Въ жизни и привычкахъ м-ра Каркера совершились замѣчательныя перемѣны. Нельзя было надивиться необыкновенному прилежанію, съ какимъ онъ занимался конторскими дѣлами, и той сосредоточенности, съ какою онъ вникалъ въ малѣйшія подробности торговыхъ операцій знаменитой фирмы. Всегда дѣятельный и проницательный на этотъ счетъ, онъ теперь удвадцатерилъ обыкновенную свою бдительность, и его рысьи глаза не смыкались ни на минуту. Онъ не только шелъ наравнѣ съ текущими дѣлами, представлявшимися каждый день подъ какой-нибудь новой формой, но среди этихъ накопляющихся занятій онъ нашелъ досугъ – то есть онъ создалъ для себя досутъ – обревизовать за цѣлую дюжину годовъ коммерческую дѣятельность фирмы и свое собственное участіе въ ея операціяхъ. Часто, когда писаря расходились по домамъ, и вслѣдъ за ними пустѣли комнаты конторскаго заведенія, м-ръ Каркеръ, анатомируя золотого тельца, заключеннаго въ желѣзномъ гробу, изслѣдовалъ тайны книгъ и дѣловыхъ бумагъ съ терпѣливой кропотливостью человѣка, разсѣкавшаго тончайшіе нервы и фибры своего субъекта. Перчъ, разсыльный, обыкновенно въ такихъ случаяхъ услаждалъ свою душу чтеніемъ прейсъкуранта при свѣтѣ сальной свѣчи или дремалъ въ передней передъ каминомъ, рискуя каждую минуту нырнуть головою въ угольный ящикъ. Занятый почти исключительно домашними наслажденіями по поводу м-съ Перчъ, кормившей теперь двухъ близнецовъ, онъ, однако же, не могъ удержаться оть благоговѣнія передъ необычайнымъ усердіемъ набольшаго конторы и по цѣлымъ часамъ разсказывалъ о немъ своей почтенной супругѣ.

Такое же, если не большее вниманіе м-ръ Каркеръ обращалъ и на свои личныя дѣла. Не бывъ никогда товарищемъ торговаго дома – этой чести до сихъ поръ удостаивались только наслѣдники великой фамиліи Домби – онъ постоянно пользовался нѣкоторыми процентами съ барышей и участвовалъ во всѣхъ предпріятіяхъ, содѣйствовавшихъ къ приращенію капитала. Поэтому въ бурномъ денежномъ океанѣ, мелкіе вьюны между тритонами золота считали его богачемъ не послѣдней руки. Джентльмены прилавковъ начали поговаривать, и довольно громко, что "Каркеръ себѣ на умѣ; знаетъ онъ, гдѣ раки-то зимуютъ, и во время спѣшитъ собрать денежки въ свой карманъ. Продувная бестія"! Нѣкоторые господа между прочимъ держали пари, что Каркеръ собирается жениться на богатой вдовѣ.

Впрочемъ, всѣ эти заботы отнюдь не мѣшали м-ру Каркеру наблюдать попрежнему своего начальника и смотрѣть за собственной особой. Теперь, какъ и всегда, онъ былъ чистъ, опрятенъ, гладокъ и вообще отличался всѣми кошачьими совершенствами. Не то, чтобы произошли существенныя перемѣны въ коренныхъ основаніяхъ его натуры, но усилилась и поднялась на нѣсколько градусовъ вся жизненная эссенція человѣка, живущаго въ немъ. Все, что замѣчали въ немъ прежде, замѣчали и теперь, только съ приращеніемъ огромныхъ процентовъ сосредоточенности. Онъ дѣлалъ каждую вещь такимъ образомъ, какъ будто въ жизни ничего больше не дѣлалъ, – a это въ такихъ людяхъ вѣрный знакъ, что ихъ мыслительная машина въ эту минуту на всемъ ходу.

Была въ немъ только одна радикальная перемѣна, не имѣвшая никакого отношенія къ прежнимъ привычкамъ. Проѣзжая по улицамъ и переулкамъ, Каркеръ погружался въ глубокое раздумье, какъ въ то достопамятное утро, когда м-ръ Домби такъ неожиданно испыталъ на себѣ удары рока. Повѣсивъ голову и опустивъ глаза, онъ машинально избѣгалъ препятствій на своемъ пути и, казалось, ничего не видѣлъ и не слышалъ вплоть до прибытія на мѣсто своего назначенія, если какой-нибудь внезапный случай не пробуждалъ его вниманія.

Такимъ образомъ однажды ѣхалъ онъ на своемъ бѣлоногомъ конѣ къ конторѣ Домби и Сына и вовсе не замѣчалъ, что съ одной стороны его наблюдаютъ двѣ пары женскихъ глазъ, a съ другой очарованные буркулы Точильщика, который, въ доказательство аккуратности, дожидался его на углу одного переулка, почти за цѣлую версту отъ назначеннаго мѣста. Бѣдный парень три-четыре раза безполезно снималъ шляпу и, отчаявшись обратить на себя вниманіе господина, пошелъ за хвостомъ его коня, готовый во всякое мгновеніе держать стремя, гдѣ бы м-ръ Каркеръ ни остановился.

