Kitobni o'qish: «Домби и сын», sahifa 32

При всемъ томъ м-ръ Каркеръ игралъ хорошо, даже очень хорошо, и занялъ по этому поводу высокое мѣсто во мнѣніи Клеопатры, которая такъ же, какъ и онъ, не спускала рысьихъ глазъ съ артистки и ея слушателя. Когда м-ръ Каркеръ, прощаясь, объявилъ, что онъ долженъ, къ великому своему несчастью, воротиться завтра въ Лондонъ, Клеопатра изъявила лестную надежду, что знакомство ихъ, конечно, не ограничится этой встрѣчей.

– Я то же думаю, миледи, – отвѣчалъ Каркеръ, выразительно взглянувъ на Эдиѳь и м-ра Домби, – я почти увѣренъ въ этомъ.

Между тѣмъ м-ръ Домби, отвѣсивъ Эдиѳи глубочайшій поклонъ, подошелъ къ софѣ, гдѣ сидѣла м-съ Скьютонъ, и, нагнувшись къ ея уху, прошепталъ вполголоса:

– Я просилъ y м-съ Грэйнджеръ позволенія навѣстить ее завтра утромъ по особенному случаю, и она назначила двѣнадцать часовъ. Могу ли надѣяться, что и вы, м-съ, будете въ это время дома?

Клеопатра, какъ и слѣдовало, была чрезвычайно взволнована такимъ необыкновеннымъ извѣстіемъ. Не имѣя возможности говорить, она только покачала головой, закрыла глаза и подала руку м-ру Домби, которую тотъ выпустилъ тотчасъ же, не совсѣмъ ясно понимая, что съ нею дѣлать.

– Скорѣе, Домби! Что вы тамъ разговорились? – кричалъ майоръ, останавливаясь въ дверяхъ, – чортъ побери, мнѣ пришла въ голову мысль перекрестить Королевскій отель въ гостиницу "Трехъ веселыхъ холостяковъ", въ честь нашу и Каркера. Тутъ будетъ глубокій смыслъ.

Съ этими словами майоръ хлопнулъ Домби по спинѣ и, лукаво подмигнувъ дамамъ, вывелъ его изъ комнаты.

М-съ Скьютонъ развалилась на софѣ, a Эдиѳь сѣла подлѣ арфы, обѣ не говоря ни слова. Мать, играя вѣеромъ, два, три раза взглянула на дочь, но красавица, опустивъ глаза въ землю, не замѣчала ничего. Глубокое раздумье рисовалось на ея челѣ.

Такъ просидѣли онѣ около часу, не говоря ни слова до тѣхъ поръ, пока горничная м-съ Скьютонъ не пришла, по заведенному порядку, раздѣвать свою барыню къ ночному туалету. Вѣроятно, въ лицѣ горничной являлась не женщина, a страшный скелетъ съ косою и песочными часами, потому что прикосновеніе ея было прикосновеніемъ смерти. Размалеванный субъектъ трещалъ и корчился подъ ея рукою. Спина постепенно сгибалась, волосы отпадали, черныя дугообразныя брови превратились въ скаредный клочекъ сѣдыхъ щетинъ, блѣдныя губы съежились, кожа опала, какъ на трупѣ, и на мѣстѣ Клеопатры очутилась желтая, истасканная, трясущаяся старушенка съ красными глазами, втиснутая, какъ вязанка костей, въ грязную фланелевую кофту.

– Почему-жъ ты мнѣ не сказала, что онъ завтра, по твоему назначенію, долженъ придти въ двѣнадцать часовъ?

– Потому, что вамъ это извѣстно, м_а_т_ь моя.

Послѣднія два слова были произнесены съ самою ядовитою колкостью.

– Вамъ извѣстно, мать моя, – продолжала Эдиѳь, – что онъ купилъ меня, и что завтра конецъ торговой сдѣлкѣ. Онъ осмотрѣлъ свой товаръ со всѣхъ сторонъ и показалъ его своему другу. Покупка довольно дешева, и онъ гордится ею. Завтра окончательная сдѣлка. Боже! дожить до такого униженія и понимать его!

Соедините въ одно прекрасное лицо, пылающее негодованіе сотни женщинъ, проникнутыхъ страстью, гордостью, гнѣвомъ и глубокимъ сознаніемъ позорнаго стыда – вотъ оно, это лицо, трепещущее и прикрытое бѣлыми руками!

– Что ты подъ этимъ разумѣешь? – съ досадой проговорила мать. – Развѣ не съ самаго дѣтства…

– Съ дѣтства!.. Остановитесь, мать моя! Я никогда не была ребенкомъ. Назовете ли вы дѣтствомъ начало моей жизни? Я всегда была женщиной – коварной, хитрой, продажной, разставляющей сѣти мужчинамъ, и прежде, чѣмъ поняла я васъ или себя, прежде даже, чѣмъ узнала низкую, проклятую цѣль всѣхъ этихъ стремленій, я была опытной и ловкой кокеткой, благодаря вашему искусству, мать моя! Вотъ какое дѣтство отвели вы на мою долю. Вы родили женщину, вы вскормили и выростили кокетку! Любуйтесь же своимъ произведеніемъ: оно передъ вами во всей красотѣ. Любуйтесь, мать моя!

