Черный мел

– Но если они из английской разведки, с какой стати они прислушались ко мне, американцу? – спросил Чад. – Всем остальным, кто подходил к ним до нас, они тут же отказывали!

– Ты что же, думаешь, что англичане не шпионят в Америке? – поинтересовался Марк. – Я не сомневаюсь, американцы, в свою очередь, тоже шпионят за нами. И, наверное, делают это гораздо лучше, чем мы. А вдруг они увидели в тебе потенциального двойного агента? – Марк допил коктейль одним мощным глотком. – Вот смотрите: мы все, кто сейчас здесь, друзья. Но я вовсе не ожидаю, что мы все время будем говорить правду о себе самих. Не сомневаюсь, то же самое происходит с так называемыми англо-американскими особыми отношениями. И потом, кто еще, кроме спецслужб, способен выкинуть на ветер десять тысяч фунтов?

– Кстати, денег мы еще не видели, – заметила Эмилия. – Может, это обман, какой-нибудь дурацкий студенческий розыгрыш?

– Я знаю, кто в состоянии себе такое позволить, – сказал Джолион. – Помните, позавчера Тоби рассказывал о каком-то тайном обществе? Как они называются?

– «Сарацины», – произнес Джек и в ответ на вопросительный взгляд Эмилии пояснил: – Клуб для пафосных богатых мальчиков. Помните, фото на паспорт, мы сдавали их вместе с анкетами и заявками на комнату в общежитии? Так вот, «Сарацины» каким-то образом раздобыли фото всех первокурсниц и отобрали самых симпатичных. Они собираются приглашать тех девушек на свои вечеринки с шампанским, кокаином и сексом.

– Элизабет поделилась со мной на приеме у ректора, – вспомнил Марк. – По ее словам, с неделю назад она тоже получила приглашение на какую-то таинственную вечеринку с шампанским.

Джек пытливо посмотрел на Эмилию и заметил:

– Не переживай, Эмилия. Наверное, твое приглашение просто затерялось на почте.

Эмилия снова замахнулась ногой, но Джек успел подготовиться: отъехал подальше от опасности, ведь его стул был на колесиках.

– Как будто мне хочется, чтобы на меня плотоядно пялились богатенькие мальчики в дурацких бабочках, у которых счета в банке «Куттс»! – Эмилия грязно выругалась. Она редко это делала, поэтому после ее слов в комнате воцарилась тишина, как будто кто-то сказал: «Аминь».

– Нет, «Сарацины» не подходят, – возразил Марк. – Судя по их внешнему виду и разговорам, у них просто мозгов не хватит тратить деньги на что-нибудь получше, чем выпивка, кокаин, охота за девочками и возмещение ущерба после того, как они разнесут рестораны, где встречаются.

– Не похоже, что троица из «Игры» любит устраивать дебоши, – заметил Джолион.

– Вовсе не обязательно, что за всем стоят «Сарацины», – сказал Чад. – Разве в Оксфорде мало других богачей? И тысячи клубов. А может, это психологический эксперимент? По-моему, студентов часто используют в качестве подопытных кроликов…

Все посмотрели на Эмилию. Хотя в университете они пробыли недолго, но уже привыкли считаться с мнением друг друга в тех специальностях, которые они для себя избрали.

– В наши дни такие опыты считаются неэтичными, – ответила Эмилия. – В отличие от недавнего прошлого, когда проводились эксперимент Милгрэма или Стэнфордский эксперимент.^[6] – Она отмахнулась от Джека, протянувшего ей самокрутку: – Убери от меня эту гадость!

Джек пожал плечами и сказал:

– Эм, соглашайся! Ты ведь прекрасно понимаешь, рано или поздно мы все равно тебя соблазним. Букмекеры даже ставок не предлагают. Ты и сама прекрасно знаешь, что так будет.

* * *

XVIII(ii). – Первым делом нужно решить самое главное, – сказал Джолион. – Кого еще нам пригласить? Нужно шесть игроков. А нас пока только пятеро. – Он помахал своим листком бумаги со списком из двадцати с лишним имен, он их вычеркнул. – Так никого и не придумал, – признался он.

– Давай сначала обсудим задания, – предложил Джек.

