Kitobni o'qish: «Анатомия любви», sahifa 4

6

Он помог хорошенькой девушке. Сам не понимая зачем. Она была из богатеев, такие со всеми проблемами справляются монетой. Но Джек все равно был неподалеку. И бессчетное количество раз пробирался в театр Анатомического общества с черного хода. Может, ему просто стало жаль ее, стоящую в переулке, такую одинокую, со щеками, пылающими то ли от холода, то ли от смущения. В последний раз, когда он ее видел в Новом городе, где дома ровные и блестящие, как новенький пенни, и трава растет аккуратными маленькими квадратиками, у нее на перчатке была кровь. Здесь, в Старом городе, она была не к месту.

Джек вообще не должен был слоняться у Анатомического общества в такое время, утром. Он уже сбыл свой товар Стрейну. Воскрешатели должны были исчезать с первыми лучами солнца, словно вампиры, которых подкармливают студенты-медики этого города. На доставку товара потребовалось больше времени, чем он ожидал, – Стрейн предложил ему на гинею меньше за то, что тело было недельной давности. Все так, но вины Джека в этом не было. Тела добывать было все сложнее и сложнее: ночная стража сжимала кольцо вокруг погостов Эдинбурга. Но торговаться со Стрейном, с его черной повязкой, восковой кожей и сальными волосами, не хотелось. Неудивительно, что общество поручило ему покупать тела: он и сам был похож на труп.

В любом случае девчонке он уже помог. Много времени это не заняло, и Джек не собирался больше задерживаться. На сегодня его торговля закончилась – в итоге ему пусть и неохотно, но заплатили полную цену – и теперь серебро весело звенело в его кармане. Пора было возвращаться на работу в Гранд Леон – театр в центре города, где он убирал сцену, чистил костюмы, чинил декорации и исполнял прочие поручения мистера Энтони. Сегодня, после вечернего представления, после того как Изабелла сотрет свой белоснежный грим, он пригласит ее выпить по кружечке, и может быть – может быть – она скажет да.

7

В анатомическом театре царила темнота, разгоняемая только светом свечей, висящих на стенах, и нескольких факелов, закрепленных на сцене. Сцена располагалась ниже зрительских рядов, чтобы обеспечить всем зрителям возможность видеть происходящее. Под уходящими вверх скамьями, спрятавшись в тени, Хейзел была практически невидимой. Сквозь дым и пару нетерпеливых ног она видела доктора Бичема на сцене, выбирающего нож с подноса, который держал в руках нервный ассистент.

Бичем оказался привлекательным мужчиной, сорока с лишним лет, в чьих светлых волосах мелькали редкие нити седины. Воздух в театре казался тяжелым и спертым, но на нем была длинная рубашка, камзол с высоким воротником, достающим до подбородка, и перчатки из черной кожи.

– Похоже, он никогда их не снимает, – прошептал мужчина, сидящий над Хейзел, приятелю. – Ни разу не появился без перчаток.

– Думаешь, боится крови на руках? – прошептал тот в ответ.

Какой бы ни была причина, перчатки остались на руках Бичема, даже когда он выбрал с подноса нож с длинным зазубренным лезвием и рукояткой из полированного серебра. Бичем улыбнулся ему, некоторое время полюбовался тем, как огонь свечей бликует на лезвии, и снова вернул на поднос. Казалось, он забыл, что стоит в театре, полном людей, которые следят за каждым его жестом. Хейзел так увлеклась, рассматривая его, что лишь через пару минут заметила лежащего перед ним на столе пациента, мужчину средних лет, с прикрытой лоскутом ткани ногой.

Наконец Бичем заговорил.

– Я обещал вам нечто экстраординарное, джентльмены, и именно это я сейчас и продемонстрирую. Мой дед основал это общество для того, чтобы выдающиеся мужи науки собирались вместе и делились своими опытом и открытиями. И сегодня я подтолкну Эдинбург в девятнадцатый век.

Продолжая говорить, он перевел взгляд на пациента на столе и размашистым движением сдернул ткань с его ноги.

Зрители дружно вздрогнули. Хейзел тоже резко вздохнула, чего, к счастью, никто не услышал. Нога мужчины выглядела кошмарно: воспаленная, зеленоватая в одних местах, красноватая в других, вдвое толще обычной ноги, да к тому же обвитая распухшими багровыми венами.