И говоря это, она ударяла себя въ грудь, какъ будто хотѣла уничтожить свое существованіе.

– Что же вы, матушка? Любуйтесь!! Любуйтесь на женщину, никогда не знавшую истинной любви, никогда не понимавшую, что значитъ имѣть честное сердце! Любуйтесь на кокетку, владѣвшую своимъ ремесломъ уже тогда, когда другія дѣвочки ея возраста играютъ только въ куклы! Въ первой молодости, кокетка, по вашимъ интригамъ, вышла за человѣка, къ которому не чувствовала ничего, кромѣ равнодушія, и онъ умеръ, этотъ человѣкъ, прежде, чѣмъ перешло къ нему ожидаемое наслѣдство. Достойное наказаніе вамъ, и урокъ безполезный! Взгляните на меня, вдову этого человѣка, и скажите, какова была моя жизнь за послѣднія десять лѣтъ!

– Мы всячески старались пристроить тебя, мой другъ, – отвѣчала мать, – и въ этомъ состояла твоя жизнь. Теперь, ты пристраиваешься.

– Какъ невольницу на базарѣ, какъ лошадь на ярмаркѣ, вывозили, таскали, показывали, разглядывали меня съ головы до ногъ въ эти постыдныя десять лѣтъ! – воскликнула Эдиѳь съ пылающимъ челомъ и съ выраженіемъ горькаго упрека въ каждомъ словѣ. – Такъ ли, мать моя? Развѣ я не сдѣлалась притчей мужчинъ всякаго рода? Развѣ глупцы, развратники, мальчишки, старые негодяи не таскались вездѣ по нашимъ слѣдамъ и не оставляли меня поочередно одинъ за другимъ, потому что вы слишкомъ просты, мать моя, несмотря на всѣ свои продѣлки, потому… да, потому, что вы слишкомъ искренны при всей своей фальшивости! Вездѣ и всюду продавали, всѣмъ и каждому навязывали меня, какъ презрѣнный товаръ, и нѣтъ клочка земли во всей Англіи, который бы не былъ свидѣтелемъ моего позора. Наконецъ умерло во мнѣ всякое чувство уваженія къ себѣ самой, и теперь я ненавижу, презираю себя. Вотъ мое дѣтство впродолженіе послѣднихъ десяти лѣтъ, a другого я никогда не знала. Не говорите же мнѣ, что я дѣлаюсь ребенкомъ въ эту послѣднюю ночь.

– Ты могла бы, Эдиѳь, двадцать разъ выйти замужъ, если бы довольно поощряла искателей твоей руки.

– То есть, если бы я побольше заманивала, я, жалкій осадокъ между всѣми отживающими кокетками! – отвѣчала Эдиѳь, поднявъ голову и дрожа всѣмъ тѣломъ отъ стыда и взволнованной гордости. – Нѣтъ, мать моя! Кому выпалъ жребій меня взять, тотъ возьметъ, какъ этотъ человѣкъ, безъ всякихъ уловокъ съ моей и вашей стороны. Онъ видѣлъ меня на аукціонѣ и расчиталъ, что покупка будетъ выгодна. Пусть его! Съ перваго же раза онъ безъ церемоніи потребовалъ списокъ моихъ талантовъ, и ему ихъ показали. Съ каждымъ днемъ онъ удостовѣрялся въ добротѣ своей покупки, и я дѣлала все, что онъ приказывалъ или заказывалъ. Но больше я ничего не дѣлала, ничего и не стану дѣлать. Проба оказалась удовлетворительною, и онъ меня покупаетъ, покупаетъ по собственной волѣ, оцѣнивъ по-своему доброту товара и вполнѣ понимая могущество своего кармана. Постараюсь, чтобы онъ не жалѣлъ. Я не подстрекала его ничѣмъ и не ускоряла торга, и даже вы, мать моя, на этотъ разъ, сколько я могла предупредить, не навязывались съ своими уловками.

– Какой y тебя странный языкъ, и какъ дико ты на меня смотришь, Эдиѳь!

– Будто бы? Вообразите, и я то же думала! Это видно значитъ, что воспитаніе мое достигло полнаго развитія. Впрочемъ, оно окончилось давно. Теперь я слишкомъ стара и упала слишкомъ низко, чтобы идти по новому пути или удержать васъ на вашей прекрасной дорогѣ. Зародышъ всего, что очищаетъ сердце женщины и дѣлаетъ ее достойною своего пола, никогда не шевелился въ моей груди, и мнѣ нечего беречь, когда я презираю себя…

Трогательная грусть, сопровождавшая послѣднія слова, опять быстро смѣнилась язвительною колкостью, и Эдиѳь продолжала:

– Что же вы не любуетесь, мать моя? Конечно, я не такъ мила, какъ въ былые годы, но все же я не обезьяна… Любуйтесь! Скоро мы не будемъ бѣдны, и ея в-пр. м-съ Скьютонъ назовется тещей первѣйшаго изъ капиталистовъ Англіи. Продѣлки ваши увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ… Одно могу сказать себѣ въ утѣшеніе: несмотря на всѣ ваши усилія, я твердо рѣшилась не искушать этого человѣка, и не искушала его.