– Нет. Игра должна вестись честно и демократично. Пока не соберется полный комплект, больше ничего решать не будем. На обсуждении должны присутствовать все участники. И все вопросы необходимо решить голосованием.

– А! Значит, у нас демократия? – ехидно спросил Джек. – И ты только что сам это решил, да, Джолион? – Он размял в пальцах самокрутку и нагнулся к Марку.

Тот щелкнул зажигалкой:

– Джек, ну-ка, скажи, кто все придумал?

– Я просто так, – ответил Джек. – Я пошутил, ясно?

Марк сильно затянулся и надул щеки, глубже втягивая дым. После каждой затяжки он называл имя очередного кандидата на вакантное место. Но ни один из них не подошел: слишком богатый… слишком самонадеянный… слишком манерный… слишком самодовольный. С каждым новым отказом Джолион все плотнее поджимал губы.

– Ну, я больше никого не могу придумать, – произнес Марк.

Эмилия огляделась по сторонам и сказала:

– Нам определенно нужна еще одна женщина.

– Согласен, – кивнул Джолион. – Целиком и полностью.

– Может быть, Касси? – предложила Эмилия. – Она живет в соседней комнате со мной.

– Кто такая Касси? – спросил Джек.

– Да ты ее знаешь, – ответил Марк. – Кассандра Аддисон. Только ты ее зовешь Дэ.

– Нет, только не Дэ! – воскликнул Джек. – Мы с ней приехали в Питт в один день, одновременно, и я чуть не попросил отца сразу везти меня домой. Представляете – выхожу из машины, а мимо идет она и тащит чучело кролика! Не мягкую игрушку, а настоящего кролика, который когда-то жил и грыз морковку! А сама в каком-то драном свадебном платье из магазина подержанных вещей… На вид платье пятидесятилетней давности.

Джолион взволнованно ткнул в Эмилию пальцем:

– Ты имеешь в виду Хэвишем! Мы с Чадом прозвали ее мисс Хэвишем!^[7] Большой Дейв – ты его знаешь, такой волосатый шотландец – однажды пригласил ее выпить, и она заявилась в «Герб Черчилля» в свадебном платье. Дейв уверяет: ему придется несколько лет лечиться у психоаналитика, прежде чем он еще раз осмелится заговорить с какой-нибудь девушкой… – Джолион взял ручку.

– Джек, почему ты зовешь ее Дэ? – спросил Чад. – Она что, увлекается китайской философией? Даосизмом?

Джек разложил на книге все составляющие для изготовления самокруток и ответил:

– Она сочиняет стихи. Ну да, я знаю, здесь многие считают себя поэтами. Но с Дэ дело другое. У Дэ Аддисон особая миссия… По ее словам, когда она напишет пятьсот стихотворений, – слушайте дальше, вам понравится, – так вот, как только она допишет последнюю строчку пятисотого стиха, – Джек взволнованно задрыгал ногами, – она покончит с собой.

Марк выпустил дым с угрожающей скоростью и выпалил:

– Вот черт! Нет, такую нам не надо… Кстати, – продолжил он уже спокойнее, – если вы поймаете меня на том, что я пишу пятьсот стихов, позволяю вам меня расстрелять.

Эмилия вздохнула и сказала:

– Все неправда. Какие же вы иногда бываете зануды!

– Это правда, на сто процентов, – возразил Джек, хлопая себя ладонями по бедрам. – Нам обо всем рассказал Рори, а он посещает с ней один семинар по «Беовульфу». Как-то он зашел к ней за какими-то примечаниями к занятиям, увидел – она пишет стихи. Он и поинтересовался, чем она занимается.

– С какой стати нам верить Рори? – спросил Джолион.

– Такое не выдумаешь, – ответил Джек и подался вперед. – Это еще не самое страшное! Она пишет стихи красными чернилами в огромной толстой книге, и у нее есть большая книга с пергаментными страницами. А каждый стих нумерует римскими цифрами. Вот почему Рори прозвал ее Дэ. Если помните, этой буквой в латыни обозначается число пятьсот. А может быть, она и выбрала такое число, потому что оно начинается с буквы «Д»? Как в слове «дурь». Говорю вам, крышу у нее давно совсем снесло.