Доктор Бичем выбрал другой инструмент с подноса ассистента – пилу. Он поднял ее вверх, почти играючи, и теперь уже вздрогнул пациент.

– Ну-ну, мистер Батчер. Нет причин бояться.

Но мистер Батчер не готов был прислушаться к его словам. Он извивался, как червяк на крючке, пинаясь здоровой ногой, стуча больной и вертя головой из стороны в сторону. Бичем опустил руку с пилой и вздохнул. – Джентльмены, будьте любезны.

Из тени выступили двое мужчин, один в высоком цилиндре, другой с густыми рыжими усами. Они встали по обе стороны от стола, и каждый положил руку на плечо мистеру Батчеру.

– Еще до его сегодняшнего визита сюда я заверил мистера Батчера в том, что процедура будет практически безболезненной, но, похоже, он совсем мне не верит! – заявил Бичем. Джентльмены в зале засмеялись. – Но я бы не стал обманывать. Джентльмены!

Из внутреннего кармана камзола Бичем достал флакончик с мутной голубоватой жидкостью. Флакончик был размером с игральную карту. Бичем поднял его высоко над головой, чтобы показать всему залу.

– В этом флаконе, – провозгласил он, – будущее хирургии. Химическая смесь моей собственной разработки. Мой дед в своей книге писал, что иногда врач должен брать на себя обязанности аптекаря, и, последовав его совету, я обнаружил нечто экстраординарное. Это – джентльмены, если позволите, – не что иное, как чудо. – Зрители зашумели, недоверчиво и заинтригованно, несколько человек принялись стучать тростью по ступеням, но доктор Бичем продолжил: – Я единолично разработал секретный состав, снимающий боль при хирургических операциях.

На этот раз даже Хейзел не удержалась от смеха. Доктор Бичем с легкой улыбкой на лице обвел взглядом зал.

– Скоро, друзья мои, очень скоро. Но, прежде чем мы начнем, думаю, следует продемонстрировать вам еще одно из моих изобретений.

Он наклонил голову, и следом раздался хлопок, послышалось шипение, похожее на звук выпускаемого газа, а затем сцену залил ослепительный белый свет.

Хейзел прикрыла глаза рукавом. Один лишь Бичем даже не поморщился от внезапной вспышки. В темноте было незаметно, что сцену опоясывают соединенные между собой трубками газовые лампы, которые теперь давали такой яркий свет, которого прежде Хейзел в помещениях не видела.

– Будущее, – изрек Бичем, – за газовыми лампами. Я обнаружил, что, всего лишь с несколькими доработками, они весьма облегчают работу в операционной.

Зрители разразились аплодисментами. Бичем едва заметно склонил голову, принимая их восторг. А затем, как только толпа успокоилась, снова перевел взгляд на флакон в своей руке. Казалось, что голубовато-молочная жидкость в нем закручивается спиралью. Но теперь, в ярком свете ламп, Хейзел смогла разглядеть, что на самом деле она насыщенно-синего цвета с серебряными искрами. Газовые лампы светили так ярко, что ни Бичем, ни флакон, казалось, не отбрасывают тени.

Бичем поднял флакон выше и откупорил пробку. На мгновение Хейзел ощутила странный сладковатый запах – смесь полевых цветов и гнили. Затем из другого кармана камзола доктор достал белый платок с вышитыми инициалами У. Б. Словно фокусник, он взмахнул платком, прежде чем прижать его к горлышку флакона. Когда он отнял платок, до Хейзел снова на мгновение донесся смрад от гнилых цветов. Из флакона доносился еще какой-то запах, что-то специфичное, что именно, Хейзел не смогла распознать.

Доктор Бичем подошел к объятому ужасом пациенту, держа платок в руке. Несмотря на то что его держали двое крепких мужчин, тот извивался изо всех сил. Бичем улыбнулся, не разжимая губ.

Затем повернулся к зрителям.

– Джентельмены, представляю вам эфириум. Или, как я привык называть его в лаборатории, «хитрость шотландца».