– Посмотри сюда: вотъ онъ какъ ѣдетъ! – вскрикнула одна изъ этихъ двухъ женщинъ, – безобразная старушенка, протянувшая свою морщинистую руку, чтобы указать на задумчиваго всадника своей молодой товаркѣ, которая стояла подлѣ нея y воротъ.

Дочь м-съ Браунъ, при этомъ восклицаніи, обратила въ его сторону глаза, и налицѣ ея мгновенно выразилась ужасная мстительность и злоба.

– Никогда не думала его видѣть, – сказала она тихимъ голосомъ, – авось тѣмъ лучше, что вижу. Воть онъ! вотъ онъ!

– Не измѣнился ни на волосъ! – сказала старуха съ выраженіемъ безсильной злобы.

– Еще бы, – возразила дочь, – отъ чего ему измѣниться! Какого чорта онъ перенесъ? Во мнѣ зато достанетъ перемѣны на двадцать человѣкъ. Развѣ мнѣ этого мало?

– Вотъ онъ какъ ѣдетъ! – бормотала старуха, озирая дочь своими красными глазами, – красивый, чопорный господинъ на лихомъ конѣ, a вотъ мы сь тобой барахтаемся въ грязи…

– Мы и вышли изъ грязи, – съ нетерпѣніемъ подхватила дочь, – чѣмъ же намъ быть? Его конь можетъ топтать насъ сколько угодно.

Старуха хотѣла что-то сказать, но молодая женщина, сдѣлавъ повелительный жестъ, еще разъ впилась глазами въ проѣзжавшаго всадника. Мать принуждена была замолчать, какъ будто ея голосъ могъ ослабить пристальные взгляды Алисы. Мало-по-малу всадникъ скрылся, и молодая женщина успокоилась совершенно. Тогда старуха начала опять:

– Алиса! красотка моя! – И вмѣстѣ съ этимъ она дернула ее за рукавъ, чтобы пробудить ея вниманіе. – Неужто онъ такъ и уѣдетъ, и ты не выпросишь y него денегъ? Да вѣдь это изъ рукъ вонъ, дочка, гадина ты этакая!

– Развѣ я не говорила, что не нужны мнѣ его деньги? – возразила дочь, – сколько еще разъ толко вать тебѣ объ этомъ? Приняла ли я монету отъ его сестры! Да умирай я съ голоду среди дороги, и тогда не возьму отъ него ни копейки… или нѣтъ, возьму пожалуй, да только для того, чтобы облить ее ядомъ и отослать ему назадъ. Пойдемъ отсюда, матушка.

– Онъ такъ богатъ, – бормотала старуха, – a мы такъ бѣдны!

– Бѣдны оттого, что не можемъ ему заплатить за его добро, – отвѣчала дочь, – пусть мнѣ дадутъ такое богатство, и я сумѣю имъ распорядиться. Пойдемъ, матушка, нечего тутъ глазѣть.

Въ эту минуту Точильщикъ возвращался по той же улицѣ, ведя подъ уздцы бѣлоногую лошадь своего хозяина. Старуха, уже сдвинувшаяся съ мѣста, вдругъ остановилась опять и съ жадностью начала вглядываться въ физіономію молодого человѣка, поглотившаго теперь все ея вниманіе. Какъ скоро Робинъ поравнялся съ ними, старуха мгновенно отпрянула отъ воротъ, и, подскочивъ къ молодому парню, ударила его по плечу.

– A гдѣ все это время погуливалъ, мой веселый Робинъ? – сказала старуха, когда парень обернулся къ ней черезъ плечо.

При этомъ возгласѣ веселый Робинъ вдрутъ сдѣлалъ самую жалкую рожу и забормоталъ сквозь слезы:

– О, неужели ты не оставишь въ покоѣ бѣднаго парня, м-съ Браунъ, когда онъ досталъ себѣ честный кусокъ хлѣба и ведетъ себя хорошо! Какъ это вамъ не стыдно, миссисъ Браунъ! Парень ведетъ въ честную конюшню лошадь своего хозяина, a вы вотъ останавливаете его на улицѣ и разговариваете! Да залучи ты къ себѣ такого коня, ты изъ него мигомъ состряпала бы на продажу мясо для кошекъ и собакъ. Гдѣ погуливалъ? a тебѣ на что? Я думалъ, признаться, что твои косги давно убрались въ дальнюю дорогу! – заключилъ Точильщикъ, думая этимъ послѣднимъ замѣчаніемъ кольнуть за живое привязчивую старуху.