Джолион написал на листе «Дэ/Хэвишем» и задумчиво спросил:

– Интересно, какой по счету стих она пишет сейчас?

– Я точно не знаю. Но Рори уверял, что он заметил несколько букв «С», по крайней мере три. Кто знает, с какой скоростью она сочиняет свои вирши? Ну разве не замечательно, что в нашем колледже появится еще одна самоубийца?

Эмилия нанесла удар так быстро, что Джек не успел отскочить. Она заехала ему подошвой в то же место, что и в прошлый раз, только вдвое сильнее.

– Джек, просто ужас, что ты говоришь! – Она подскочила к нему и замахнулась, собираясь влепить ему пощечину, но Джек проворно упрыгал в угол на здоровой ноге. – Как можно думать о таком? Да еще произносить вслух?

Джек спустил носок и показал всем свою голень.

– Ничего себе! Завтра будет багровый кровоподтек, – сказал он. – Посмотри, что ты со мной сделала!

– Что значит «еще одна самоубийца»? – спросил Марк.

– А ты вспомни происшедшее лет пять назад, – ответил Джек.

Марк недоуменно пожал плечами.

– Господи, Марк, ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? Ну и невежда же ты!

Марк поморщился:

– Извини, наверное, для газет и телевизора я слишком занят: пытаюсь понять скрытый механизм жизни, лежащий в основе Вселенной.

– Ну прости, Эйнштейн, – ответил Джек. – Пять лет назад та история наделала настоящую сенсацию. Студентка Оксфорда кончает жизнь самоубийством из-за плохой оценки на экзамене. Неужели в элитных университетах такая жесткая обстановка? Виноваты ли наркотики в смерти симпатичной умницы Кристины Балфур? Или нет? Она специализировалась на античной филологии, провалила первый публичный экзамен на степень бакалавра, не справилась с напряжением и прыгнула с башни.

Марк опять пожал плечами и затянулся, а Джек продолжил:

– Мы собираемся впустить в свой круг психически неустойчивую девицу, которая вот-вот вскроет себе вены, и если нам удастся помочь ей живой сдать первые экзамены, то удостоимся высших баллов за человеколюбие.

Эмилия вскочила на ноги.

– Эмилия, Эмилия! – воскликнул Джолион. – Перестань! Мы все знаем, какой Джек бывает мерзкий и противный. Но если ты будешь постоянно применять к нему методы физического воздействия, ты так поддержишь его, он больше всего жаждет внимания. И еще есть реальная опасность, что когда-нибудь он по ошибке примет это за влечение.

Эмилия села, скрестила руки на груди и поморщилась, как будто съела лимон.

– Ну вот, Эм, – продолжал Джолион, – ты живешь по соседству с Дэ, наверное, ты успела лучше ее узнать, тебе стало известно не только об ее пристрастии к свадебным платьям. Так, теперь важный вопрос. Ее родители богаты?

– Нет, – ответила Эмилия. – Точнее, она понятия не имеет, богаты ли они были. Ее мама умерла, когда ей было три с чем-то года, а кто ее отец – неизвестно. Тогда ее забрали в приют. В подростковом возрасте она жила поочередно в нескольких приемных семьях, но ни в одной ее не могли выносить дольше года. Так что ты, Джек Томсон без «п», вполне заслуживаешь пинка!

– Ладно, ладно! – буркнул Джек. – Значит, она – сиротка Энни. Простите великодушно. Я не знал.

– Дамы и господа! – сказал Джолион. – По-моему, мы нашли шестого! – Он помахал своей бумажкой, как флагом, положил ее на колени и подчеркнул «Дэ/Хэвишем», после короткого раздумья подчеркнул имя еще раз.

* * *

XIX(i). На улице свежо, голова моя немного успокоилась. Перечитывая уже написанное, я вспоминаю некоторые происшествия последних дней. Правда, остается несколько черных дыр. Читая строки, я не могу вспомнить, как писал их. Нахожу напоминание для себя и сразу вспоминаю его смысл. Кладу спичку в кофейную чашку, а кофейную чашку ставлю на тарелку для завтрака. Да, завтрак на свежем воздухе.