– Этого человѣка! – повторила м-съ Скьютонъ. – Ты говоришь, мой другъ, какъ будто бы ненавидишь его.

– Какъ?! A вы думали, что я люблю его? О, какъ вы дальновидны, матушка!.. Сказать ли вамъ, кто видитъ насъ насквозь и читаетъ самыя тайныя наши мысли? Назвать ли вамъ этого человѣка, передъ кѣмъ еще больше я сознаю свое униженіе?

– Кто же это, мой другъ? Ты, кажется, нападаешь на этого бѣднаго Каркера! На мои глаза, онъ очень добрый и пріятный человѣкъ. A впрочемъ, что бы онъ ни думалъ, безпокоиться нечего: его мнѣніе не помѣшаетъ тебѣ пристроиться… Да что же ты такъ дико смотришь? Не больна ли ты?

Лицо Эдиѳи мгновенно покрылась смертельною блѣдностью, какъ будто сердце ея поразили кинжаломъ. Она ухватилась обѣими руками за грудь, преодолѣвая ужасный трепетъ, пробѣжавшій по всѣмъ ея членамъ. Но вдругъ она встала съ обыкновеннымъ спокойствіемъ и, не сказавъ болѣе ни слова, вышла изъ комнаты.

Опять явилась горничная, уничтожавшая размалеванныя прелести расфранченной старушенки, къ которой вмѣстѣ съ фланелевой кофтой возвратились и всѣ старческіе недуги. Она приподняла и съ нѣкоторымъ усиліемъ повела въ другую комнату остовъ Клеопатры, готовой возродиться къ новой жизни съ завтрашнимъ утромъ.

Глава XXVIII
Перемѣны

– Насталъ наконецъ день, Сусанна, когда мы воротимся опять въ нашъ спокойный домъ!

Сусанна перевела духъ, откашлянулась, оглядѣлась вокругъ себя и рѣзко отвѣчала:

– Да, миссъ Флой, спокойный, нечего сказать, охъ, какой спокойный домъ!

– Послушайте, Сусанна, – начала Флоренса, подумавъ нѣсколько минутъ, – не случалось ли вамъ, во время своего дѣтства, видѣть когда-нибудь этого джентльмена, который принялъ на себя трудъ заѣзжать ко мнѣ сюда? Онъ былъ здѣсь три раза, Сусанна, кажется, три?

– Да, три, миссъ Флой. Одинъ разъ, когда вы гуляли съ этимъ беззуб…

Кроткій взглядъ Флоренсы пріостановилъ запальчивость миссъ Нипперъ.

– Я хотѣла сказать, когда вы гуляли съ сэромъ Барнетомъ и его леди и молодымъ джентльменомъ. A потомъ еще два раза онъ былъ по вечерамъ.

– Въ моемъ дѣтствѣ, Сусанна, не случалось вамъ видѣть этого господина въ нашемъ домѣ между гостями?

– Да, миссъ… то есть, право, я не помню, видѣла его или нѣтъ. Въ ту пору, когда ваша маменька умерла, я была еще новичкомъ въ вашемъ домѣ, и моя должность, видите ли, состояла въ томъ, чтобы убирать и выметать спальни на чердакахъ

Миссъ Нипперъ вытянулась въ струнку и вздернула носъ, изъявляя очевидное негодованіе противъ м-ра Домби, не умѣвшаго оцѣнить благовременно ея талантовъ.

– Конечно, вы не могли знать всѣхъ, кто посѣщалъ нашъ домъ. A я ничего не помню.

– И y меня тоже осталось мало въ головѣ, миссъ Флой. Помню, впрочемъ, на кухнѣ часто болтали о гостяхъ. Была старая кормилица, что жила прежде Ричардсъ, разсказывала преуморительные анекдоты, и мы всѣ хохотали до упаду. Меня тогда она дразнила Пузыремъ, особенно, когда бывала подъ куражемъ, a это водилось за нею частенько. За это ее и прогнали.

Флоренса въ раздумьи сидѣла y окна, облокотившись на руку, и, казалось, едва слышала, что говоритъ миссъ Нипперъ.

– A впрочемъ, я хорошо помню, миссъ Флой, – продолжала Сусанна, – этотъ самый господинъ, м-ръ Каркеръ, что ли, былъ и тогда при вашемъ папѣ такимъ же великимъ джентльменомъ, какъ и теперь. Трубили по всему дому, что онъ заграбасталъ всѣ дѣла вашего папы въ Сити, и что вашъ папа никого такъ не уважаетъ, какъ м-ра Каркера. Это очень можетъ статься, миссъ Флой, потому что м-ръ Домби, съ вашего позволенія, никого на свѣтѣ не уважаетъ. Я и тогда понимала эти вещи, даромъ что Пузырь…

На этомъ послѣднемъ словѣ Сусанна Нипперъ сдѣлала особенное удареніе, какъ будто передъ ней стояла старая кормилица, которой теперь надлежало отомстить за обидное прозвище.