– Вотъ онъ какъ поговариваетъ съ своими старыми друзьями! – закричала старуха, обращаясь къ дочери. – Я, бывало, возилась и нянчилась съ нимъ по цѣлымъ мѣсяцамъ и недѣлямъ, когда онъ гонялъ голубей и перехватывалъ птицъ. Вотъ тебѣ и благодарность!

– Отвяжитесь вы съ этими птицами, миссисъ Браунъ! – возразилъ Робинъ тономъ отчаянной тоски. Лучше бы бѣдному парню свести дружбу со львами, чѣмъ съ этими маленькими пернатыми крикунами, которые вотъ какъ разъ налетятъ иа твою рожу, когда этого нисколько не ожидаешь. – Ну, миссисъ Браунъ, какъ ваше здоровье, смѣю спросить, и что вамъ угодно?

Эти учтивые вопросы были, однако, произнесены такимъ тономъ, въ которомъ явно высказывалось желаніе спровадить съ глазъ долой навязчивую старуху.

– Поди ты, какъ онъ раскудахтался! – сказала м-съ Браунъ, опять обращаясь къ своей дочери. – Кудахтай, соколикъ, до поры до времени, a вотъ я потолкую о тебѣ съ кое-какими твоими старыми пріятелями, съ которыми ты вмѣстѣ обманывалъ и воровалъ…

– Да замолчите ли вы, миссисъ Браунъ? – прервалъ горемычный Точильщикъ, быстро озираясь вокругъ, какъ будто за его затылкомъ блистали перловые зубы всевѣдущаго господина. – Что вамъ за радость погубить бѣднаго парня? Подумайте о своихъ лѣтахъ, миссисъ Браунъ! Развѣ вамъ нечего больше дѣлать?

М-съ Браунъ между тѣмъ гладила коня. Робинъ съ неудовольствіемъ взиралъ на эту операцію.

– Что ты хнычешь, безталанный дѣтинушка? Какого чорта я сдѣлаю твоему коню?

– Какого чорта! Да притронься къ нему хоть соломинкой, хозяинъ все узнаетъ.

И Точильщикъ усердно принялся дуть на мѣсто, къ которому прикасалась старуха, какъ будто онъ дѣйствительно вѣрилъ тому, что говорилх. Уничтоживъ, такимъ образомъ, истинный или мнимый слѣдъ нечистаго прикосновенія, Робинъ повелъ впередъ своего коня. Старуха пошла подлѣ, бросивъ выразительный взглядъ на дочь, и продолжала разговоръ:

– Теплое мѣстечко, Робинъ, а? Везетъ тебѣ, дѣтинушка, а?

– Толкуй вотъ тутъ, повезетъ много, если станешь съ тобой встрѣчаться, – возразилъ несчастный Точильщикъ, дѣлая жалкую гримасу и останавливаясь среди дороги. – Да что это въ самомъ дѣлѣ, миссисъ Браунъ, отстанете ли вы отъ меня? Зачѣмъ не отзоветъ васъ эта молодая женщина, если она вамъ пріятельница? Проваливай, проваливай, бабушка Браунъ.

– Какъ, – закричала старуха, вытянувъ морщинистое лицо, исковерканное чудовищной улыбкой. – Такъ ты, мошенникъ, отпираешься отъ своихъ старыхъ друзей! такъ ты забываешь ихъ старую хлѣбъ-соль! Проваливай? A кто давалъ тебѣ пріютъ въ своемъ домѣ, когда ты, какъ собака, валялся по каменнымъ мостовымъ? a кто y тебя покупалъ и продавалъ съ тобою разныя вещицы, когда ты отлынивалъ отъ школы, озорникъ ты этакій? a гдѣ, въ какомъ углу, на чьей лавкѣ ты храпѣлъ въ тѣ поры, бутузъ ты пучеглазый, образина ты непутная, а? Проваливай? Хорошо, голубчикъ, хорошо. Завтра же я нагоню къ тебѣ цѣлую свору твоихъ прежнихъ товарищей, и вотъ увидимъ, какъ ты имъ скажешь – проваливай! Пойдемъ, Алиса. Чортъ съ нимъ!

– Погодите, миссисъ Браунъ! – закричалъ съ отчаяніемъ Точильщикъ. – Что вы хотите дѣлать? На что это вы сердитесь, добрая бабушка? Да не уходите же, я и не думалъ васъ обижать. Я вѣдь съ самаго начала сказалъ, – какъ ваше здоровье? – вольно же вамъ ничего не отвѣчать. Ну, бабушка, все ли вы въ добромъ здоровьи? Да оглянитесь же сюда! – завопилъ Робъ жалобнымъ голосомъ, – ахъ, ты, Господи! Ну какъ бѣдному парню, разиня ротъ, стоять среди улицы съ хозяйской лошадью, которую надобно вычистить и выхолить! И онъ-то… ой, ой, ой!.. онъ знаетъ всю подноготную!..