Смущенные и удивленные возгласы заполнили зал. Несколько человек принялись топать ногами, отчего Хейзел на голову упал паук.

Не обращая внимания на попытки пациента вырваться, доктор Бичем плотно прижал платок к его лицу, заглушая крики. Пациент затих. Затихли и ряды зрителей. Бичем изящно подхватил хирургическую пилу с подноса ассистента и принялся отпиливать изуродованную конечность.

Потребовалось менее пяти проходов взад и вперед и около минуты времени, прежде чем нога с отвратительным влажным шлепком упала на опилки внизу. На лице Бичема не дрогнул ни единый мускул, даже когда струя крови прочертила ярко-красную линию от его лба к верхней губе. Он сменил пилу на длинный металлический инструмент с крюком на конце и вытянул несколько кровоточащих вен, торчащих из ноги пациента. Каждую из них он завязал аккуратным двойным узлом, после чего кивнул другому ассистенту, который принялся бинтовать кровоточащий обрубок тканью.

Ни разу за всю операцию пациент не дернулся и не вскрикнул. Он спал как младенец, видя приятные сны.

– «Хитрость шотландца», джентльмены, – негромко произнес доктор Бичем.

Зал взорвался шквалом аплодисментов. На Хейзел упали еще несколько пауков. Виноват ли был угол зрения, или освещение, или выражение превосходства на его лице, но Хейзел увидела, как сильно этот доктор Бичем похож на гравюру с изображением его деда с первой страницы «Трактата доктора Бичема». Небольшой нос, нависшие брови, даже глубокие ямочки, появляющиеся на лице при намеке на улыбку. Это было жутковато. Но очевидно. Единственным отличием была кровь, все еще медленно стекающая по подбородку живого Бичема.

Ассистенты Бичема принялись убирать сцену, вытерли кровь со стола и унесли прочь искалеченную ногу. Опилки там, где упала нога, так потемнели от крови, что казались черными даже в гротескно-ярком свете газовых ламп. К тому времени, как они закончили, пациент заморгал, приходя в себя.

– Все?.. – спросил он.

– Закончилось, – подтвердил доктор. Зал снова разразился аплодисментами.

Голова Хейзел кружилась от духоты, от медного, оглушающего запаха крови и от всего увиденного. Хирургическая операция! Прямо у нее на глазах! Плоть, поврежденная, запятнанная болезнью, была отрезана, открыв чистую, здоровую под ней, вены и артерии были мастерски зашиты вышивальной иглой. И самое потрясающее – этот эфир, чем бы он ни был, который погрузил пациента в глубокий сон.

Наконец Бичем поднял руку, чтобы утихомирить разбушевавшийся зал.

– В этом семестре снова начинается мой курс лекций по анатомии. Оплата вносится целиком в первый день занятий. Предупреждаю, курс невероятно сложный, но могу вас заверить: ни один из моих учеников не провалил свой врачебный экзамен.

Он улыбкой встретил очередную волну аплодисментов.

Учеба! Вот он – тот ответ, который Хейзел искала, даже не понимая, что ищет. Невидимая струна, которая привела ее сюда из Хоторндена именно в этот момент. Не нужно больше тайком пробираться в отцовский кабинет, чтобы заучивать уже устаревшее издание «Трактата доктора Бичема» с рассыпавшимся переплетом, или проводить мелкие опыты с оборудованием, собранным в саду. Она может целый семестр учиться у настоящего хирурга, исследуя тела, решая задачи. Она может стать той, кто найдет лекарство от римской лихорадки! Она станет спасительницей Шотландии – как матушка сможет отчитать ее, когда она станет знаменитой и почитаемой?

Даже отец на Святой Елене получит весточку, в письмах или из газетных статей. Изгнанник – Наполеон – умрет от потрясения при известии о появлении блестящего врача-женщины, и на этом служба ее отца закончится и он сможет вернуться домой. Если матушка полагает, что Хейзел теперь отправится в Лондон, она глубоко ошибается. Ни за что. Ее придется привязать к лошади, чтобы увезти из Эдинбурга в такой момент, когда наконец наступает девятнадцатый век и у Хейзел есть шанс поторопить его наступление!