Кстати, я придумал еще кое-что…

Не забыть поставить кроссовки на кровать. А когда наткнусь на них перед сном, надо найти им место в повседневности. Может, под второй тарелкой? Ежедневные послеобеденные прогулки пойдут мне на пользу. Распорядок жизненно необходим.

* * *

XIX(ii). Я помню: отныне мое главное лекарство – внешний мир. После обеда заканчиваю необходимые дела, надеваю кроссовки и подхожу к двери. Дверь рядом с окном во двор. Делаю несколько глубоких вдохов и одновременно смотрю из своего окна на окна других квартир. Вижу человека, который машет пультом от телевизора, как волшебной палочкой, женщину, которая с вилки кормит своего жирного рыжего кота, вижу внизу темный двор, металлические трубы, проволочную сетку. И вдруг мое внимание кое-что привлекает. Я смотрю на крышу дома напротив с низкой оградкой из белого штакетника. На крыше разбит садик: в больших синих кадках растут чахлые деревца, рядом стоят терракотовые поддоны с цветами, столы и стулья. Я вспоминаю Блэр и наш с ней садик на крыше в Верхнем Ист-Сайде. Как мы прохладными вечерами пили розовое вино с соседями. Жизнь, замусоренная поверхностными радостями. Все это я потерял.

* * *

XIX(iii). Я спускаюсь на улицу, поворачиваю налево и вскоре дохожу до тенистого парка. Сажусь на скамью у входа, наискосок от каменных шахматных столов, сгрудившихся в углу, как грибы на лесной поляне. Игра ведется только за двумя столами, но все места за остальными тоже заняты. При наблюдении за игрой у меня появляется прежний зуд. Встаю со скамейки и бреду по парку. Тропинки извилистые и тенистые. Прохожу мимо собачьей площадки, мелкие собачки тявкают и возятся в грязи. Крупные собаки бегают кругами, взметая комья земли.

Несмотря на внутренний зуд, начало было хорошее. Наверное, это все, что мне следует ожидать от жизни, – радоваться возможности наблюдать за тем, как вертится земля.

Бросил я Питт, не проучившись и года, диплома нет, вот мечта стать адвокатом так и осталась мечтой. Да я бы все равно не стал хорошим адвокатом из-за расшатанных нервов. Поэтому все кончилось. Цель моей жизни – крестовый поход за справедливость, защита невиновных – рассыпалась в прах.

Бросив университет, я почти год проработал на заводе, на конвейере, жил у матери. И вдруг – сюрприз, рука помощи от ректора Питта. Я переехал в Лондон и поступил в одну юридическую газету. Так я попал в журналистику. Писать я умею без особого труда, и мне показалось – наконец-то нашел дело, где могу отличиться. Теория была хороша, но на практике все мои замыслы оказались необоснованными.

Журналистом я оказался посредственным. Забитое создание, в которое я превратился, не могло приставать к людям с нескромными вопросами. Я сплетал красивые слова ни о чем, в каждом интервью боялся кого-нибудь обидеть. Я стал человеком, который предпочитает не совать нос в чужие дела. В юности, когда меня интересовало все, окружающие часто поверяли мне свои секреты. Тогда я смотрел на мир с жаждой, это вызывало симпатию людей. Но после двадцати лет я постепенно изменился, стал совершенно другим человеком – кто смотрит внутрь себя и видит тени. Мир для меня замкнулся.

Если не считать работы, я жил уединенно. Понемногу шелуха сознания вины и горя отваливалась. Я начал совершать робкие вылазки во внешний мир, даже обзавелся несколькими друзьями. А потом познакомился с Блэр, красавицей Блэр. Она надеялась меня вылечить. Она на самом деле очень хотела меня вылечить. Именно желание действовать всегда притягивало меня к американцам, живущим за границей. Она приехала в Лондон из Бостона и год училась в Лондонской школе экономики. Временные рамки ускорили процесс. Я сделал Блэр предложение до того, как она окончила курс. Мы поженились в Фулеме. Мы были счастливы, были влюблены. Но уже тогда я с ужасом ждал даты, когда мне исполнится тридцать четыре года. Бегство за границу стало разумным выходом по нескольким причинам.