– A что м-ръ Каркеръ въ ладахъ съ вашимъ папа, такъ это я знаю изъ того, что всегда болтаетъ этотъ Перчъ, когда заходитъ въ нашъ домъ. Перчъ вообще прежалкая животина, миссъ Флой, и не умѣетъ ни о чемъ разсказать порядкомъ, a таки смыслитъ довольно насчетъ того, какъ идутъ дѣла въ Сити. Вотъ онъ и говоритъ, эта мокрая папильотка, что м-ръ Домби ничего не дѣлаетъ безъ Каркера, что Каркеръ y него правая рука, что онъ просто водитъ за носъ вашего папу. Оно, пожалуй, что все это и правда, миссъ Флой, даромъ что вашъ папа считаетъ себя умнѣе всякаго индійскаго набоба.

Флоренса, пробужденная отъ своей задумчивости, слушала теперь съ большимъ вниманіемъ и не проронила ни одного слова.

– Да, Сусанна, – сказала она, – я очень вѣрю, что м-ръ Каркеръ пользуется большимъ довѣріемъ папы.

Флоренса постоянно думала объ этомъ предметѣ нѣсколько дней. М-ръ Каркеръ въ два послѣдніе визита, говоря тихонько о кораблѣ, утвердилъ нѣкоторый родъ таинственной довѣрчивости между ею и собою, и вмѣстѣ получилъ надъ нею какую-то странную власть, которая начинала ее безпокоить. Отказаться отъ его услугъ или высвободиться изъ паутины, которою онъ ее постепенно опутывалъ, бѣдная дѣвушка была не въ силахъ: для этого требовалось нѣкоторое знаніе свѣта, и нужна была хитрость, чуждая простой и невинной душѣ. Правда, м-ръ Каркеръ говорилъ ей только то, что о кораблѣ ни слуху, ни духу и что, по всей вѣроятности, онъ погибъ; но какое право имѣлъ онъ разсказывать ей объ этихъ вещахъ? Почему зналъ м-ръ Каркеръ, что судьба "Сына и Наслѣдника" интересуетъ Флоренсу? Зачѣмъ принималъ онъ таинственный видъ, когда говорилъ ей о кораблѣ? Всѣ эти вопросы чрезвычайно тревожили робкую дѣвушку.

Безполезно ломая голову о загадочномъ поведеніи м-ра Каркера, Флоренса мало-по-малу начала рисовать его въ своемъ воображеніи какимъ-то грознымъ страшилищемъ, которому суждено играть важную роль въ ея судьбѣ. Напрасно разсудокъ увѣрялъ ее, что м-ръ Каркеръ такой же человѣкъ, какъ и всѣ другіе, притомъ очень пріятный человѣкъ, который постоянно улыбается и бросаетъ на нее умильные взоры; зловѣщая мечта, наперекоръ разсудку, помрачала свѣтлые образы пылкой фантазіи.

Думая потомъ объ отцѣ и упорно продолжая обвинять сама себя въ его холодности, соображая вмѣстѣ съ тѣмъ, что этотъ джентльменъ былъ искреннимъ другомъ м-ра Домби, Флоренса со стѣсненнымъ сердцемъ пришла къ заключенію: ея отвращеніе къ м-ру Каркеру не есть ли слѣдствіе того же рокового недостатка, который охладилъ къ ней сердце отца и упрочилъ ея совершенное одиночество въ отцовскомъ домѣ? Иногда она не сомнѣвалась, что это дѣйствительно было такъ, и въ эти минуты вновь ея сердцемъ овладѣвала твердая рѣшимость искоренить, во что бы то ни стало, этотъ пагубный недостатокъ, лишь бы только узнать ero. A чтобы узнать, она станетъ внимательнѣе наблюдать м-ра Каркера, изучать его поступки, которые только нравятся м-ру Домби, и авось какъ-нибудь этимъ способомъ сама найдетъ дорогу къ охладѣвавшему сердцу.

Такимъ образомъ безъ руководителя, безъ друга, съ которымъ можно было бы посовѣтоваться, несчастная дѣвушка носилась по бурному морю сомнѣній и надежлъ, a м-ръ Каркеръ какъ чешуйчатое чудовище озиралъ ее изъ морской бездны кровожадными глазами, дожидаясь удобнаго случая поглотить беззащитную жертву.

Во всемъ этомъ Флоренса видѣла новыя побужденія поскорѣе воротиться домой. Ея одинокая жизнь была лучше приспособлена къ этой борьбѣ между страхомъ и надеждой, притомъ ей казалось, что, быть можетъ, своимъ отсутствіемъ она пропустила удобный случай обнаружить передъ отцомъ свою преданность.