Хейзел решила, что безопаснее будет дождаться, пока зал опустеет, и лишь затем выбираться по темному коридору из здания и выходить на улицу. Толпа начала медленно рассасываться, лишь около дюжины мужчин толкались на сцене, стремясь пожать руку доктору Бичему, будто надеялись, что гениальность и значимость передаются через рукопожатие.

Наконец воздух в зале изменился, словно все зрители покинули театр. Ассистенты закончили вытирать стол, а затем, вместе с доктором Бичемом, ушли в заднюю комнату. Хейзел нащупала скрытую дверь, потом пробралась по узкому коридору и снова оказалась на улице.

Уже смеркалось. Хейзел понятия не имела, сколько длилась демонстрация, но город вокруг нее изменился. В воздухе висел густой запах жира и рыбы. Хейзел нужно было поскорее добраться до дома. Скорее всего, она уже пропустила чай, и мать наверняка будет в ярости, но Хейзел может соврать, что заблудилась в лесу или что-нибудь вроде того. Она поскачет как можно быстрее и…

– Мисс Синнетт, не так ли?

Голос, скрипучий и в то же время приторно-вежливый, прервал ее мысли.

Хейзел обернулась и оказалась лицом к лицу с одноглазым доктором, которого встретила в доме дяди.

– Доктор Стрейн.

Сердце Хейзел выпрыгивало из груди, когда она пыталась изобразить нечто похожее на книксен.

Доктор оказался ниже, чем ей представлялось. Осанка, манера поведения и длиннополый плащ делали его похожим на стервятника, но, оказавшись на расстоянии ярда от него, Хейзел с удивлением поняла, что они почти одного роста.

– Содрогаюсь при мысли о том, как юная леди вашего статуса могла оказаться в Старом городе. – Он поджал губы и прищурил единственный глаз. – Без компаньонки.

Руки Хейзел стали влажными от волнения. Она изобразила на лице вежливую улыбку, заставив себя не смотреть на дверь Анатомического общества.

– Просто прогуливаюсь, наслаждаясь погожим деньком, – сказала она.

По его лицу было ясно, что он счел ее слова откровенной ложью. Доктор Стрейн размял пальцы. Скрипнули кожаные перчатки.

– Какая жалость, – сказал он, – что женщин не принимают в Анатомическое общество. Я всегда считал, что прекрасный пол оказывает, эм… успокаивающее действие на животные порывы мужчин.

– Именно, – сухо подтвердила Хейзел.

Взгляд Стрейна, казалось, пронзал ее насквозь – через одежду, через кожу, до самых костей.

Наконец он снова заговорил.

– Передайте дяде мои наилучшие пожелания.

Он повернулся на каблуках и, не успела Хейзел ответить, скрылся из виду.

Улицы и в самом деле стали совсем другими. Стало еще темнее, и из каждого окна скалились лица незнакомцев. Хейзел подобрала юбки и поспешила выбраться на главную улицу, где булыжники мостовой все еще освещались последними лучами заходящего солнца.

К тому времени, как Хейзел добралась до Хоторндена, из всего дома огонь горел лишь на кухне. Она взяла свечу, чтобы незаметно проскользнуть в свою спальню наверху. Кухарка играла в карты с судомойкой; Хейзел видела их тени, падающие на стену галереи, и слышала кухаркин раскатистый смех. Она поднялась по лестнице и увидела, что дверь в комнату леди Синнетт заперта. Горничная Хейзел, Йона, дремала в кресле перед едва тлеющим камином. Но тут же проснулась и помогла Хейзел расшнуровать платье и улечься в постель.

– Так вы?.. – начала было она. Хейзел покачала головой. Внезапно на нее навалилась такая усталость, что даже говорить было трудно. Все волнения этого дня разом обрушилась на нее, заставив конечности налиться свинцовой тяжестью.

Лежа ничком на матрасе, Хейзел снова и снова вспоминала демонстрацию, пытаясь воскресить в памяти каждую деталь, заставить их врезаться в мозг. И лишь за секунду до погружения в сон, когда с реальностью ее связывала тоненькая нить, она внезапно поняла, что за третий запах доносился из сапфирового флакона с эфириумом. Это воспоминание хранилось глубоко в памяти, в ее загадочных, запутанных лабиринтах, с того времени, когда Хейзел лежала в этой самой кровати, полуживая от тошноты и обезвоживания. Она была уверена, что болезнь заберет ее. От волшебного флакона доктора Бичема пахло цветами, гнилью и смертью.