Старуха, работая постоянно губами и мотая головой, бормотала что-то про себя, однако сдѣлала видъ, что перестаетъ сердиться.

– Пойдемте же со мной, – продолжалъ Робинъ, я поставлю лошадь въ стойло, и потомъ мы разопьемъ съ вами бутылочку, не такъ ли, миссисъ Браунъ? Миссъ, пойдемте съ нами, будьте такъ добры. Я, право, очень радъ этому свиданію, да только вотъ лошадь-то спутала меня.

Послѣ этого извиненія, Точильщикъ, съ отчаяніемъ въ душѣ, поворотилъ своего коня въ глухой переулокъ, чтобы спокойнѣе добраться до конюшенъ. Старуха, безпрестанно озираясь на свою дочь, пошла подлѣ, между тѣмъ какъ Алиса слѣдовала за ними въ нѣкоторомъ отдаленіи.

Минутъ черезъ десять почтенная компанія повернула на большой дворъ или площадь, обставленную амбарами, между которыми особенно бросался въ глаза амбаръ бутылочнаго мастера. Здѣсь же была и огромная конюшня, дававшая пріютъ нѣсколькимъ дюжинамъ благородныхъ животныхъ. Отдавъ конюху бѣлоногаго коня, Точильщикъ пригласилъ своихъ дамъ посидѣть y воротъ на каменной скамейкѣ, a самъ побѣжалъ въ ближайшій кабакъ, изъ котораго тотчасъ же воротился со штофомъ и стаканомъ.

– Это за здоровье твоего хозяина, м-ра Каркера, что ли? – сказала тихонько старуха, принимая поданный стаканъ. – Ну, многая ему лѣта!

– Да развѣ я сказалъ, какъ зовутъ моего хозяина? – замѣтилъ Точильщикъ, выпучивъ глаза.

– Мы его знаемъ, – сказала м-съ Браунъ, переставъ жевать и впившись глазами въ своего собесѣдника. – Мы его видѣли сегодня поутру верхомъ на лошади, a ты еще вертѣлся передъ нимъ и снималъ шапку.

– Ай, ай! что это съ ней дѣлается? Развѣ она не будетъ пить?

Этотъ вопросъ относился къ Алисѣ, которая, завернувшись въ свой капотъ, сидѣла поодаль, не обращая никакого вниманія на предложенный стаканъ. Старуха между тѣмъ качала головой.

– Ты не смотри на нее, – сказала м-съ Браунъ, – она y меня такая странная. A вотъ м-ръ Каркеръ…

– Tс! – сказалъ Точильщикъ, осторожно осматриваясь во всѣ стороны, какъ будто м-ръ Каркеръ сгоялъ и подслушивалъ гдѣ-нибудь за угломъ. – Тише, пожалуйста!

– A что? Развѣ онъ здѣсь?

– Какъ знать? – бормоталъ Робинъ, бросая робкій взглядъ на амбаръ бутылочнаго мастера, какъ будто его хозяинъ скрывался тамъ между громадами стклянокъ.

– Хорошій хозяинъ? – спросила м-съ Браунъ.

Робинъ кивнулъ головой и прибавилъ тихимъ голосомъ:

– Проницателенъ такъ, что Боже упаси!

– За городомъ живетъ?

– За городомъ, y него собственная дача, a только теперь мы живемъ не дома.

– Гдѣ же?

– На квартирѣ, недалеко отъ м-ра Домби.

Вдругъ молодая женщина бросила на него такой пытливый взоръ, что Робинъ совсѣмъ растерялся, и, не зная самъ, что дѣлаетъ, налилъ ей еще стаканъ вина. Стаканъ опять не былъ принятъ.

– Вы, чай, помните м-ра Домби? – продолжаль Точильщикъ, – мы о немъ, бывало, часто съ вами толковали.

Старуха сдѣлала утвердительный жестъ.

– Ну, такъ вотъ м-ръ Домби слетѣлъ намедни съ лошади и разбился. Поэтому мой хозяинъ и переѣхалъ въ городъ, чтобы чаще видѣться съ м-ромъ Домби или съ м-съ Домбй.

– A они уже подружились, голубчикъ? спросила старука

– Кто?

– Онъ и она.

– То есть м-ръ и м-съ Домби? Почему мнѣ зыать?

– Не они, цыпленочекъ ты мой, a твой хозяинъ и м-съ Домби, – возразила старуха вкрадчивымъ тономъ.

– Не знаю, – сказалъ Робинъ, озираясь вокругь, – можетъ, и подружились. Какъ вы любопытны, бабушка Браунъ! По-моему, знай себя, и будетъ съ тебя! Лучше держать языкъ за зубами. Право!

– Да вѣдь бѣды тутъ нѣтъ, касатикъ! – воскликнула старуха съ дикимъ смѣхомъ и хлопая руками. – Какой ты нынче скрытиый Робинъ! вотъ что значитъ попасть въ люди. Ну, a все-таки бѣды тутъ нѣтъ.

