Kitobni o'qish: «Анатомия любви», sahifa 3

4

Умереть в Эдинбурге было на удивление легко. Люди делали это каждый день. Гибли в пожарах или от ножа в темной подворотне. Царапины, на которые не обращали внимания, воспалялись, распухали и гноились, и вот человек играл в ящик, не успев даже добраться до бесплатного доктора. Воров вешали на площади Грассмаркет-сквер – Джек своими глазами видел, как их тела сперва судорожно дергались, а затем затихали.

В Эдинбурге легко было умереть, но Джек протянул до семнадцати лет, потому что знал, как тут выжить.

К тому времени, как Джек спустился с холма, Дженет уже ждала его у боковой калитки особняка по Квинсферри.

Он даже не успел извиниться за опоздание, а она уже начала говорить почти умоляюще:

– Это новая работа. И я стараюсь здесь удержаться. Кормят хорошо. Нормальная каша на завтрак каждое утро, со сливками.

– Ты сама назначила встречу посреди чертова дня.

– У меня теперь работа, Джек, если ты не забыл. А значит, я не могу день и ночь шляться по вонючим забегаловкам, чтоб рассказать, что узнала.

У Джека волоски на затылке приподнялись, и нервы превратились в натянутые струны. В пятнадцати футах от них, на улице, стояла девушка, наблюдающая за ними. Дженет ничего не замечала. Девушка была слишком далеко, чтобы их услышать, решил он, но она определенно присматривалась к ним, пусть даже и делала вид, что нюхает розы. Она была из богатеев – видно было по одежде из отличной ткани и шляпке с настоящими перьями. Наверняка чья-то жена, иначе не гуляла бы по Новому городу без компаньонки. Вот только на вид девушка была не старше его самого. На вид ей было лет шестнадцать или семнадцать. По этим богатеньким красоткам, похожим на бумажных куколок, трудно было судить.

Джек следил за ней краем глаза, разглядывая, как тонкая линия шеи под волосами, белая почти до прозрачности, становится заметной под доспехами платья, стоит ей склонить голову.

Дженет прочистила горло.

– Тебе же это нужно, так? Потому что если нет, тогда я найду кучу других воскрешателей, готовых заграбастать двойной улов. Найду, Джек Каррер, не думай, что не смогу!

Каждый слог его фамилии она словно бы прокатила на языке: Кар-р-ер.

– Нет, нет, мне нужно, конечно, нужно. – Он выхватил бумажку, протянутую Дженет, и тут же сунул руку в карман за монетами.

Свою выручку Дженет считала, проговаривая числа вслух.

– Один кроха. Непонятно, отчего умер. Не болел, я так мыслю, должно быть, кормилица придавила. Представляешь? Сплошь и рядом такое. Этих маленьких наследничков, разодетых в кружевные рубашечки, кормят тетки, которые глаз не могут удержать открытыми. Второй – мужчина. С этим поосторожнее, Джек… слышала, как конюх говорил, мол, у него та самая зараза.

Джек глянул на лист с именами и поспешно нарисованной картой кладбища.

– Это не римская лихорадка, Дженет, и лучше бы тебе не повторять эти сплетни. Люди пугаются.

– Можно подумать, ты не боишься? – огрызнулась Дженет.

Джек побарабанил пальцами по бедру. Он уже несколько лет работал воскрешателем, выкапывая тела, изуродованные разложением и болезнями, но сам никогда на здоровье не жаловался. Неясно было, то ли это Бог одарил его особой милостью, точно незаслуженной, то ли речь о слепой удаче, но сам он склонялся ко второму варианту.

– Нет, – ответил он, – не боюсь.

Дженет в ответ пожала плечами, а затем скрылась во внутреннем дворике, откуда могла сквозь черный ход попасть в особняк, сделав вид, что никуда и не выходила.