8

Хейзел ожидала по меньшей мере сурового выговора, березовых розог по костяшкам или даже яростного «Вот подожди, расскажем обо всем твоему отцу, он будет в гневе». Конечно, когда ее мать отвлекалась от траура по Джорджу, ее настолько поглощала забота о Перси, что она ничего дальше своего кринолина не видела, но все же… определенно, за то, что Хейзел натворила, должно было последовать хоть какое-то наказание.

Но нет. Проснувшись поздно на следующее утро, когда солнце уже вовсю пробивалось сквозь занавеси, она обнаружила, что мать все еще не выходила из комнаты. Йона сказала, что прошлым вечером леди Синнетт не спускалась к ужину.

Мать никогда так себя не вела до смерти Джорджа.

Когда Джордж был еще жив – и их с Джорджем отец был дома, кстати сказать, – они были, ну, обычной семьей. Чаепития в библиотеке. Вечерние чтения у камина. Рождественские праздники в Алмонт-хаус. Тайные послеобеденные прогулки с отцом к крошечному ручейку за рощей у Хоторндена, когда отец рассказывал ей о всевозможной живности, мелькающей в кустах. Но затем последовало назначение отца – очень престижное назначение, как сразу заявила им леди Синнетт, – и лихорадка, унесшая жизнь Джорджа. Теперь в доме их было трое: Хейзел, ее мать и Перси. Перси, маленький принц, избалованный до мозга костей, гордость и радость их матери, попал под самый пристальный и тщательный присмотр, словно драгоценная жемчужина в раковине, чтобы ни в коем случае не заболеть – как Джордж. Теперь все свое время и внимание леди Синнетт посвящала Перси – его учебе, его одежде, воздуху, которым он дышит, а к Хейзел обращалась чаще всего для того, чтобы спросить, не видела ли та Перси.

Увидела мать Хейзел лишь пару дней спустя, когда та устроила шум из-за поданного Перси к завтраку бекона. Хейзел незамеченной проскользнула на свое место, пока леди Синнетт вытирала жир со щек Перси платком.

Но затем, к удивлению Хейзел, мать повернулась к ней.

– Бекона, дорогая? – спросила леди Синнетт, протягивая ей тарелку затянутой в черную перчатку рукой.

Со смерти Джорджа прошло уже больше года, но мать по-прежнему носила полный траур. Платье на ней было из черной тафты, с приколотой на груди брошью с локоном Джорджа.

Хейзел с опаской приняла тарелку. Все это походило на ловушку. Если так и есть, петля вот-вот затянется. Возможно, мать на самом деле заметила ее отсутствие, и наигранное безразличие было уловкой, призванной усыпить бдительность Хейзел, внушив ложное чувство безопасности.

– Перси, дорогой, почему бы тебе не отправиться наверх и не сказать мастеру Полия, что пора начинать ваш урок? – с улыбкой прожурчала леди Синнетт.

Перси кинул подозрительный взгляд на сестру, но все-таки послушался и с весьма довольным видом ускакал из столовой.

Леди Синнетт с наигранной непринужденностью поднесла чашку с чаем к губам.

– Знаешь, Хейзел, в театре – Ле Гранд Леон, само собой, – сегодня премьера. Прелестная танцевальная пьеса, насколько я знаю. Я подумала, что мы с тобой могли бы сходить.

Хейзел чуть не подавилась откушенным кусочком тоста.

– Мы с тобой? Вместе?

– Да, конечно, – подтвердила леди Синнетт. – Разве матери не следует посещать светские мероприятия вместе с дочерью?

– Полагаю, следует. А чем займется Перси?

– Перси слишком мал для театра, милая. Кроме того, кто знает, чем он может заразиться в этом театре. Он прекрасно проведет время с миссис Гербертс. Глупо с твоей стороны спрашивать о таком. – Леди Синнетт подождала ответной реплики Хейзел. Когда той не последовало, она продолжила: – Что ж, чудно. Скажу Йоне, чтобы приготовила твое новое шелковое платье. Малахитово-зеленое. Оно делает твои глаза, выразимся так, не совсем карими.