Мы переехали сюда, в Штаты, где мне снова помогли проникнуть в мир журналистики. Отец Блэр задействовал нужные связи, и меня взяли в газету. Естественно, я оставался нервным и застенчивым. Меня быстро понизили и поручили перерабатывать тексты, написанные другими. Я переписывал и компилировал, излагал своими словами чужие статьи, я переделывал материалы тех, кому хватало мужества общаться с людьми и кто не потерял интереса к жизни.

И все время, пока мы были вместе, Блэр пыталась меня вылечить. Она старалась, но у нее ничего не вышло. И виноват во всем только я. Потом мы развелись, и папаша Блэр снова нажал на нужные кнопки, очень постарался. Через несколько дней меня уволили.

Так что, как видите, Игра лишила меня всего. Образования, будущего, о котором я мечтал, возможной карьеры, жены, счастья…

И сейчас, если я хочу снова радоваться жизни, мне нужно сделать только одно – я обязан победить. Если не считать смерти, победа – единственный выход из ловушки.

Но прежде чем я вернусь к тренировкам, должен задать вам вопрос. Потому что вам придется все обдумать и, еще до того, как я закончу рассказ, высказать свое мнение обо мне.

Кто я такой? Убийца или невинный человек?

* * *

XX. Она пришла вся в черном. Джек смотрел на нее разочарованно. Правда, ее платье было кружевным, с оборками. Склонившись к ней и протянув зажигалку, Джек спросил:

– Касси, а где твое свадебное платье?

Касси посмотрела на него без всякого выражения.

– Вот оно, – указала она, потом достала бирюзовую сигарету из жестянки, раскрашенной всеми цветами радуги. – Но мне пришлось выкрасить его в черный цвет.

– Интересно, – заметил Джек. – А зачем?

Чад и Джолион сидели рядом на кровати Джолиона. Чад внимательнее посмотрел на черное платье и теперь ясно увидел – когда-то оно было подвенечным. Потом посмотрел на волосы девушки, в тон платью черные и блестящие, как виниловые пластинки. Чад вспомнил: в прошлый раз, когда он видел Касси, волосы у нее были каштановые.

Она выпустила дым из угла рта:

– Джек, я покрасила платье в знак траура по утраченной девственности! – Касси язвительно прищурилась. – Белый цвет мне больше не к лицу.

Джек сглотнул слюну, адамово яблоко заходило вверх-вниз.

– Видел бы ты сейчас свое лицо, Джек! – продолжала Касси. Потом она повернулась к Эмилии: – Он гораздо симпатичнее, когда смущается, ты не находишь?

Эмилия пожала плечами, она молча наслаждалась происходящим.

– Ничего я не смутился, – проворчал Джек, разваливаясь в кресле. – Расскажи, как ты потеряла свою вишенку. В какой форме все происходило? Девочка сверху? Оральное удовольствие? А может, анальный секс?

Касси лукаво улыбнулась, в ее красоте было что-то озорное.

– Когда у тебя свидание с экипажем гребной лодки, то можешь наслаждаться всеми тремя вариантами одновременно, – ответила она.

Джек расхохотался:

– Все, все, ты победила! – Он так развеселился, словно предвидел еще много схваток с Касси.

Касси прижала руку к животу и поклонилась, благодарность ее была чуть более заметна, чем простой кивок.

– Не волнуйся, Джек, – сказала она. – На самом деле я не очень люблю гребцов. И я уже довольно давно не девственница. А платье выкрасила потому, что мне просто захотелось выкрасить его в черный цвет. – Она затянулась и выпустила дым тонкой струйкой. – А почему ты делаешь то, что делаешь, Джек? Например, задаешь нескромные вопросы, притворяешься, будто просто шутишь?

– Потому что я по натуре сволочь, – ответил Джек. – У меня это наследственное. Я происхожу из старинного рода сволочей. И, наверное, я должен признаться, хотя и не без смущения, мне нравится быть сволочью. Кроме того, меня неправильно воспитывали. В молодости мои родители хипповали, а после сорока превратились в консерваторов. И коммуна распалась… Все четверо решили разбежаться.

– Тебя воспитывали четверо родителей в коммуне? – с сомнением переспросила Касси.