Джек сложил бумажку и сунул ее в карман штанов, а затем снова посмотрел на девушку, старательно любовавшуюся розами. Она пристально смотрела на него, сузив карие глаза, темные почти до черноты. Девушка была хорошенькой, как, впрочем, все богачки, с их чистой кожей и блестящими волосами. У этой волосы были светлыми, с рыжеватым отливом, и чуть завивались из-под шляпки. Нос у нее был длинным и прямым, а губы чуть кривились с одной стороны. Джек внезапно почувствовал себя раздетым, отчего покалывающий жар пополз по шее к затылку. Но взгляд отвести не смог. Казалось, она в чем-то его обвиняет. Или вовлекает в заговор. Улыбалась ли она, или это был природный изгиб ее сочных губ?

Наконец, к облегчению Джека, девушка отвела взгляд и подняла ножку в изящной туфельке, чтобы сесть в роскошный экипаж.

Ее перчатки были светлыми и, перед тем как она исчезла, Джек смог разглядеть красное пятнышко на кончике пальца ее левой руки, той, которой она притягивала к себе поближе стебель розы. Кровь. Шип проколол тонкую ткань, а девушка даже не заметила. Крошечный алый лепесток расцвел на ее обтянутых светлым пальчиках.

Из «Энциклопедии Каледонии» (29-е издание, 1817):

Уильям Бичем, полное имя Уильям Бичем, барон Бичем из Меершира, также называемый сэр Уильям Бичем, баронет (рожден 5 апреля 1736, в Глазго, Шотландия; умер 7 января 1801, в Портри, остров Скай, Шотландия). Шотландский хирург и ученый-медик, председатель и основатель Эдинбургского королевского анатомического общества, наиболее известный своими исследованиями в анатомии и написанием «Трактата доктора Бичема об анатомии, или Предотвращение и лечение современных болезней». «Трактат», с его подробными анатомическими диаграммами и актуальным перечнем заболеваний, стал основой для обучения следующего поколения студентов-медиков. С тех пор он более дюжины раз переиздавался в дополненном и обновленном виде. Будучи известным шотландским националистом, Бичем, по слухам, отказался от должности придворного врача короля Георга III, после чего ему запретили появляться в Лондоне.

В последние годы Бичем превратился в настоящего затворника, отказываясь принимать пациентов или выступать с публичными лекциями, и все силы отдав изучению алхимии и оккультных наук. Своей целью Бичем объявил разгадку секрета вечной жизни. Бичем скончался от отравления, вызванного экспериментами с приемом внутрь золота, ртути и свинца в больших дозах. «Трактат доктора Бичема» после его смерти редактируется и переиздается его внуком, Уильямом Бичемом III.

Супруга: Элоиза Карвер Бичем из Эссекса (рождена в 1742, умерла в 1764). Дети: Джон (рожден в 1760), Филипп (рожден в 1762), Доротея (рождена в 1764).

Также см.: внук Уильям Бичем III.

5

Она не сомневалась, что может устроить все и без Бернарда. Вопрос был лишь в том, чтобы верно рассчитать время – уходить надо после завтрака, а матери она скажет, что отправляется на долгую прогулку по полям, раскинувшимся за домом. После нужно будет позаимствовать один из длинных отцовских плащей и добраться до конюшен незамеченной. Перси проблем не доставит – у него занятия все утро. А окна матушкиной спальни выходят на восточную сторону, так что, даже если той придет в голову взглянуть в окно во время написания писем, она не сможет увидеть, как Хейзел сбегает по аллее.

Экипаж можно было не рассматривать. Слишком шумно, слишком заметно. Кто-нибудь может увидеть ее и узнать экипаж на пути из поместья в Эдинбург. Нет, верхом намного безопаснее, особенно если поднять повыше воротник зимнего отцовского плаща, а голову опустить пониже.