Значит, Хейзел все-таки не грозили неприятности. От облегчения она смогла лишь кивнуть.

Леди Синнетт приняла это за согласие и довольно улыбнулась.

– Знаю, я все еще в трауре, но полагаю, что могу надеть жемчуга моей матушки и то изумрудное кольцо, которое подарил твой отец. Купил его, когда мы были помолвлены. Понятия не имею, где он нашел деньги, ведь был тогда всего лишь лейтенантом. А я – дочерью виконта, которую так поглотили мечты о романтике и, – тут она коротко, печально усмехнулась, – любви. Знаешь, я выросла в Алмонт-хаус, у нашей семьи была летняя резиденция в Девоне и апартаменты в Лондоне, чтобы проводить там сезон. – Она заметила странное выражение лица Хейзел. – Почему ты смотришь на меня как кошка, застрявшая на карнизе? Не морщи лоб.

Хейзел заставила себя сделать глоток чая.

– Просто думаю, что ты разговариваешь со мной так долго впервые, – она знала, что Джорджа упоминать нельзя, – с отъезда отца.

Леди Синнетт усмехнулась.

– О, да ладно, Хейзел. Глупость тебе не к лицу.

Они еще пару мгновений посидели в тишине, нарушаемой лишь постукиванием вилок по фарфору да изредка треском поленьев в камине. Когда леди Синнетт снова заговорила, голос у нее стал совсем другим: низким и серьезным. В лицо Хейзел она не смотрела. Вместо этого уставилась в окно на укрытое туманом поле и конюшни вдалеке.

– Хейзел, когда твоего отца не станет, – произнесла она, – поместье перейдет к Перси. Тебе это известно. Все это – дом, собственность, все его деньги, все деньги, что я принесла, вступая в брак, – все достанется Перси.

Тут, как по заказу, раздался топот и смех Перси, носящегося по верхней галерее. Эти звуки эхом разлетались по дому.

– Я говорю об этом, – продолжила мать, тщательно подбирая слова, – чтобы ты понимала: тебе надлежит добиться формального предложения от твоего кузена, и чем скорее, тем лучше.

Хейзел рассмеялась.

– Формального? Матушка, мы с ним фактически помолвлены с тех самых пор, как были детьми.

Леди Синнетт не разделяла ее веселья. Наоборот, сильнее поджала тонкие губы.

– Так он уже попросил твоей руки?

– На самом деле нет, но…

– Не рискуй своим будущим. Так можно лишиться всего. – Леди Синнетт позвонила в колокольчик, чтобы пришли убрать со стола. – Я выпью чаю у себя в комнате, – сказала она, поднимаясь и направляясь к выходу. И, обернувшись к Хейзел, добавила: – Вели Йоне потуже зашнуровать корсет сегодня вечером. Пусть ушьет лиф, если потребуется. Позволь Бернарду сегодня увидеть в тебе женщину, а не товарища по детским играм.

В камине треснуло прогоревшее полено. Бекон внезапно комом встал в горле Хейзел.

К тому времени, как Хейзел с матерью прибыли в Ле Гранд Леон, большинство экипажей уже высадили своих пассажиров. Леди Синнетт была в сером платье с не по моде длинными рукавами. А на Хейзел было красное платье. Обычно она такое бы не надела – шелковое платье с вышивкой жаккардом по подолу и рукавам, которое мать когда-то привезла из Парижа, – но у нее все внутри переворачивалось при взгляде на зеленое платье, разложенное Йоной на кровати. Что-то подтолкнуло ее к красному, спрятанному в самой глубине ее гардероба. Она и забыла о нем. Его юбка была мягче кринолина, и оно нежно облегало плечи.

– Леди Синнетт, вы прекрасно выглядите!

Впечатляющая грудь Гиацинт Кальдуотер возникла прямо перед лицом Хейзел, когда они с матерью поднимались по лестнице Ле Гранд Леона. Миссис Кальдуотер пережила уже двух мужей и, судя по всему, вышла на охоту за третьим. У ее платья шокирующе-розового цвета был невероятно глубокий вырез. Щеки были ярко нарумянены, что сочли бы неподобающим даже для женщины вдвое моложе нее.

