– Да, м-съ, было время, когда солнце пекло и палило Багстока, но жгучіе лучи подъ тропиками не портили его растительной силы. Онъ процвѣталъ, м-съ, и процвѣталъ какъ лучшій цвѣтокъ въ вестъ-индской оранжереѣ. Его и звали не иначе какъ цвѣткомъ. Никто въ тѣ дни не говорилъ о Багстокѣ; но всякій, отъ офицера до послѣдняго солдата, указалъ бы вамъ на "цвѣтокъ нашего полка". Время, труды, заботы остановили ростъ цвѣтка, но все же онъ остался въ разрядѣ растеній вѣчно зеленыхъ и не утратилъ своей свѣжести.

Здѣсь майоръ, несмотря на запрещеніе, придвинулъ стулъ къ египетской царицѣ и подъ покровомъ окружающаго мрака замоталъ головой съ такимъ неистовствомъ, какъ будто чувствовалъ первые припадки паралича.

– A гдѣ м-съ Грэйнджеръ? – спросила Клеопатра пажа.

Витерсъ полагалъ, что она въ своей комнатѣ.

– Очень хорошо, – сказала м-съ Скьютонъ. – Убирайтесь отсюда и заприте дверь. Я никого не принимаю.

Когда Витерсъ исчезъ, м-съ Скьютонъ слегка повернула голову, устремила томный взоръ на майора и освѣдомилась о здоровьи его друга.

– Къ чему разспрашивать о немъ, м-съ? – возразилъ майоръ съ лукавымъ видомъ. – Домби здоровъ, какъ только можетъ быть здоровъ человѣкъ въ его отчаянномъ положеніи. Вы должны понимать, м-съ, мой другъ прострѣленъ, насквозь прострѣленъ, какъ бѣдная птичка, и ужъ не намъ съ вами поставить его на ноги.

Клеопатра бросила на майора быстрый и проницательный взглядъ, противорѣчившій какъ нельзя болѣе жеманному распѣванію, сопровождавтему ея разговоръ.

– Майоръ Багстокъ, я мало знаю свѣтъ съ его мелкими, пустыми приличіями, но это не мѣшаетъ мнѣ… о свѣтъ, свѣтъ! куда дѣвалъ ты натуру, высокую, благородную натуру со всѣми ея прелестями! Какимъ образомъ заглушилъ ты музыку сердца, поэзію души? Гдѣ найти въ тебѣ эти искреннія изліянія, сопровождаемыя небесными восторгами! О я не раскаиваюсь, что не знаю свѣта, но это не мѣшаетъ мнѣ понимать васъ, майоръ Багстокъ. Вы затронули теперь самую чувствительную струну моего бѣднаго сердца. Ваши намеки относятся къ милой моей дочери. Такъ ли, майоръ Багстокъ? Говорите прямѣе.

– Прямота была отличительною чертою въ породѣ Багстоковъ. Это – ихъ всегдашній недостатокъ. Хорошо, миледи. Я буду говорить безъ обиняковъ.

– Увы! глубоко паденіе человѣческой натуры! – воскликнула Клеопатра, дѣлая граціозное движеніе своимъ вѣеромъ, – но есть еще священныя чувствованія, доступныя для смертныхъ, и теперь, майоръ, вы коснулись этихъ чувствованій.

Майоръ, въ знакъ согласія, приставилъ руку къ губамъ и послалъ Клеопатрѣ воздушный поцѣлуй.

– Я слаба, майоръ, и чувствую, что недостаетъ во мнѣ той энергіи, какою на моемъ мѣстѣ должна вооружиться чадолюбивая мать, – продолжала м-съ Скьютонъ, приставляя къ губамъ кружевной конецъ своего носового платка, – но великодушныя сердца войдутъ въ мое положеніе и легко поймутъ источникъ этой слабости. Вы, майоръ, злой человѣкъ и безъ пощады терзаете бѣдную мать; но будьте увѣрены, я не отступлю отъ своихъ обязанностей.