Хейзел никогда прежде не бывала в Старом городе без сопровождения, но была уверена, что не заблудится. Там все походило на скелет рыбы – хребет Хай-стрит, от Эдинбургского замка в начале до дворца Холируд в конце, и аллеи с переулками, идущие в обе стороны. Она знала, как выглядит снаружи здание Эдинбургского Королевского Анатомического общества – его как-то показывал ей дядя: балки из темного дерева, каменные стены и начищенная табличка у двери. Вряд ли его будет сложно найти. Шесть пенсов на вход грелись в ее кармане благодаря привычке нервно крутить в пальцах монеты, но если все пойдет по плану, то они ей не понадобятся.

В то утро она продолжила планировать все, шаг за шагом, механически поглощая овсянку за широким дубовым столом напротив матери. Их семейная столовая была, наверное, единственной комнатой в Хоторндене, которую можно было назвать уютной. Она находилась рядом с кухней и всегда была теплой, а еще здесь обычно приятно пахло жареным мясом, которое кухарка готовила к ужину. Хотя стены почти в каждой комнате дома были скрыты – под тусклыми, написанными маслом портретами, оружием и привезенными отцом из путешествий трофеями, надежно спрятанными за стеклом, – здесь была видна деревянная обшивка приятного орехового цвета, согретого бликами огня в камине, на котором грелся чайник.

Если бы только Бернард не порвал объявление. Не то чтобы Хейзел не запомнила его наизусть, но возможность читать и перечитывать успокаивала. В объявлении не говорилось, что женщины на анатомическую лекцию не допускаются, но этого и не предполагалось. Кроме того, Хейзел не хотела, чтобы кто-нибудь узнал ее там и донес матери – или, упаси небо, дяде. Нет, вместо этого она собиралась дождаться, пока часы на соборе Святого Жиля пробьют восемь и лекция начнется, и оставаться снаружи до тех пор, пока двери не закроются за всеми желающими. Затем, когда все будут увлечены демонстрацией чудесного нового метода доктора Бичема, она сможет тихо и незаметно проскользнуть внутрь.

Само собой, тот самый доктор Бичем, который написал учебник, перевернувший представление об анатомии, и превратил Эдинбург в мировую столицу медицинских наук, уже давно был мертв. И теперь его внук, доктор Бичем III, возглавлял Эдинбургское Королевское Анатомическое общество.

Хейзел снова и снова повторяла план про себя, как заклинание: «Лошадь, город, лекция. Лошадь, город, лекция». Если назад она поскачет быстро, то, возможно, успеет к ужину и сможет притвориться, что потеряла счет времени в лесах. Мать ничего не заметит; она вообще едва ли замечает Хейзел. Джордж умер, наследником стал Перси. Какая разница, чем Хейзел занимается в свободное время?

– Слава господу, мы отправляемся на сезон в Лондон.

Хейзел настолько погрузилась в собственные мысли, что голос матери произвел эффект электрического разряда.

– Прошу прощения, что?

Леди Синнетт выпрямила спину, и вуаль, всегда скрывающая ее лицо, дрогнула.

– В Лондон, – резко повторила она. – На сезон. Не глупи, Хейзел.

– Да, конечно. В Лондон.

Несколько ужасных месяцев, когда ей, утянутой словно рождественская индейка, придется, вцепившись в руку Бернарда, улыбаться незнакомцам с масляными взглядами.

– Слава господу, мы уезжаем, – повторила леди Синнетт, – учитывая все, что я слышала.

Хейзел постаралась скрыть дрожь в голосе.

– А что вы слышали?

Дыхание у нее перехватило от тревоги. Значит, матери все известно. Известно о лекции и анатомических курсах. Конечно. Как она могла надеяться, что удастся скрыть это, когда?..

– Лихорадка, Хейзел, – процедила леди Синнетт. – И само собой, не там, где живут все цивилизованные люди, а в Эдинбурге, где дома строят вплотную друг к другу и слоняются толпы нищих, в которых и так едва держится жизнь, – здесь просто ужасный воздух. Серьезно, чем скорее мы окажемся в Лондоне, тем лучше. Особенно учитывая хрупкое здоровье Перси.