– Нѣтъ-то нѣтъ, оно, пожалуй, и такъ, – возразилъ Робинъ, бросая опять отчаянный взглядъ на бутылочный амбаръ, – a болтать, по-моему, никакъ не слѣдуетъ даже о пуговицахъ моего хозяина. Я вѣдь знаю, что говорю. Лучше повѣситься или утопиться, чѣмъ заводить что на его счетъ. Я бы вамъ ни за что не сказалъ его имени, если бы вы сами не знали. Говорите о чемъ-нибудь другомъ.

Между тѣмъ, какъ Точильщикъ опять повелъ глазами по площадкѣ, старуха сдѣлала тайный знакъ своей дочери. Понявъ смыслъ этого мгновеннаго жеста, Аіиса отвела глаза отъ мальчишки, который ихъ угощалъ, и сѣла, какъ прежде, закутавшись въ свой плащъ.

– Робинъ! – сказала старуха, приглашая его на другой конецъ скамейки. – Ты всегда былъ моимъ ненагляднымъ любимцемъ… былъ или нѣтъ? Ну, говори же, касатикъ, да или нѣтъ.

– Да, бабушка, да! – отвѣчалъ Точильщикъ, дѣлая прежалкую гримасу.

– И ты могъ меня оставить! – сказала старуха, обвивая руками его шею. – Ты убѣжалъ, да и нропалъ, и нѣтъ о тебѣ ни слуху, ни духу, мошенникъ ты этакій! Что бы тебѣ хоть разъ какъ-нибудь забѣжать къ старымъ друзьямъ и подать о себѣ вѣсточку! Такъ нѣтъ, плутяга, загордился, ой, ой!

– Поди-ка попробуй пожить съ такимъ хозяиномъ, какъ мой, – заголосилъ въ отчаяніи Точильщикъ, – онъ видитъ, кажись, за тридевять земель и знаетъ побольше всякаго чорта. Поневолѣ тутъ загордишься, да и прикусишь языкъ.

– Стало быть, ты никогда не навѣстишь меня, Робинъ? – вскричала м-съ Браунъ. – Никогда ты не придешь ко мнѣ, голубчикъ?

– Нѣтъ, нѣтъ, бабушка, приду. Съ чего ты накинулась? приду, говорятъ тебѣ.

– Ай же соколикъ! вотъ это хорошо! Люблю дружка за обычай, – кричала старуха, осушая слезы на своей щекѣ и сжимая его въ своихъ объятіяхъ. – Придешь на старое мѣсто, Робинъ?

– Да, бабушка.

– Скоро, касатикъ?

– Скоро.

– И часто будешь ходить, голубчикъ ты мой?

– Да, да, да, – отвѣчалъ Робинъ скороговоркой, – буду ходить часто, бабушка, ей Богу.

– Ну, любезный, если ты не врешь, – сказала м-съ Браунъ, поднявъ руки и закинувъ голову назадъ, – я никогда не подойду къ твоей квартирѣ, хотя и знаю, гдѣ ты живешь, никогда не заикнусь о тебѣ, мой голубчикъ, никогда!

Это восклицаніе послужило каплей утѣшенія для бѣднаго Точильщика, и онъ, взявъ руку м-съ Браунъ, умолялъ ее со слезами на глазахъ, чтобы она, ради Бога, не разстраивала его счастья. М-съ Браунъ согласилась, и въ доказательство еще разъ заключила въ нѣжныя объятія своего закадычнаго друга. Вставъ, наконецъ, со скамейки, чтобы идти за дочерью, она приложила палецъ къ губамъ и шепотомъ начала просить денегъ.

– Шиллингъ, мой милый, или хоть полъ-шиллинга, ради стараго знакомства! Я бѣдна, кормилецъ, a моя дочь, – м-съ Браунъ оглянулась черезъ плечо – это вѣдь дочь хмоя… она моритъ меня и голодомъ, и холодомъ.

Но когда Точильщикъ сунулъ шиллингъ въ ея руку, Алиса, быстро обернувшись назадъ, выхватила монету и бросила на полъ.

– Какъ, матушка! – вскрикнула она, – опять деньги! деньги съ начала до конца! Развѣ ты забыла, что я говорила тебѣ только-что? Молодой человѣкъ, можете взять вашу монету.

Старуха страшно застонала, когда y нея вырвали деньги, но, не смѣя прекословить, поковыляла за своей дочерью въ переулокъ, выходившій отъ этого двора. Ошеломленный Точильщикъ, наблюдавшій ихъ съ своего мѣста, всксрѣ увидѣлъ, что обѣ женицины остановились и вступили между собою въ жаркій разговоръ, при чемъ молодая не разъ дѣлала рукою грозное движеніе, относившееся, вѣроятно, къ предмету ея рѣчи.

