Мы оба любим детей, и этого у нас не отнять. Саша – единственная, кто понимает мои чувства. Она такая чуткая и внимательная! Будто сам Бог послал её для спасения моей заблудшей души. Только лишь она понимает мои чувства, недоступные для остальных. Возможно, я просто слишком чувствителен. Не знаю.

И ещё одно. Я пишу эти письма каждый год, с самого детства, и вот беда – совсем забыл, куда относил предыдущие. Поэтому теперь, хотя бы ради романтики, я буду просто бросать их на ветер. Мы живём на десятом этаже, так что… кто знает, куда их занесёт, и кто прочтёт в результате.

21 год

Наверное, это последнее детское письмо, которое я напишу. Я лежу в больнице. Моё состояние ухудшается так стремительно, что скоро я даже не смогу держать ручку в руке. И это скоро – не через месяц и не через неделю. Наверное, это через час…

Я умираю. Врачи не понимают, что со мной. Говорят только, что у меня заражение крови, и оно слишком быстро прогрессирует. Никаких травм я в последнее время не получал, даже царапин не было. Анализ на ВИЧ отрицательный. Не понимаю… Мысли путаются. Наверное, такова моя судьба… Я чувствую боль во всём теле, особенно мучительно жжение где-то под грудной клеткой. А ведь я почти никогда не болел, не приходилось даже иметь дела с врачами.

Со мной моя Саша. Она очень волнуется, бедняжка, надеется, что я ещё могу выжить. Так перенервничала, что даже стала называть меня каким-то странным именем. Что-то на Ин… Может, она говорила о нашем сыне Иннокентии?.. Удивительно… Перед смертью мы почему-то возвращаемся в детство… Страшно ли мне? Скорее, страшно оставить жену и сына одних на этой чуждой Земле…

Прощайте… Я больше не могу писать…

Эпилог

То-те вышла с обратной стороны портала. Она не могла больше смотреть. И если раньше это было лишь робким предположением, то теперь оно обернулось ужасной реальностью… Её сын, Инктрон, был мёртв.

Они были неуловимыми и жили на планете Лазария, столице союза Объединённых Планет. Инктрон пропал много лет назад, после прогулки в лесу с друзьями. Неуловята прибежали домой испуганные и рассказали, что они играли в игру, вроде загадывания желаний. И вдруг Инктрон исчез. Искали везде, где только можно, использовали простральные сканеры – всё бесполезно. Малыш пропал навсегда. За прошедшие годы То-те уже почти смирилась с потерей, в конце концов, у неё были остальные двадцать неуловят. Когда судьба занесла её на Землю, она не могла и предположить, что встретит здесь пропавшего сына… То-те оказалась отличным ченджером. Неуловята уже выросли, и ничто не мешало посвятить себя полностью новой профессии. Правду говорят, конечно, что земляне – самая загадочная раса во вселенной. Особенно под это определение подходил молодой мужчина, с которым они познакомились на автобусной остановке. Потом они с ним крепко сдружились. То-те боялась себе в этом признаться, но она часто ловила себя на мысли, что ведёт себя с ним, как бы забывая, что он – чужой. Раньше с ней никогда такого не случалось! Но этот землянин действительно отличался от остальных…

Он стал рассказывать ей о странных ощущениях, которые часто испытывает, и То-те, не веря своим ушам, узнала в его рассказах симптомы повреждений биополя! Простральное замыкание, экстенсивное рассеивание поля, отторжение… Не может быть! Тогда она взяла с собой на работу с базы простральный сканер, чтобы проверить свою догадку. Невероятно! У него действительно было эфирное поле, как у неуловимых из Объединённых Планет! Тем не менее, судя по его рассказам, он уже много лет жил на Земле, даже не подозревая, что он не человек. Как такое могло быть?

И То-те не верила. Не верила до последнего. До тех пор, как у него начался вирусный шок… Теперь всё потеряно. Перед смертью он, видимо, в бреду, назвал её мамой. И тогда она всё поняла. Дурацкие, бесполезные оболочки!

Она встала с земли и пошла навстречу заходящей звезде Семь Тур. Она больше никогда не будет заменять землян, не ступит больше на планету, убившую её сына. К Афиасу карьеру ченджера. Это слишком больно…

– Моё желание… М-м… Желание. Самое заветное. Я хочу попасть на планету Земля. Да, именно это я и загадаю!

– Но на Земле опасно. Ты уверен, Инк?

– Многие действительно думают, что, если загадать желание у этого портала, то оно сбудется.

– Ну и пусть опасно – зато ченджеры такие классные! Да, я уверен. Это моя мечта!

9. В тексте использованы строчки из песен Виктора Цоя, Вячеслава Бутусова, Ромы Жукова и группы «Кар-Мэн»