Лицо леди Синнетт напряглось, как натянутый барабан.

– Миссис Кальдуотер, какая приятная встреча, – процедила она, всем видом опровергая свои слова.

– Мы не виделись вечность! Все еще носите траур? Ох, бедняжка. Так приятно видеть, что вы снова выходите в люди. Вы так и не пригласили меня на чай, как обещали, я не забыла! Ха-ха-ха! И о-о-о-ох! – Миссис Кальдуотер окинула Хейзел взглядом и восторженно взвизгнула. – Это же не Хейзел? Нет. Нет! Это невозможно! Как она выросла. Клянусь, теперь она настоящая взрослая леди! Вы же не прячете ее, правда?

Леди Синнетт кинула взгляд за спину миссис Кальдуотер, словно надеясь найти других, более подходящих собеседников.

– Нет, – сказала она отсутствующе, – боюсь, Хейзел просто слишком любит читать и старается не покидать Хоторнден, если нет необходимости.

– Любит читать. Очаровательно. И что же вы читаете, моя милая? Романы?

Прежде чем ответить, Хейзел посмотрела на мать.

– Только что начала «Антиквара» Уэйверли. Отец заказал и прислал его мне.

Миссис Кальдуотер всплеснула руками.

– Какая она умница, Лавиния.

Мать потянула Хейзел за руку.

– На самом деле нам пора занять свои места.

Гиацинт Кальдуотер крикнула им вслед:

– И не забудьте про чай, Лавиния, я буду возмущена, если вы продолжите избегать меня!

– Ужасная женщина, – прошептала леди Синнетт, пока они с Хейзел пробирались сквозь толпу людей. – О, посмотри, там Бернард и твой дядя!

Подошедший Бернард тут же поклонился Хейзел и леди Синнетт.

– Надеюсь, ты в добром здравии, Хейзел? Должен заметить, что красный тебе очень к лицу.

Хейзел не смогла даже выдавить улыбку. Она смотрела на Бернарда, а перед глазами стояло то пустое, самодовольное выражение его лица, увиденное ею на прогулке. «Когда мы были детьми», – сказал он тогда. Если бы он только знал, на что она способна! Если бы знал, что она видела!

Леди Синнетт больно пихнула Хейзел в бок.

– В добром, благодарю, кузен.

– Надеемся, нам удастся увидеть тебя в Лондоне во время сезона, Бернард? – быстро спросила мать Хейзел, улыбнувшись по-змеиному тонко. – Хейзел так ждет бал-маскарад, который герцог всегда устраивает в Дельмонте, не правда ли, дорогая?

Хейзел отвела взгляд.

– М-м-м, – протянула она.

– Ни за что бы не пропустил, – сказал Бернард. – О! Похоже, отец зовет меня в нашу ложу. Прошу прощения, леди.

Он снова поклонился и скрылся в толпе.

Хейзел с матерью поднялись по лестнице к собственным местам, в ложу в правой верхней части театра. Сцену скрывал тяжелый и пыльный занавес из ядовито-зеленого бархата. Оркестр еще настраивался, и Хейзел воспользовалась возможностью окинуть взглядом толпу, чтобы увидеть, кто еще пришел сегодня.

Бернард и лорд Алмонт сидели в ложе напротив, рядом с – ну надо же, из всех людей – близнецами Хартвик-Эллис, Сесилией и Гиббсом. Хейзел не видела Сесилию довольно давно – когда же в последний раз? На балу у Моррисов? Это было еще до начала лета. Сесилия стала выше; шея у нее теперь была длинная и тонкая, как у журавля. Она всегда была светловолосой, а сегодня ее золотистые волосы были завиты в мелкие колечки с двух сторон. Хейзел не могла их не заметить, как, впрочем, и все остальные: Сесилия трясла ими из стороны в сторону, пытаясь заставить блестеть на свету, и смеялась как одержимая. Ее брат, Гиббс, как обычно, имел угрюмый вид. Он тоже был блондином, его глаза, нос и рот казались слишком маленькими для лица, похожего на обеденное блюдо.

– Сесилия хорошо выглядит, – обратилась Хейзел к матери.