– О… Да. Конечно.

Колокола аббатства, расположенного по другую сторону поля, прозвонили очередной час, и кухарка просочилась в столовую, чтобы убрать посуду.

– Я планировала отправиться на прогулку нынче утром, – сказала Хейзел, разбивая молчание. – На хорошую, долгую прогулку. Как следует подышать свежим воздухом.

Откуда-то сверху до них донеслось нестройное бряцанье фортепьяно, страдающего под пальцами Перси.

– Да, хорошо, – рассеянно согласилась леди Синнетт.

Хейзел поднесла чашку чая к губам, чтобы скрыть от матери широкую улыбку.

Поездка в Эдинбург заняла меньше часа, и на дороге не было никого, кроме полудюжины крестьян, которых Хейзел не узнала и которые даже глаза не потрудились поднять, когда она проносилась мимо. Она просто скакала по главной дороге в направлении столба мерцающего черного дыма – Старого Вонючки³, бьющегося сердца всей науки и литературы Шотландии. Еще до отъезда отец брал ее с Джорджем в Алмонт-хаус послушать, как сэр Вальтер Скотт читает отрывки своей повести в стихах «Дева озера». Меньше чем через три месяца римская лихорадка забрала Джорджа. Хейзел тоже болела, мечась в беспамятстве по постели и пачкая простыни потом и кровью, сочащейся из ран на спине. А затем, однажды утром, разбуженная слабыми рассветными лучами, она почувствовала, что может подняться. Кухарка рыдала, когда Хейзел попросила овсянки, в первый раз за неделю болезни. Она выжила, а ее брат, который был сильнее, умнее и храбрее нее, умер.

Хейзел знала, что улицы Старого города представляют собой запутанный лабиринт. Даже помня, как выглядит дверь Анатомического общества, она все равно репетировала про себя, как можно вежливо остановить прохожего, чтобы спросить дорогу. Но стоило ей оставить лошадь у постоялого двора и сделать пару шагов по мостовой, как в толпе показалась пара студентов-медиков. Их невозможно было ни с кем спутать: поношенные черные мантии, пыльные ботинки и почти у каждого под мышкой зажат экземпляр «Трактата доктора Бичема». Идеально.

Хейзел следовала за ними по пятам под моросящим дождем, пока они не свернули в переулок у Южного моста, откуда несло лежалой рыбой. Переулок оканчивался тупиком – крошечной площадкой, со всех сторон окруженной зданиями высотой в три-четыре этажа. Все они словно нависали над площадкой. Когда Хейзел въезжала в город, небо казалось синим и бескрайним, а здесь превратилось в заплатку грязно-серого цвета. Запахи прачечной и уборной висели в воздухе.

Но она была на месте: на медной табличке рядом с черной дверью была выгравирована надпись «Эдинбургское Королевское Анатомическое общество». Несколько человек, слоняющихся вокруг, сжимали в руках листовки с объявлением. Хейзел с удивлением отметила, что большинство из них в самом деле выглядят как джентльмены. Она была втайне уверена, что Бернард прав и она добровольно отправляется в притон, где сплошь мошенники и театральные актеры. Но нет – здесь прохаживались цилиндры и туфли из хорошей кожи. Даже не вспомнив имен, она узнала в лицо одного или двух мужчин, знакомых ей по салонам в Алмонт-хаус, после чего затаила дыхание и отступила под прикрытие одной из влажных каменных стен, становясь невидимой. Но можно было и не утруждать себя. Мужчины были поглощены собственной важностью, и ни один даже намерения не имел смотреть на окружающих, хоть на сантиметр выпадающих из их поля зрения.

И тут колокола Святого Джайлса⁴ начали бить громче, чем Хейзел доводилось слышать, пробирая до самого нутра. Мужчины зашептались, еще мгновение топчась на месте, пока не открылась маленькая дверь, после чего они принялись, толкаясь, пробиваться ко входу.