– Вотъ тутъ и валандайся съ этой сволочью, – думалъ Точильщикъ, продолжая свои безмолвныя наблюденія съ высоты каменной скамейки. – Не было печали, черти накачали. Ну, если этой вѣдьмѣ когда-нибудь придетъ въ голову выполнить свои угрозы… a впрочемъ чего я робѣю? не Маѳусаиловы же вѣка проживетъ. негодная старушенка: авось какъ разъ издохнетъ черезъ годъ, a можетъ, и раньше, и тогда всѣ концы въ воду.

Успокоивъ себя такими основательными предположеніями, Робинъ соскочилъ со скамейки и весело направилъ шаги къ конторѣ Домби и Сына въ полной готовности дожидаться новыхъ приказаній своего грознаго владыки.

Однако, при взглядѣ на грознаго владыку, засѣдавшаго въ конторѣ, Точильшикъ затрепеталъ и затрясся всѣми суставами, ожидая заслуженныхъ упрековъ за сношенія съ м-съ Браунъ. Но упрековъ не было. М-ръ Каркеръ, по обыкновенію, вручилъ своему слугѣ утреннюю пачку бумагъ для м-ра Домби и записочку для м-съ Домби, при чемъ только кивнулъ головою, рекомендуя быть осторожнѣе и держать ухо востро: таинственное предостереженіе, стоившее всякихъ угрозъ и наказаній для запуганнаго парня.

Оставшись опять одинъ въ своей комнатѣ, м-ръ Каркеръ принялся за дѣла и проработалъ цѣлый день. Онъ принималъ посѣтителей, пересматривалъ документы, обозрѣвалъ снаружи, вдоль и поперекъ, колеса и пружины меркантильной машины, и мысль его во время этихъ занятій ни на минуту не уклонялась въ сторону отъ обдуманнаго плана. Наконецъ, когда на письменномъ столѣ не оставалось болѣе ни одного клочка дѣловой бумаги, м-ръ Каркеръ еще разъ погрузился въ глубокое раздумье.

Онъ стоялъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ и въ своей обыкновенной позѣ, уставивъ глаза на коверъ передъ каминомъ, когда вошелъ въ комнату его братъ съ пачкою писемъ, полученныхъ въ продолженіе дня. М-ръ Каркерь, переставъ наблюдать конторскій полъ, обратилъ геперь все свое вниманіе на брата, и когда тотъ, положивъ письма на столъ, хотѣлъ уже идти, главный приказчикъ остановилъ его вопросомъ:

– Зачѣмъ ты приходилъ сюда, Джонъ Каркеръ?

Его братъ указалъ на письма.

– Странно, любезный, ты ходишь сюда каждый день и ни разу не освѣдомишься о здоровьи нашего хозяина.

– Сегодня поутру говорили въ конторѣ, что м-ръ Домби поправляется, – отвѣчалъ братъ.

– Какая, подумаешь, кроткая овечка! – улыбаясь возразилъ приказчикъ. – Если бы этакъ м-ръ Домби схватилъ горячку или, чего добраго, отправился на тотъ свѣтъ, ты, конечно, мой милый, стосковался бы съ печали: не такъ ли?

– Я былъ бы очень огорченъ.

– Онъ былъ бы огорченъ! – возразилъ приказчикъ, указывая на брата, какъ будто тутъ стоялъ еще человѣкъ, къ которому онъ обращался. – Онъ былъ бы очень огорченъ! Ай да братецъ! И эта ветошь, эта гадина, прибитая носомъ къ стѣнѣ уже чортъ знаетъ сколько лѣтъ и чортъ знаетъ для чего, тоже хвастается своей преданностью, благодарностью, уваженіемъ и, пожалуй, самоотверженіемъ! И ты думаешь, любезный, что, вотъ такъ тебѣ и повѣрятъ!

– Я ни въ чемъ тебя не увѣряю, Джемсъ. Будь, ради Бога, справедливъ ко мнѣ, какъ и къ другимъ. Ты предлагаешь вопросъ, и я отвѣчаю; это, кажется, въ порядкѣ вещей.

– И тебѣ точно не на что пожаловатьсн, мокрая ты курица! – закричалъ приказчикъ съ необыкновенной запальчивостью. – Гордое обхожденіе тебя не раздражаетъ, глупые капризы, надутая важность, дерзкіе выговоры, упреки, – все это тебѣ ни по чемъ! Да кой чортъ! человѣкъ ты или мышь?

– Было бы очень странно, если бы два человѣка, прожившіе вмѣстѣ цѣлые годы и поставленные въ отношеніи одинъ къ другому какъ начальникъ и подчиненный, не находили другъ въ другѣ какихъ-нибудь поводовъ къ неудовольствіямъ, особенно если взять въ разсчетъ предубѣжденіе ко мнѣ м-ра Домби. Но кромѣ того, что моя исторія здѣсь…

– Его исторія здѣсь! – воскликнулъ Джемсъ. – Это твой всегдашній конекъ. Ну, продолжай!