Подъ покровомъ окружающаго мрака майоръ пыхтѣлъ, отдувался, моргалъ своими раковыми глазами и, наконецъ, почувствовавъ истерическій припадокъ кашля, началъ прохаживаться по комнатѣ. Египетская царица, не обращая вниманія на продѣлки своего обожателя, продолжала такимъ образомъ:

– Вотъ уже прошло нѣсколько недѣль, какъ м-ръ Домби вмѣстѣ съ вами, любезный майоръ, началъ удостоивать насъ своими визитами. Я признаюсь… позвольте мнѣ быть откровенной, майоръ, я дитя природы, и всегда увлекаюсь первыми впечатлѣніями. Мое сердце открыто для всѣхъ, и каждый можетъ прослѣдить въ немъ малѣйшіе изгибы нѣжнаго чувства. Это мой недостатокъ, и я знаю его вполнѣ. Заклятый врагъ не могъ бы узнать его лучше, но я не раскаиваюсь. Пусть тяготѣетъ на мнѣ это обвиненіе людей безъ сердца и безъ всякой симпатіи къ бѣднымъ созданіямъ, увлеченнымъ побужденіями натуры.

М-съ Скьютонъ поправила косынку, придавила пружины на своемъ проволочномъ горлѣ и продолжала съ большою любезностыо:

– Признаюсь, любезный майоръ, я и милая Эдиѳь съ самаго начала были очень обрадованы визитами м-ра Домби. Уже по одному имени вашего друга онъ имѣлъ право на нашу благосклонность. Вскорѣ я замѣтила, или по крайней мѣрѣ такъ мнѣ показалось, что y вашего благороднаго друга чувствительиое сердце…

– У Домби теперь вовсе нѣтъ сердца, – сказалъ майоръ.

– Злой человѣкъ! – вокликнула м-съ Скьютонъ, бросивъ томный взглядъ на своего обожателя, – замолчи, сдѣлай милость!

– Я буду нѣмъ, если вамъ угодно.

– Кто что ни говори, a натура, простая, безыскусственная имѣетъ непобѣдимыя прелести, – продолжала м-съ Скьютонъ, разглаживая толстые слои румянъ на своихъ костлявыхъ щекахъ. – Поэтому я не удивляюсь, что м-ръ Домби, увлеченный, конечно, простотою нашего общества и искреннимъ радушіемъ, началъ повторять свои визиты и сдѣлался по вечерамъ постояннымъ нашимъ гостемъ. Чувствительность его – этого уже нельзя было не замѣтить – увеличивалась съ каждымъ днемъ, и когда я подумаю теперь о той страшной отвѣтственности, какой я подвергалась, ободряя м-ра Домби брать…

– Брать приступомъ вашу крѣпость, – подсказалъ майоръ.

– О, грубіянъ! неисправимый грубіянъ! Впрочемъ, вы докончили мою мысль, хотя гадкими словами.

Здѣсь м-съ Скыотонъ облокотилась на маленькій столикъ передъ софой и начала кокетливо махать вѣеромъ, любуясь въ то же время на кисть своей руки.

– Мало-по-малу истина открылась передо мной во всемъ своемъ свѣтѣ, и какъ описать невообразимыя страданія, которыми съ той поры терзалось мое бѣдное сердце! Вся моя жизнь посвящена Эдиѳи, моему ненаглядному сокровищу, и видѣть, какъ этотъ ангелъ, мужественно противостоявшій всѣмъ возможнымъ искушеніямъ послѣ своего друга, послѣ покойнаго Грэйнджера, вдругъ началъ измѣняться съ каждымъ днемъ – о, что можетъ быть ужаснѣе этихъ пытокъ, какимъ безъ всякой пощады подвергаетъ насъ коварный свѣтъ!

Коварный свѣтъ, конечно, всего менѣе виноватъ въ ужасныхъ пыткахъ, ощущаемыхъ чувствительнымъ сердцемъ м-съ Скыотонъ. Но это мимоходомъ.

– Да, майоръ, Эдиѳь драгоцѣнный перлъ моей жизни. Говорятъ, она похожа на меня. Я вѣрю этому: фамильное сходство должно быть.

– Есть на свѣтѣ человѣкъ, готовый зажать ротъ всякому, кто бы вздумалъ утверждать, что вы на кого-нибудь похожи. Имя этого человѣка – старичина Джой Багстокъ.

