Единственное, чего она хотела – и знала, что это нужно, обязательно нужно, – чтобы солнце скрылось совсем. Оно уже работало как надо; но то, что в шторах – тяжёлых розовых шторах – оставалась щель, было нехорошо. Ната помнила, что мама всегда сдвигала гардины на ночь. А ночь уже приближалась: откуда-то с краю наплывала чернота с короткими серебряными иголками звёзд.

Она вдруг почувствовал, как жжёт внутри – словно съела что-то острое, вроде фаршированного перца, который готовит бабушка. Но перец очень скоро превратился в раскалённые гвозди, стало не до шуток. Секундомер пискнул, сообщая: полминуты.

«Полминуты», – отчётливо подумала Ната, сжалась и стряхнула морок старой квартиры. В лицо, сквозь узкую щель почти сдвинутой обшивки, светила раскалённая спираль свечи. Это походило на глаз дракона, око, глядящее сквозь щёлку век.

Цепляясь за клёпки скафандра, чтобы руки не взмахивали, как крылья, Ната добралась до сумки на боку, вытащила сварку и, стараясь действовать скупо и точно, пристроила её у щели. Щёлки с фалангу шириной; сварка должна взять. Сдвинуть шторки люка, за которыми пряталась свеча, сильней, уже не было сил.

Шов, шов и ещё один. Спайка. Горячая тугая струя. Блеск. Вспышка. Свечение. Ну… Работай!

Работает!

Свеча засияла. Ната, нервно считая секунды, запустила термозатвор. Щёлкнул клапан. Мысли путались, и она позволила им плыть, как заблагорассудится, не впуская только одну – о самом последнем.

Сунула руку внутрь и неловко нащупала перчаткой нужный рубильник. Проверила консервацию отсеков. Блокировку. Автовзрыв.

Закричала изо всех сил, в немой, огромный, всё поглощающий космос, и дёрнула за рычаг.

Громадная тень помертвевшей половины «Хвои» накрыла всё ещё живые, светящиеся отсеки. Рухнула, полетела, медленно вращаясь, в пустоту, как гигантское животное, вымершее чрево Земли.

Совсем рядом блестела цель их полёта.

Двадцать секунд спустя Наталья Карецкова увидела неприкрытое, близкое, словно золото на ладони солнце. Тридцать секунд спустя «Хвоя» осталась без последнего астронавигатора.

«“Заслон”, проект «Остриё», по шифру “Лист”, строка четыре. Заместителю директра проекта “Сол” О.И. Цикорской

Оля, у нас страшное.

Да что там писать, ты всё знаешь.

Береги себя, родная моя».

Старая квартира. Сентябрь 2064-го

Цикорская вышла в отставку за день до возвращения «Хвои». Это были солнечные дни, дни, когда улицы наполнились народом, когда включали все лампы, и Земля сияла, беззастенчиво и щедро, издалека приветствуя нёсших огонь героев.

А что толку их было приветствовать – так. Они ведь даже не увидят всех этих огней. «Хвоя» возвращалась в секунду, по маршруту Солнце – посадочный ангар «Заслона». Абдрамоновую капсулу с солнечной массой тотчас помещали в холодильный бункер, а экипаж, пройдя карантин, отправлялся по домам. По домам, чёрт возьми! Что же за оксюморон такой, разве может быть такой контраст, разве может всё быть так просто – вот ты вернулся из опаснейшей миссии длиной в одиннадцать лет и вот тут же поехал домой? Домой?

Она и сама ехала наконец домой, отказавшись от водителя, запретив всяческие чествования и прощания, сев в электробус и дрожа, трепеща, чувствуя рвотные позывы от страха. От ужаса. От скручивающей нежности, горячей, жгучей, разъедающей изнутри.

Где профессор Цикорская? Где Ольга Ивановна, неофициальная глава «Сола»? Где?

Она чувствовала себя только Олькой, беспомощной, виноватой в чём-то Оленькой из их детства.

Он мог измениться. Он мог разлюбить (как смешно, как смешно это звучит в масштабах успеха миссии, в масштабах любви Земли!..) Он мог спутаться с этой Натой Карецкой.

А. Карецкая же мертва. Погибла, защищая корабль…

Оля холодно, жутковато засмеялась от того, как груба она, как нечувствительна стала к мысли о чужой смерти. Сосед испуганно оглянулся от неё и поскорей отошёл. Оля засмеялась сильнее. Нежность жгла. Выжигала всё: здравый смысл, тревогу, радость. Умение хоть сколько-то потерпеть, хоть сколько-то ещё протерпеть: день, один-единственный день. Даже меньше.

«Но я не хочу! Я хочу сейчас! Сейчас! Игорь! Где ты? Я хочу сейчас!»

Она ввалилась в пустую, пыльную, дурно пахнущую квартиру с облупленной краской и следами голубиного помёта на о