– Кромѣ того, что моя здѣшняя исторія обязываетъ меня собственно быть благодарнымъ, я увѣренъ, что во всемъ торговомъ домѣ не найдется ни одного человѣка, который бы не находилъ повода къ признательности. Не думай, братъ, чтобы здѣсь оставались хладнокровными къ судьбѣ м-ра Домби; совсѣмъ напротивъ, несчастное приключеніе съ почтеннымъ представителемъ фирмы огорчило болѣе или менѣе каждаго изъ насъ.

– Да, y тебя особыя причины быть благодарнымъ! – воскликнулъ Джемсъ презрительнымъ тономъ. – Глупецъ! неужели ты не видишь, зачѣмъ ты удержанъ въ этой конторѣ? Ты ни больше, ни меньше, какъ дешевый урокъ для всей остальной сволочи и вмѣстѣ великолѣпнѣйшій образчикъ милосердія Домби и Сына, которымъ очень нужны такіе образчики для увеличенія кредита.

– Я думаю, напротивъ, – отвѣчалъ братъ кроткимъ тономъ, – что фирма удержала меня по другимъ, болѣе безкорыстнымъ причинамъ.

– По какимъ это, интересно бы знать? Ужъ не по чувству ли христіанскаго милосердія и любви къ ближнему? Глупецъ!

– Послушай, Джемсъ. Хотя узы братства между нами разорваны давнымъ-давно…

– Кто же разорвалъ ихъ, почтеннѣйшій?

– Я, дурнымъ поведеніемъ. Я ни въ чемъ не обвиняю тебя.

– Это очень мило съ твоей стороны не обвинять меня, – возразилъ главный приказчикъ, выставляя на показъ свои блистательные зубы. – Ну, продолжай!

– Хотя узы братства, говорю я, давно разорваны между нами, однако я убѣдительно прошу не осыпать меня безполезными упреками и не перетолковывать моихъ словъ. Я хотѣлъ только замѣтить, что несправедливо было бы съ твоей стороны предположеніе, что только ты одинъ лично уважаешь м-ра Домби, хотя, разумѣется, ты болѣе всѣхъ насъ имѣешь причинъ дорожить благосостояніемъ фирмы: ты поставленъ здѣсь выше всѣхъ, удостоенъ полной довѣренности, обогащенъ и осыпанъ всѣми милостями, и м-ръ Домби обходится съ тобою, какъ съ товарищемъ и другомъ. Но, при всемъ томъ, я нравственно убѣжденъ и повторяю еще, что всѣ здѣсь уважаютъ представителя фирмы.

– Ты лжешь! – закричалъ приказчикъ, вспыхнувъ отъ гнѣва. – Ты подлый лицемѣръ, Джонъ Каркеръ, и я повторяю, что ты лжешь!

– Остановись, Джемсъ! что ты разумѣешь подъ этими обидными словами?

– A вотъ видишь ли, любезный, что я подъ этимъ разумѣю, – отвѣчалъ приказчикъ, показывая брату оконечность указательнаго пальца. – Ты можешь сколько тебѣ угодно надѣвать маску подлѣйшаго лицемѣра, я вижу тебя насквозь и знаю наизусть свычаи и обычаи всей конторской сволочи. Нѣтъ здѣсь ни одного человѣка, отъ меня до послѣдняго молокососа, который бы сколько-нибудь уважалъ хозяина этихъ заведеній. Всѣ ненавидятъ Домби и втихомолку посылаютъ ему тысячи чертей. Чѣмъ кто ближе къ его милостямъ, тѣмъ ближе къ его нахальству. Всѣ и каждый удаляются отъ него по мѣрѣ приближенія къ нему, и будь y кого побольше смѣлости, тотъ открыто возсталъ бы противъ этого гордеца. Вотъ какой здѣсь законъ!

Джонъ, начинавшій, въ свою очередь, горячиться, до того былъ теперь изумленъ послѣдними словами брата, что нѣсколько времени не могъ выговорить ни слова.

– Не знаю, – сказалъ онъ наконецъ, приходя мало-по-малу въ себя, – не знаю, кто такъ неудачно принялъ на себя трудъ нашептывать тебѣ всѣ эти небылицы, и не понимаю, зачѣмъ именно меня, a не другого кого ловишь ты на удочку… Не запирайся, я очень хорошо вижу, что ты испытываешь меня и вывѣдываешь. Твое обращеніе и манеры, совсѣмъ тебѣ несвойственныя, ясно подтверждаютъ это. Но какъ бы то ни было, ты обманутъ, Джемсъ Каркеръ.

– Разумѣется, я очень хорошо знаю, что обманутъ.

– Только не мною, въ этомъ можно присягнуть. Обманываютъ тебя или шпіоны, если оии y тебя есть, или собственныя мысли и подозрѣнія.