Часто думала она о Вальтерѣ, особенно въ бурныя ночи, когда вѣтеръ бушевалъ вокругъ загороднаго дома. Но эти мысли всегда сопровождались отрадной надеждой. Трудно молодому сердцу вообразить, что пылкая юность можетъ потухнуть какъ слабое пламя и яркій день жизни можетъ погрузиться въ мрачную ночь. Часто со слезами она представляла себѣ страданія Вальтера, но никогда или почти никогда не думала о его смерти.

Она писала къ старому дядѣ Солю, но не получила отъ него отвѣта. A впрочемъ, отвѣтъ былъ и не нуженъ на ея записку.

Таковы были размышленія Флоренсы въ то прекрасное утро, когда она, одушевленная надеждой, готовилась воротиться въ лондонскій домъ своего отца.

Д-ръ Блимберъ и м-съ Блимберъ, сопровождаемые – весьма неохотно – молодымъ Барнетомъ, уже отправились въ Брайтонъ, гдѣ другіе молодые джентльмены съ новымъ усердіемъ начинали пробивать трудную дорогу на вершины Парнаса. Каникулы прошли; гости почти всѣ оставили гостепріимную дачу сэра Барнета; дошла очередь и до Флоренсы, загостившейся сверхъ чаянія очень долго.

Былъ, впрочемъ, одинъ гость, который хотя не жилъ на дачѣ, но удостаивалъ постояннымъ вниманіемъ сэра Барнета и леди Скеттльзъ. М-ръ Тутсъ, имѣвшій счастье познакомиться съ молодымъ Барнетомъ въ тотъ послѣдній вечеръ, которымъ ознаменовалось его торжественное вступленіе въ свѣтъ, заходилъ или заѣзжалъ на дачу регулярно каждый день и оставилъ въ пріемной цѣлую колоду визитныхъ карточекъ.

Должно, впрочемъ, отдать справедливость: смѣлая и счастливая идея предупредить фамилію Скеттльзовъ отъ забвенія м-ра Тутса первоначально родилась и созрѣла въ плодовитомъ мозгу Лапчатаго Гуся. По его совѣту, м-ръ Тутсъ снарядилъ и устроилъ шестивесельную шлюпку, надъ которой, вмѣстѣ съ своими друзьями, принялъ верховную команду самъ Лапчатый Гусь, одѣвавшійся для такихъ экспедицій въ красный сюртукъ самаго яркаго цвѣта. Передъ началомъ остроумнаго предпріятія, м-ръ Тутсъ имѣлъ съ своимъ достойнымъ наставникомъ аллегорическое совѣщаніе такого рода:

– Положимъ, напримѣръ, – спросилъ м-ръ Тутсъ Лапчатаго Гуся, – что вы влюблены въ какую-нибудь молодую леди – пусть зовутъ ее хоть Мери – и рѣшились въ честь ея завести собственную лодку: какъ бы, спрашивается, вы назвали эту лодку?

– Тутъ нечего и думать, отвѣчалъ наставникъ, – лодка должна быть названа Мери или Восторгомъ "Лапчатаго Гуся".

Озаренный счастливою мыслыо, м-ръ Тутсъ, послѣ глубокихъ соображеній, рѣшился наименовать шлюпку: "Радость Тутса", не сомнѣваясь, что такое имя будетъ самымъ тонкимъ и деликатнымъ комплиментомъ Флоренсѣ.

Развалившись на малиновой подушкѣ и провѣтривая франтовскіе башмаки на воздухѣ, м-ръ Тутсъ, каждый день, въ хорошую и дурную погоду, катался по Темзѣ въ своей щегольской лодкѣ и подъ конець прогулки всегда подъѣзжалъ къ саду сэра Барнета, лавируя около берега взадъ и впередъ и выдѣлывая самыя хитрыя эволюціи. приводивщія въ изумленіе всѣхъ наблюдателей фантастической экспедиціи. Но какъ скоро замѣчали его въ саду Барнета съ берега рѣки, м-ръ Тутсъ всегда притворялся, что попалъ сюда случайно, по сцѣпленію самыхъ странныхъ и еевѣроятныхъ обстоятельствъ.

– Здравствуйте, Тутсъ, – говаривалъ сэръ Барнетъ, махая рукою съ террасы, между тѣмъ какъ хитрый Гусь прямо летѣлъ къ берегу.

– Здравствуйте, сэръ Барнетъ, – отвѣчалъ Тутсъ. – Какому чуду я обязанъ, что вижу васъ здѣсь?

М-ръ Тутсъ, въ своей проницательности, всегда изъявлялъ такое удивленіе, какъ будто онъ встрѣчался съ сэромъ Барнетомъ въ какомъ-нибудь пустынномъ зданіи на берегу Нила или Ганга, a не въ собственномъ его домѣ.

– Я никогда не былъ такъ изумленъ! – восклицалъ м-ръ Тутсъ. – A миссъ Домби здѣсь?

Случалось, при этомъ вопросѣ являлась сама Флоренса.

– О, Діогенъ совершенно здоровъ, миссъ Домби! – говаривалъ м-ръ Тутсъ. – Я освѣдомлялся сегодня поутру.

– Очень вамъ благодарна, м-ръ Тутсъ, – отвѣчалъ пріятный голосокъ.