– Да, – сказал Джек. – А теперь прикинь: с четырьмя родителями по математическим законам существует шесть возможных вариантов совокупления. И я точно знаю: пять из этих вариантов имели место. Все сложно, но если хочешь, нарисую тебе схему…

– Все трахались со всеми, – подал голос Марк, как всегда лежащий на полу. – Он любит рассказывать все подробности сложнее, чем все было на самом деле, видимо, считает, что так экзотичнее. Но по сути все сводится к тому, что все трахались друг с другом всеми возможными способами, если не считать двух его папаш. А если его подпоить, он признается, и насчет папаш у него есть подозрения. – Марк поднес стакан к губам. – Вот чем заканчиваются разговоры с нашим любимым Джеком-разрушителем, с Джеком Томсоном без «п».

– Легче всего свалить все на родителей, – заметила Касси. – Кстати, по некоторым меркам, четверо родителей – довольно скромно.

Все замолчали, Касси опустила голову и медленно прислонила кончик сигареты к краю пепельницы. Дождавшись, когда на кончике образуется аккуратный конус пепла, она снова затянулась.

Чад одновременно жалел Касси и немного завидовал ей. Он часто представлял, что он – сирота, усыновленный в младенчестве. Не сын фермера-свиновода, а тайное дитя интеллектуала, писателя-бабника или ученого, погибшего во время рискованного эксперимента. В своих фантазиях он не представлял миллионера своим отцом. Ему только хотелось понять, почему он так не похож на остальных членов семьи. Вот о чем он мечтал. Когда-нибудь мать признается ему: у нее был роман на стороне, что фермер на самом деле не его отец, их физическое сходство ничего не значит, это просто совпадение. Все, что угодно, лишь бы не быть его сыном…

Чад завидовал новым друзьям даже из-за того, что у них у всех родители развелись. Как, наверное, интересно жить на два дома, с расколотым прошлым. У них есть причины быть интересными, а у него есть только предлог, чтобы быть скучным.

Касси вскинула глаза на Джека, лукаво улыбнулась и, пуская дрожащие колечки в сторону Джека, сказала:

– Говорят, если пускаешь дым в лицо мужчине, значит, он тебе нравится. Как, по-твоему, Джекки, это верно?

Джек преувеличенно закашлялся и начал руками отгонять от себя дым.

– По-твоему выходит, если насрать кому-то на голову, значит, ты его по-настоящему любишь… – ответил он. – Кстати, как продвигается творчество самой богемной поэтессы в Питте?

– Стихи выскакивают как пулеметные очереди, – бодро ответила Касси. – Так несутся дикие жеребцы в брачный период.

– Сколько ты уже сочинила?

– Кто их считает?

Джек изобразил изумление:

– Полагаю, ты, Касси. По крайней мере, такие у меня сведения из надежных источников. Если только ты не врала, чтобы поинтересничать.

Касси наморщила нос – носик у нее был короткий, в веснушках.

– Терпеть не могу интересничать.

– Значит, правду говорят, – не унимался Джек, – когда напишешь пятьсот стихов, ты покончишь с собой?

– Если отвечу да, у тебя встанет?

– Я просто стараюсь отделить правду от обычного студенческого трепа. У нас столько болтают, нельзя доверять каждому. Правда, ты изучаешь английскую литературу, так что положение обязывает, как бы заключила договор с музами. – Джек замолчал в ожидании ответа.

– Иди-ка подрочи, Джекки, может, полегчает, – ответила Касси с деланым равнодушием.

– Значит, твой ответ «да». А если учесть римские цифры, мы придумали для тебя особое прозвище. Мы будем звать тебя Дэ. «Дэ» обозначает пятьсот. И заодно «дурь».

Чад внутренне сжался. Ему не хотелось, чтобы эта девочка думала, будто и он вместе с другими тайно обсуждает ее, повторяет сплетни, придумывает обидные прозвища.

– Мне нравится! – Дэ захлопала в ладоши. – Да, Дэ! Поддерживаю и одобряю. Ну а я буду звать тебя Джекки. Как Джекки Онассис. У тебя такие же широко поставленные глаза, как у нее, и печать трагедии, которую ты распространяешь на всех, кто тебя окружает. И когда я вернусь к себе в комнату, я напишу стихотворение о тебе, Джекки-о! Мой самый первый в жизни лимерик.