Леди Синнетт не ответила. Ее взгляд, словно клинок, пронзал Сесилию и, Хейзел заметила, Бернарда. Бернарда, который, похоже, смеялся вместе с Сесилией, счастливо избегал атак ее кудряшек и добродушно похлопывал ее по затянутой в перчатку руке, когда она сжимала его руки в своих. Они что… флиртуют? Это же невозможно. У Сесилии Хартвик-Эллис индивидуальности не больше, чем у миски с рисовым пудингом. Эти двое – Сесилия с Гиббсом – вероятно, не смогли бы сосчитать до пяти, если б начали с четырех. И, определенно, не осилили и пяти книг даже на пару.

В этот момент Сесилия издала настолько глупый и нелепый смешок, что Хейзел услышала его через весь театр. А Бернард… Бернарду, похоже, это нравилось. Заливший его шею румянец плавно подбирался к щекам. Он как-то по-новому уложил сегодня волосы, они были зачесаны вперед, и баки стали длиннее, словно он пытался копировать скандально известного поэта лорда Байрона. Бернард прошептал что-то на ушко Сесилии, и та снова рассмеялась, откидывая голову назад и тряся кудряшками. Хейзел с трудом могла выносить эту картину. И даже затруднялась сказать, за кого ей стыдно сильнее.

Наконец свет в театре потускнел, и оркестр заиграл нечто тоскливое, похоронное, в минорном ключе. Разошедшиеся кулисы открыли практически пустую сцену. Задник изображал мрачную, туманную, серо-коричневую пустошь, с фальшивым, скрюченным, иссохшим деревом и низко висящей оранжевой луной. Рыжеволосая танцовщица в белом летящем платье, похожем на ночную рубашку, порхала по сцене. Вскоре к ней присоединился мужчина, судя по всему, изображающий ее мужа. Хейзел постаралась сосредоточиться на сюжете и не обращать внимания на то, что происходит в ложе напротив. В танце рассказывалось, что муж девушки отправился на какую-то далекую, непонятную войну, и та погрузилась в печаль, кружась по сцене и протягивая руки к небесам – а точнее, наверх, к стропилам. Каждый день девушка стояла у окна, ожидая своего возлюбленного, и каждый день ее постигало новое разочарование.

А затем мужчина все-таки появился, одетый в черное, с усами как у злодея и темными, коварными глазами. На нем был камзол ее возлюбленного. Возможно, это и есть ее возлюбленный, вернувшийся с войны, думает женщина. Они танцуют вместе, она поддается соблазну. Но во время танца костюм слетает с таинственного мужчины. Оказывается, это вовсе не ее муж – это сам Дьявол. Вне себя из-за своего невольного предательства женщина выхватывает кинжал из ящика стола и вонзает себе в грудь. Красные ленты, призванные изображать кровь, струятся на сцену. Танцовщица падает. Ее настоящий муж возвращается домой, но находит лишь хладное тело любимой. Занавес опускается. Трагедия.

«Довольно топорная работа», – подумала Хейзел. Но Ле Гранд Леон никогда не славился утонченностью. В прошлом месяце они представляли другую историю, с почти таким же сюжетом – красивая, добродетельная, юная девушка погибает – только в тот раз причиной был заграничный вампир, соблазнивший ее золотом и драгоценностями, чтобы получить ее сердце.

Именно этому всех девушек учат с самого рождения – не поддавайтесь соблазняющим вас мужчинам, берегите свою добродетель, – хотя, по сути, вся их жизнь зависит от способности соблазнить правильного мужчину. Невозможная ситуация, парадокс самого общества: заставлять женщину зависеть от милости любого мужчины, который ее захочет, но стыдить за то, что она пытается заставить мужчину хотеть ее. Пассивность – безусловная добродетель. Упаси Боже превратиться в кого-то вроде Гиацинт Кальдуотер. Будь терпелива, тиха, красива и нетронута, как нежный цветок, и тогда, только тогда, тебя настигнет награда – безопасная жизнь под стеклянным колпаком.

Леди Синнетт судорожно сжимала ручку своего кресла на протяжении всего представления. Не успели отгреметь аплодисменты, она сдернула Хейзел с места, протащила по лестнице, вывела из театра и запихнула в экипаж.