– Не хотите ли, Тутсъ, выйти на берегъ? – спрашивалъ сэръ Барнетъ. – Вамъ некуда торопиться: зайдите къ намъ.

– О, это ничего, покорно благодарю, – отвѣчалъ обыкновенно м-ръ Тутсъ, краснѣя какъ піонъ. – Я хотѣлъ только извѣстить миссъ Домби о собакѣ, больше ничего. Прощайте!

И бѣдный Тутсъ, умиравшій отъ желанія принять обязательное приглашеніе, но никогда не имѣвшій силы имъ воспользоваться, подавалъ обычный сигналъ Лапчатому Гусю, и красивая шлюпка стрѣлою улетала отъ завѣтнаго берега.

Утромъ, въ день отъѣзда Флоренсы, "Радость Тутса", окруженная необычайнымъ блескомъ, причалила къ саду сэра Барнета. Когда Флоренса, послѣ разговора съ миссъ Нипперъ, сошла внизъ проститься съ гостепріимными хозяевами, м-ръ Тутсъ дожидался ее въ гостиной.

– О, какъ ваше здоровье, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, покорно благодарю. Надѣюсь, вы тоже здоровы. Діогенъ вчера былъ здоровъ.

– Вы очень любезны, м-ръ Тутсъ.

– О, это ничего, покорно благодарю. Я думалъ, не пожелаете ли вы, миссъ Домби, воротиться въ городъ водою. Погода прекрасная, a въ лодкѣ много мѣста и для вашей дѣвушки.

– Очень вамъ благодарна, м-ръ Тутсъ, но я не намѣрена ѣхать водою.

– О, это ничего, миссъ Домби! Прощайте!

– Куда-жъ вы торопитесь? Не угодно ли вамъ подождать леди Скеттльзъ? Она сейчасъ выйдетъ.

– О, нѣтъ покорно благодарю. Это ничего.

М-ръ Тутсъ совершенно растерялся и не зналь, что предпринять. Въ эту минуту вошла леди Скеттльзъ, и онъ немедленно осадилъ ее вопросомъ о здоровьи. Когда, наконецъ, явился сэръ Барнетъ, м-ръ Тутсъ съ упорнымъ отчаяніемъ ухватился за его руку.

– Сегодня, Тутсъ, – сказалъ сэръ Барнетъ, обращаясь къ Флоренсѣ, – скрывается отъ насъ свѣтъ нашего дома.

– О, это ничего, сэръ… то есть, это значитъ много, очень много, увѣряю васъ. Прощайте!

Но вмѣсто того, чтобы идти послѣ этого рѣшительнаго прощанья, м-ръ Тутсъ остался прикованнымъ къ своему мѣсту и смотрѣлъ во всѣ глаза, какъ шальной. Чтобы выручить бѣднаго парня, Флоренса обратилась съ прощальными привѣтствіями къ леди Скеттльзъ и подала руку сэру Барнету.

– Могу ли просить васъ, милая миссъ Домби, засвидѣтельствовать отъ меня искреннее уваженіе вашему почтенному родителю? – сказалъ сэръ Барнетъ, провожая свою гостью къ каретѣ.

Трудное порученіе для дѣвушки, не имѣвшей ничего общаго съ почтеннымъ родителемъ! Увѣрять сэра Барнета, что радушіе, оказанное ей, было въ то же время услугой м-ру Домби, значило бы отважиться на явную ложь, недоступную для невиннаго сердца. Вмѣсто всякихъ объясненій, Флоренса только поклонилась и поблагодарила сэра Барнета. И опять пришло ей въ голову, что опустѣлый и скучный домъ отца, гдѣ не могло быть такихъ затрудненій, былъ для нея естественнымъ и самымъ лучшимъ убѣжищемъ.

Дѣвочки, еще оставшіяся на дачѣ, выбѣжали изъ комнатъ и изъ сада проститься съ отъѣзжающей подругой, которую всѣ онѣ любили искренне и нѣжно. Даже служанки обступили карету и прощались съ любимой гостьей съ видимымъ сожалѣніемъ. Взглянувъ послѣдній разъ на всѣ эти лица, между которыми особенно выдавались сэръ Барнетъ, леди Скеттльзъ и м-ръ Тутсъ, пучеглазившій издали "на радость" своего сердца, Флоренса припомнила прощальную сцену въ пансіонѣ д-ра Блимбера, откуда Павелъ и она уѣзжали на каникулы… Слезы ручьями потекли изъ глазъ бѣдной дѣвушки, когда карета двинулась съ мѣста.

Горестныя, но утѣшительныя слезы! Воспоминанія цѣлой жизни толпами проносились въ этой истерзанной душѣ и быстро смѣняли одно другое. Умирающая мать, страданія любящаго брата, м-ръ Домби, всегда суровый и надменный, всегда отталкивающій сиротливое дитя, прощальная сцена въ домѣ дяди Соля, нѣжная грусть Вальтера и его послѣднія слова, – всѣ эти образы съ большей или меньшей живостью носились въ воображеніи Флоренсы по мѣрѣ приближенія экипажа къ родительскому дому, который теперь тѣмъ дороже становился для нея послѣ продолжительнаго отсутствія.