Джек уставился в потолок и сказал:

– С Джекки-о ничего не рифмуется.

– Ральф Мачио! – встрял с пола Марк. – Актер из «Малыша-каратиста».

– Нет, не то. – Дэ покачала головой и в порыве вдохновения принялась ломать пальцы. – Лимерик будет начинаться примерно так: «Жил Джек недалекий и грубый…»

Джолион постучал костяшками пальцев по прикроватной тумбочке:

– Лично я могу слушать вашу перепалку хоть всю ночь. И я точно знаю: Джек способен продолжать до бесконечности. Но сейчас настало время поговорить об Игре.

* * *

XXI. Рано утром я вижу чашку на тарелке для завтрака, в ней лежит спичка. За несколько минут мне удается расшифровать мнемоник.

Чашка – чай. Спичка – пожар. Пожарная лестница!

Утром я выхожу завтракать на шаткую площадку пожарной лестницы, я чувствую себя туристом, который наслаждается вкусным завтраком в отпуске, пользуется редким случаем, когда можно неспешно и с удовольствием поесть в ожидании радости грядущего дня.

Сосед из дома напротив тоже завтракает на пожарной лестнице. У него есть шезлонг, в нем он сидит без носков, разгадывает кроссворд и пальцем подбирает крошки от круассана. И вдруг до меня доходит – так и я вел себя три года назад, до того, как задернул шторы и закрыл жалюзи. Мы с ним даже здоровались, если сидели на лестнице одновременно. Сосед замечает мой взгляд и наклоняет голову, как будто приятно удивлен моим появлением. А потом поднимает чашку. Я отвечаю тем же. Мы улыбаемся. Потом сосед снова углубляется в кроссворд. Я чувствую, как в мою грудь вливается новая сила.

Неожиданно мое настроение меняется. Я вспоминаю вчерашний сон. Нас снова было шестеро. По-моему, я уже много лет не видел во сне нас всех вместе.

Сны бывают грубыми и неумолимыми, они размывают едва ощутимые оттенки «почему» и «для чего», лишают причинно-следственные связи их сложности. Во вчерашнем сне все происходит исключительно по моей вине, она тычет в меня пальцем в виде простой, тупой метафоры. Во сне я держу ружье и, защищаясь, нажимаю на спусковой крючок. Игра окончена.

И я просыпаюсь, как обычно, и снова вижу перед собой их лица.

Жертва. Мать жертвы.

Я чувствую, как ее руки обнимают меня. Вижу слезы, бегущие по ее лицу, она благодарит меня и говорит, каким я был хорошим другом. И я принимаю ее благодарность. Правду приберегаю для себя. И чувство вины поглощает меня. Сжимает хватку. Вина – это узел, который никогда не распутать.

* * *

XXII(i). В конце разговора об «Обществе Игры» Эмилия предложила начать игру не сразу, а немного подождать. Чад возразил без особых признаков неодобрения в голосе, хотя чувствовал себя как ребенок рождественским утром, которому разрешат открыть подарки только перед обедом. Он объяснил, что пробудет в Питте всего год, поэтому начать лучше прямо сейчас. Эмилия, в свою очередь, сказала: но ведь это их первый семестр в Оксфорде, и ей хочется вначале испытать все радости новой университетской жизни. Решили провести открытое голосование. Джолион примкнул к Чаду, но вдвоем они проиграли первое голосование в группе.

* * *

XXII(ii). С Длинным, Средним и Коротышкой они встретились в маленьком кафе, где на завтрак подавали жирную колбасу с хорошей жареной картошкой. Джолион, Чад и Джек пошли вместе. Чад казался себе полководцем на разработке плана битвы.

Во время переговоров они ели, больше всех говорили Длинный и Джолион.

Длинный начал с извинений. «Общество Игры» выдвинуло еще одно условие, о котором по оплошности он не упомянул раньше. Они оставляют за собой право предложить одно задание. В одном-единственном случае «Общество Игры» само назначит задание проигравшему. Когда это произойдет, будет объявлено позже, в подходящий момент. Длинный заверил участников: от них не потребуют ничего противозаконного, и им не придется нарушать правила Игры или идти наперекор ее духу.