– У меня нѣтъ подозрѣній, – съ живостью возразилъ главный приказчикъ. – Мои догадки – достовѣрность. У всѣхъ васъ одна и та же пѣсня. Всѣ вы – низкія, презрѣнныя, гадкія собаки, воете на одинъ тонъ и виляете однимъ хвостомъ. Знаю я васъ!

Джонъ Каркеръ удалился, не сказавъ ни слова, и затворилъ дверь. Главный приказчикъ пододвинулъ къ камину стулъ и началъ тихонько разгребать уголь кочергой.

– Канальи, бестіи, мошенники, плуты! – восклицалъ на досугѣ м-ръ Каркеръ, выставляя для собственнаго удовольствія свои перловые зубы. – Нѣтъ изъ нихъ ни одного, который бы не прикинулся обиженнымъ и оскорбленнымъ… какъ! Да будь y нихъ сила, власть и умѣніе, они бы въ прахъ уничтожили этого Домби и разбросали бы его кости съ такимъ же хладнокровіемъ, какъ я вотъ выгребаю этотъ пепелъ.

Разсѣявъ за рѣшеткой остатки пепла, м-ръ Каркеръ любовался на свое произведеніе съ задумчивой улыбкой.

– A для нихъ вѣдь нѣтъ еще этой женщины, которая рисуется въ перспективѣ блистательной наградой, – прибавилъ онъ торжественнымъ тономъ. – Мы шли напроломъ черезъ рогатки гордости и высокомѣрія, – этого не должно забывать. Каково было наше знакомство? Да, чортъ побери!

Съ этимъ онъ впалъ въ глубокое раздумье и долго просидѣлъ, повѣсивъ голову надъ почернѣвшей рѣшеткой. Наконецъ, онъ всталъ, надѣлъ шляпу и перчатки и вышелъ изъ комнаты. Была уже ночь. М-ръ Каркеръ сѣлъ на коня и поѣхалъ по освѣщеннымъ улицамъ.

Подъѣхавъ къ дому м-ръ Домби, Каркеръ взглянулъ на верхнее окно, гдѣ, бывало, онъ наблюдалъ Флоренсу съ ея собакой. Въ окнѣ не было свѣта; Каркеръ улыбнулся и небрежно повелъ глазами по всему фасаду великолѣпнаго чертога.

– Было время, – сказалъ онъ, – когда не безъ удовольствія наблюдалъ я и тебя, маленькая звѣзда, наводя тѣни по мѣрѣ надобности и окружая тебя облаками! Но теперь на горизонтѣ яркая планета, и ты потерялась въ ея свѣтѣ.

Онъ поворотилъ за уголъ бѣлоногаго коня и отыскалъ глазами одно изъ многочисленныхъ оконъ на переулочной сторонѣ дома. Другія мысли, другія воспоминанія пробудились въ его душѣ: какая-то гордая, величественная фигура, рука въ перчаткѣ, перья изъ крыла прекрасной птицы, разсѣянныя по полу, бѣлая грудь, волновавшаяся подъ платьемъ, какъ будто отъ приближенія бури… Постоявъ съ минуту, м-ръ Каркеръ поворотилъ назадъ и быстро помчался впередъ по темнымъ и опустѣлымъ паркамъ.

Роковое сцѣпленіе обстоятельствъ! Гордая женщина ненавидѣла его всѣми силами души и между тѣмъ исподволь должна была привыкнуть къ его обществу, и вотъ теперь онъ – единственный человѣкъ, который присвоилъ себѣ право разговаривать съ ней о ея супругѣ и о собственномъ ея униженіи въ своихъ же глазахъ! Она знала его въ совершенствѣ, точно такъ же, какъ и онъ ее зналъ, и поэтому между ними не могло быть никакой довѣрчивости, a между тѣмъ, несмотря на эту глубокую ненависть, онъ съ каждымъ днемъ подходилъ къ ней ближе. Несмотря на глубокую ненависть! Haпротивъ, очень смотря: на днѣ этого чувства, зоркій и грозный глазъ ея смутно прозиралъ зародышъ отмщенія, которое съ нѣкотораго времени мрачнымъ пятномъ запало въ ея душу.

И неужели призракъ этой женщины носился въ его воображеніи, когда онъ стремглавъ летѣлъ по опустѣлому пространству? И былъ этотъ призракъ вѣренъ дѣйствительности?

Да. Онъ воображаль ее точно такою, какъ она была. Ея гордость, отвращеніе, ненависть были для него столько же ясны, какъ ея красота. Ничто съ такою отчетливою вѣрностью онь не представлялъ, какъ ея ненависть къ себѣ. Она то горделиво отталкивала его повелительнымъ жестомъ, то иногда бросалась къ ногамъ его лошади и уничтожалась во прахѣ; но какъ бы ни было, она всегда являлась его умственному взору безъ маски, безъ прикрасъ, и онъ наблюдалъ ее на опасномъ пути, по которому она проходила.