Хейзел отступила, глядя, как нетерпеливо они рвутся вперед, со сдержанной холодностью приветствуя друг друга. А затем, среди всех этих пелерин и длиннополых плащей, Хейзел заметила знакомый силуэт, который заставил ее судорожно вздохнуть. Это был одноглазый доктор Стрейн, поставивший зуб бродяги ее дяде Алмонту. Он не видел ее, по крайней мере не подал вида, но Хейзел еще сильнее вжалась в каменную стену тупика – на всякий случай.

Прошло не меньше четверти часа, прежде чем все желающие попали внутрь, а сдавленные ругательства и приветственные восклицания стихли. Хейзел осталась одна в тупике, когда черная дверь захлопнулась.

Она выждет пять минут – полных, долгих пять минут, – прежде чем проскользнет внутрь. Она будет считать про себя, отсчитывать секунды, разглядывая застиранное белье, развешанное в окнах над ее головой. «А Старый город вовсе не так уж и плох», – подумала Хейзел. Мать рассказывала ей истории о страшных убийцах, прячущихся за каждым углом, бывших джентльменах, превратившихся в чудовищ под развращающим действием городской клоаки. По словам леди Синнетт, в Старом городе и квартала нельзя было пройти, не встретив с полдюжины монстров из грошовых ужасов. Но вот она, Хейзел, всего-то семнадцати лет от роду, и она добралась сюда сама.

Ну, все. Пожалуй, пять минут прошли. Она проскользнет в дверь под прикрытием тени и лично увидит, как доктор Бичем – внук того самого доктора Бичема – будет демонстрировать то, что в объявлении называлось «революцией в хирургии». Из-за двери донесся отдаленный шум аплодисментов. Похоже, началось. Значит, сейчас самое время.

Однако обнаружилась проблема. Дверь была заперта. Хейзел дернула ее еще раз, надеясь, что дверное полотно чуть разбухло или перекосилось в раме, но нет. Она была крепко и надежно заперта. Хейзел осела на землю, не заботясь о том, что юбки могут вымокнуть на сырой мостовой. Она проделала такой путь впустую.

– Эй! – окликнул ее голос с другого конца тупика, но его обладателя скрывала тень. Хейзел подняла лицо, почти уверенная, что сейчас встретится с одним из матушкиных монстров.

Но это оказался парень. Парень, которого она видела недавно, сероглазый, с длинными темными волосами. Тот самый, что стоял рядом с Алмонт-хаус. Он скользнул к ней и протянул руку. Та была грязной, сквозь дыры в перчатке виднелись пальцы, но ногти оказались чистыми. Хейзел приняла ее и позволила парню помочь ей подняться.

Он откашлялся.

– Дверь запирается с началом демонстрации. Доктор Бичем терпеть не может, когда его прерывают.

Хейзел слабо ему улыбнулась.

– Это я уже поняла.

Парень откинул волосы с лица.

– Ты не зашла, когда было открыто. Я смотрел. То есть я не смотрел на тебя, но тебя тоже видел.

– Я надеялась, – сказала Хейзел, разглаживая юбки, – проскользнуть внутрь, когда демонстрация начнется. Чтобы не привлекать внимания. Полагаю, нечасто женщины приходят на такие мероприятия.

– Наверное, нет.

Хейзел ждала продолжения. Парень шаркнул ногой и попытался вытереть грязные руки о штаны. В итоге пришлось заговорить Хейзел.

– Я – мисс Синнетт, – произнесла она.

И, едва успев произнести свое имя, пожалела об этом. Губы парня изогнулись в легкой улыбке, и он отвесил ей поклон.

– Очень приятно, мисс Синнетт.

Все еще улыбаясь, он подошел ближе. Хейзел почувствовала, как жар ползет по шее к волосам.

– Теперь ваша очередь представиться.