Даже Сусанна Нипперъ благосклонно смотрѣла на домъ, въ которомъ прожила столько лѣтъ. Пусть онъ скученъ и мраченъ, но въ эту минуту она прощала ему многое.

– Что и говорить, миссъ, – сказала она, – мнѣ пріятно будетъ его увидѣть. Немного, правда, въ немъ хорошихъ вещей, a все было бы жаль, если бы его разломали или сожгли. Пусть стоитъ!

– Вы съ удовольствіемъ пройдете теперь по старымъ комнатамъ, не правда ли, Сусанна?

– Ну, да, конечно съ удовольствіемъ, миссъ Флой, я и не запираюсь. A все-таки завтра или послѣзавтра я опять стану его ненавидѣть. Это ужъ какъ Богъ святъ!

Но Флоренса чувствовала, что она будетъ жить спокойно подъ родительской кровлей. Лучше и удобнѣй хранить свой секретъ между четырьмя мрачными стѣнами, чѣмъ выносить его на вольный свѣтъ и скрывать оть толпы счастливыхъ глазъ. Отлученная отъ общества людей, она спокойно будетъ продолжать занятія любящаго сердца, не встрѣчая горестныхъ развлеченій со стороны счастливыхъ отцовъ и дочерей. Здѣсь, въ этомъ святилищѣ воспоминаній, она будетъ надѣяться, молиться и терпѣливо ждать счастливой минуты, когда возвратится къ ней отеческое сердце.

Экипажъ, въѣхавшій между тѣмъ въ длинную и темную улицу, приближался къ жилищу м-ра Домби, и Флоренса, обращенная лицомъ въ другую сторону, видѣла уже розовыхъ дѣтей подъ окномъ знакомаго дома. Вдругъ Сусанна Нипперъ, смотрѣвшая въ другое окно кареты, воскликнула съ необыкновеннымъ волненіемъ:

– Ахъ, Боже мой! да гдѣ же нашъ домъ? Гдѣ онъ?

– Нашъ домъ? – повторила Флоренса.

Сусанна еще нѣсколько разъ высунулась въ окно и съ безмолвнымъ изумленіемъ начала смотрѣть на свою госпожу, не думая выходить изъ кареты, которая уже остановилась.

Вокругъ всего дома м-ра Домби возвышался лабиринтъ лѣсовъ и подмостокъ отъ фундамента до кровли. Камни, кирпичи, глина, известь, груды бревенъ и досокъ загромоздили половину улицы вдоль и поперекъ. Со всѣхъ сторонъ къ стѣнамъ приставлены были лѣстницы, и работники карабкались со своими инструментами, суетились и бѣгали взапуски по настланнымъ доскамъ. У подъѣзда стояла телѣга съ огромными свертками различной бумаги, и обойщикъ, войдя въ комнату, глазѣлъ на стѣны, дѣлая отмѣтки и вычисленія для будущихъ орнаментовъ. Ни малѣйшаго слѣда мебели во всемъ домѣ, запруженномь всякой всячиной отъ кухни до чердаковъ. Кирпичники, маляры, декораторы, плотники, печники возились каждый со своимъ ремесломъ, и строительная дѣятельность была во всемъ разгарѣ. Флоренса въ неописуемомъ изумленіи вышла изъ кареты и даже сомнѣвалась, точно ли это домъ ея отца. Въ дверяхъ встрѣтилъ ее Таулисонъ.

– Ничего не случилось, Таулисонъ?

– О нѣтъ, миссъ.

– Въ домѣ, кажется, большія перемѣны?

– Да, миссъ, большія перемѣны, – отвѣчалъ камердинеръ.

Флоренса прошла мимо, какъ сонная, и поспѣшила наверхъ. Яркій свѣтъ со всѣхъ сторонъ пробивался въ парадныя комнаты, и вездѣ подлѣ стѣнъ стояли подмостки, на которыхъ работали люди въ бумажныхъ колпакахъ. Портретъ ея матери былъ снятъ вмѣстѣ съ мебелью, и на мѣстѣ его мѣломъ сдѣлана надпись: "Комната въ панеляхъ. Зеленая съ золотомъ". Парадная лѣстница превратилась въ лабиринтъ столбовъ и досокъ, a y потолочнаго окна устроился цѣлый олимпъ стекольщиковъ и мастеровъ свинцовыхъ дѣлъ. Комнату Флоренсы еще не тронули, но снаружи и къ ней были приставлены подмостки, затмевавшія дневной свѣтъ. Она пошла въ другую комнату, гдѣ стояла маленькая постель. Здѣсь торчалъ передъ окномъ выпачканный верзила съ трубкой во рту, съ головой, повязанной носовымъ платкомъ.

Немедленно вбѣжала сюда Сусанна Нипперъ.

– Папенька дома, миссъ Флой, – сказала она, – и желаетъ васъ видѣть.

– Дома, и желаетъ говорить со мною! – воскликнула Флоренса, затрепетавъ всѣмъ тѣломъ.