Джолион повернулся к своим спутникам. Джек пожал плечами, Чад кивнул. Кроме этого, никаких разногласий не было. Длинный очень обрадовался примерам заданий, которые они представили, самые дурные и унизительные предложил Джек. Длинный согласился с их просьбой не придумывать все задания заранее, оставшиеся в Игре будут представлять их по ходу дела. Самые крепкие или везучие, самые смелые или искусные будут усложнять Игру в каждом новом раунде.

Джолиону стало ясно: «Общество Игры» довольно их предложением, и почти вскользь упомянул, что играть начнут в начале второго семестра. Последовало недолгое молчание. Средний как будто собрался что-то сказать, но вдруг поморщился от боли и посмотрел на свою ногу с той стороны, где сидел Коротышка. Потом Средний скрестил руки на груди и затих. Длинный улыбался, не реагируя на Среднего и Коротышку. Не очень удачное предложение, заметил он. А есть возможность начать как можно скорее? Но Джолион был тверд: мы проголосовали, и больше ничего сделать нельзя. Демократия в действии. Длинный поднял брови, но жестом велел Джолиону продолжать.

Играть будут каждое воскресенье, закончить рассчитывают примерно к концу второго семестра. Или, почти наверняка, к концу третьего. Это не значит, что Игра будет как-то ограничена по времени. Она продолжится до тех пор, пока в ней не останется один человек.

Тогда еще никто не представлял, насколько затянется Игра.

* * *

XXII(iii). Представители «Общества Игры» нехотя согласились с отсрочкой, но все же настояли, чтобы участники внесли залог через неделю после их совместного завтрака. Тысяча фунтов. Чуть меньше этой суммы каждый из них, кроме Чада, получал в семестр в виде стипендии. И они уже заплатили за проживание в Питте, что съело большую часть их финансов.

Выход придумал Джолион. Он выяснил: местные отделения банков очень любят, когда студенты Оксфорда открывают у них счета. Некоторые заманивали студентов высокими процентами, и все предлагали выгодные условия овердрафта. Джолион предложил всем открыть счета везде в городе, где только можно. А потом они несколько дней будут снимать в разных банкоматах дневной лимит.

Чад ранее сэкономил немного наличных, которые мог внести. Все лето перед поступлением в Оксфорд он работал в канцелярии колледжа Сьюзен Леонард и вводил в базу данные о выпускниках. Он собирался потратить сбережения на путешествия по Европе в весенние каникулы и летом, перед возвращением в Штаты. В конце концов, конечно, он так и не дотянул до лета в Питте.

* * *

Длинный явился в комнату Джолиона в заранее оговоренное время с коричневым кожаным портфелем. Медную пряжку на замке заклеивала синяя изолента.

– Требуется мелкий ремонт, – ответил он, когда Джолион обратил внимание на изоленту.

– Похоже, вы не хотите, чтобы мы узнали ваши инициалы, – возразил Джолион.

Длинный ответил почтительным кивком и сказал:

– Раз уж мы затронули эту тему, позвольте надеяться, что никто из вас не попытается тайком выяснить что-нибудь о нас, об «Обществе Игры». Правила Игры мы уже утвердили, поэтому менять их поздно, но выслушайте дружеский совет. Назовем это простой вежливостью. Вы все люди умные и пытливые. Но не забывайте – любопытство погубило кошку. – Длинный пожал плечами, словно желая сказать, что вовсе не имеет в виду таких серьезных последствий. – И вообще, перейдем скорее к важному делу, ради которого мы собрались, – продолжал он, похлопывая по портфелю. – Деньги!

– Но сначала нам нужны гарантии, – сказал Чад. – Откуда мы знаем, что это не какое-то мошенничество? А если вы смоетесь с нашими наличными?

– Таких гарантий я вам дать не могу, – сказал Длинный. – Хотите – верьте, хотите – нет… к сожалению. Вот все, что я могу вам предложить… – Он открыл портфель, поднял его на уровень головы и быстро перевернул. На пол упали десять пачек купюр, перевязанные красными ленточками. – Я попросил выдать всю сумму пятифунтовыми банкнотами, – пояснил Длинный. – Так будет убедительнее.