Улыбка парня превратилась в усмешку, такую широкую, что можно было разглядеть его длинноватые клыки.

– Что, прямо сейчас? – переспросил он, но имени так и не назвал. Вместо этого сказал: – Если вам все еще интересно, что творится там, внутри, я знаю, как туда попасть.

– В анатомический театр?

Парень кивнул.

– Да! Пожалуйста! – Хейзел услышала, как звенит в собственном голосе волнение. – Я хотела сказать, если вас это не затруднит.

– Нисколько. Я не против.

Без промедления парень взял Хейзел за руку и потянул в переулок, влажные каменные стены которого пахли сыростью и потом, такой узкий, что до сих пор она его просто не замечала. Юбка Хейзел доставала до стен с обеих сторон. Парень двигался уверенно, то подпрыгивая, то огибая торчащие камни под ногами, так, словно был соткан из дыма. Остановившись у деревянной двери, он дважды резко стукнул. Дверь открылась изнутри, и парень мгновенно втянул Хейзел в темный коридор, освещенный светом единственного факела в конце.

– Ты здесь работаешь? – шепнула Хейзел, пока он тянул ее вперед. – На анатомов?

– В каком-то смысле, – ответил он, оглядываясь на Хейзел. Казалось, его серые глаза светятся в темноте, и, хотя в коридоре было душно, Хейзел внезапно охватила дрожь. – Вот сюда.

Они добрались до конца темного коридора. Из-за света факела лицо парня выглядело странно – сплошь углы и тени. До Хейзел донеслись близкие голоса – тихое бормотание, звучный, раскатистый баритон, – но слов было не разобрать.

– Если хочешь посмотреть, доктор здесь, – сказал он.

– А ты разве со мной не пойдешь? – спросила Хейзел.

– Не-а, – ответил он. – Я и в реальной жизни вижу достаточно страданий, чтобы еще смотреть, как какой-то доктор причиняет их под звуки аплодисментов.

Хейзел не поняла, шутит он или нет. По ту сторону двери раздался мужской крик. Даже в свете факелов Хейзел разглядела, как ее спутник приподнял бровь, словно говоря: «Видишь?»

Он чуть приоткрыл дверь, но в эту щель Хейзел не удалось разглядеть, что за ней. Она замялась.

– Все в порядке, – сказал парень. – С тобой все будет хорошо. Верь мне.

Хейзел кивнула и приподняла юбки, чтобы как можно тише проскользнуть мимо парня. Когда они оказались прижаты друг к другу меж узких стен коридора, он отвел взгляд. Хейзел положила руку на дверную ручку и легонько нажала. Деревянная дверь беззвучно открылась, и Хейзел поняла, почему парень так уверен в том, что все будет в порядке: дверь вела под ряды, на которых сидели зрители. Ей приходилось смотреть между их ног в ботинках и сапогах, но вид на демонстрацию Бичема, до которого было менее двадцати футов, отсюда открывался идеальный.

Хейзел обернулась, чтобы поблагодарить, но парень уже скрылся во тьме.

Из «Руководства для джентльменов, готовящихся стать врачами» (1779), автор Томас Мерберри:

В восемнадцатом веке между хирургом и врачом-терапевтом разница весьма резкая и отчетливая. Врач может быть джентльменом, иметь высокое положение и значительный доход, доступ к образованию в медицинском колледже и соответствующие познания в латыни и искусствах. Его задача – консультировать и назначать лечение от различных болезней, как наружных, так и внутренних, а также обеспечивать пациентов необходимыми лекарствами и компрессами, способными принести облегчение.

Хирург же, напротив, чаще всего человек низкого социального статуса, понимающий, что блестящее знание анатомии может открыть ему путь к более высокому общественному положению. Он должен быть готов к работе с бедняками и инвалидами, с калеками, пострадавшими на войне или при других обстоятельствах.

Врач-терапевт работает головой. Хирург работает руками, грубой силой.