Сусанна, озадаченная и сама не менѣе Флоренсы, повторила свои слова. Не медля ни минуты, блѣдная, встревоженная, Флоренса побѣжала внизъ. По дорогѣ она думала, осмѣлиться ли поцѣловать отца? Сердце, истомленное жаждою любви, давало утвердительный отвѣтъ.

Отецъ могъ слышать біеніе этого сердца. Еще минута, – и она бросилась бы въ его объятія, но…

М-ръ Домби былъ не одинъ. Съ нимъ были двѣ дамы, и Флоренса остановилась. Въ эту минуту съ шумомъ и гвалтомъ вбѣжалъ въ комнату косматый ея другъ Діогенъ, который, послѣ предварительныхъ прыжковъ, означавшихъ радостное привѣтствіе, положилъ свои лапы и морду на грудь воротившейся гостьи. При этомъ явленіи одна изъ дамъ испустила довольно пронзительный крикъ.

– Флоренса, – сказалъ отецъ, протягивая руку съ такою холодностью, какъ будто хотѣлъ оттолкнуть свою дочь, – какъ твое здоровье?

Эта же рука, до которой едва дотронулось робкое дитя, протянулась потомъ съ одинаковой нѣжностью къ замочной ручкѣ, чтобы притворить дверь.

– Что это за собака? – сказалъ м-ръ Домби, сердитымъ тономъ.

– Эта собака, папа… изъ Брайтона.

– A! – воскликнулъ м-ръ Домби такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ понялъ свою дочь. Пасмурное облако пробѣжало по его лицу.

– Она очень смирна, – продолжала Флоренса, обращаясь къ дамамъ, – только теперь слишкомъ обрадовалась мнѣ. Простите ее.

Тутъ Флоренса увидѣла, что вскрикнувшая дама уже старуха, a другая, стоявшая подлѣ м-ра Домби, молода и прекрасна.

– М-съ Скьютонъ, – сказалъ отецъ, обращаясь къ пожилой леди, – вотъ моя дочь, Флоренса.

– Мила, натуральна, очаровательна! – говорила старуха, лорнируя молодую дѣвушку. – Поцѣлуйте меня, моя милая.

Выполнивъ это желаніе, Флоренса обратилась къ молодой леди, подлѣ которой стоялъ ея отецъ.

– Эдиѳь, рекомендую вамъ мою дочь. Флоренса, эта леди скоро будетъ твоею матерью.

Судорожный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ членамъ изумленной дѣвушки, и она смотрѣла на прекрасную даму съ глубокимъ удивленіемъ, любопытствомъ и какимъ-то неопредѣленнымъ страхомъ. Потомъ она вдругъ бросилась на грудь будущей матери и, заливаясь горькими слезами, вскрикнула:

– О панпа, будьте счастливы! во всю жизнь будьте счастливы, милый папа!

Послѣдовало молчаніе. Прекрасная леди, сначала не рѣшавшаяся подойти къ Флоренсѣ, держала ее въ своихъ объятіяхъ и крѣпко пожимала ея руку, какъ будто хотѣла успокоить и утѣшить взволнованную дѣвушку. Она склонила голову надъ ея волосами, цѣловала ея заплаканные глаза, но не произносила ни одного слова.

– Пойдемте же осматривать комнаты. Надо взглянуть, какъ идетъ работа. Вашу руку, м-съ Скьютонъ.

И они пошли. Флоренса между тѣмъ продолжала рыдать на груди прекрасной дамы, которая не двинулась съ мѣста. Вдрутъ послышался голосъ м-ра Домби:

– Надо спросить объ этомъ Эдиѳь. Ахъ, Боже мой, да гдѣ же она?

– Эдиѳь! – вскричала м-съ Скыотонъ, – гдѣ ты, моя милая? Вѣрно она ищетъ васъ, м-ръ Домби. Мы здѣсь, мой другъ.

Прекрасная леди высвободилась изъ объятій Флоренсы и поспѣшно удалилась къ матери и жениху. Флоренса осталась на томъ же мѣстѣ, счастливая, грустная, въ слезахъ, не понимая, что съ нею дѣлается. Вскорѣ воротилась ея новая мать, и она опять бросилась въ ея объятія.

– Флоренса, – сказала Эдиѳь, проницательно и съ большимъ участіемъ всматриваясь въ лицо дѣвушки, – надѣюсь, вы не начнете съ того, чтобы ненавидѣть меня?

– Васъ ненавидѣть, мама? – вскричала Флоренса, обвиваясь вокрутъ ея шеи.

– Такъ вы начнете думать обо мнѣ съ хорошей стороны и станете надѣяться, что я сдѣлаю васъ счастливою. Я буду любить васъ, Флоренса: увѣрьтесь въ этомъ. Прощайте. Скоро мы увидимся опять. Не стойте здѣсь.

Все это Эдиѳь проговорила торопливо, но съ необыкновенной твердостью. Поцѣловавъ еще разъ трепещущую дѣвушку, она вышла въ другую комнату и присоединилась къ м-ру Домби.