Клеопатра сдѣлала движеніе, какъ будто хочетъ ударить вѣеромъ нескромнаго льстеца, но тутъ одумалась и съ улыбкой на устахъ продолжала такимъ образомъ:

– Если моя прелестная дочь получила отъ меня въ наслѣдство какія-нибудь выгоды, то вмѣстѣ съ ними досталась на ея долю и моя глупая натура. Говорили, хотя я не совсѣмъ этому вѣрю, будто я всегда отличалась необыкновенною твердостью характера. Это же свойство обнаруживается и въ ней; но если разъ успѣли тронуть ея сердце, она дѣлается чувствительною до невѣроятной степени. Ея настоящее положеніе приводитъ меня въ отчаяніе. Вы не можете представить, какая между нами существовала дружба. Мысли, желанія, чувства – все это было y насъ общее. Всякій, глядя на насъ, подумалъ бы, что это скорѣе двѣ сестры, чѣмъ матъ и дочь.

– Это и мое мнѣніе. Джой Багстокъ, м-съ, имѣлъ удовольствіе повторять вамъ его пятьдесятъ тысячъ разъ.

– Да не прерываите меня, злой человѣкъ. И вотъ, послѣ такой безграничной довѣрчивости, я вдругъ увидѣла пропасть, готовую раздѣлить насъ. Эдиѳь, моя милая, безцѣнная Эдиѳь, измѣнилась въ своихъ отношеніяхъ ко мнѣ. Глубокая тайна закралась въ ея ангельскую душу, и, откровенная во всемъ, она всячески начала избѣгать со мною разговоровъ о роковомъ предметѣ. Судите, если можете, объ отчаяніи несчастной матери.

Майоръ придвинулъ свой стулъ къ маленькому столику.

– Я вижу это каждый день, и съ каждымъ днемъ, любезный майоръ, убѣждаюсь въ этомъ больше и больше. Съ часу на часъ я упрекаю себя за избытокъ снисходительности и довѣрія, которое довело до такихъ жалкихъ послѣдствій, и съ минуты на минуту я ожидаю, что м-ръ Домби наконецъ объяснится и облегчитъ невыносимыя муки; но… увы! тщетныя ожиданія, напрасная надежда! Подъ гнетомъ угрызенія – остерегитесь, майоръ, вы уроните чашку съ моимъ кофе – моя безцѣнная Эдиѳь совсѣмъ измѣнилась, и ужъ я не знаю, что мнѣ дѣлать. У кого пойдетъ просить совѣта несчастная мать?

Майоръ, ободренный довѣрчивымъ тономъ, храбро протянулъ руку черезъ столикъ и сказалъ улыбаясь:

– Посовѣтуйтесь со мной, м-съ. Старикашка Джой всегда былъ мастеръ давать совѣты.

– Ну, такъ почему же вы ничего не говорите, лукавый и жестокій человѣкъ? – воскликнула Клеопатра, подавая руку майоруи слегка ударивъ его вѣеромъ. – Вы знаете теперь тайну бѣдной матери, что можете вы сказать для ея облегченія?

Майоръ засмѣялся и поцѣловалъ поданную руку.

– Точно ли я не ошиблась въ предположеніи, что м-ръ Домби – человѣкъ съ благороднымъ и чувствительнымъ сердцемь? Точно ли имѣетъ онъ виды на мою дочь? Посовѣтуете ли вы, любезный майоръ, объ этомъ поговорить съ нимъ, серьезно поговорить или оставить его въ покоѣ? Что мнѣ дѣлать? О, говорите, майоръ, сдѣлайте милость, говорите.

– Должны ли мы женить его на м-съ Грэйнджеръ? – кажется, вотъ въ чемъ вопрось, миледи.

– О жестокій человѣкъ! – воскликнула Клеопатра, придвигая свой вѣеръ къ майорову носу, – какъ же мы его женимъ?

– Должны ли мы, спрашиваю я, женить негоціанта Домби на полковницѣ Грэйнджеръ?

М-съ Скьютонъ не отвѣчала ничего, но улыбнулась майору съ такой благосклонностью, что храбрый воинъ рѣшился запечатлѣть поцѣлуй на красныхъ губкахъ египетской красавицы, и запечатлѣлъ бы, если бы Клеопатра съ дѣвичьей ловкостью не отстранила его своимъ вѣеромъ. Неизвѣстно, было ли такое сопротивленіе невольнымъ порывомъ дѣвственнаго сердца, или слѣдствіемъ нѣкоторыхъ опасеній за розозыя уста.

– М-ръ Домби славная добыча, не правда ли?

– О продажный человѣкъ! – взвизгнула Клеопатра съ выраженіемъ оскорбленной добродѣтели. – Ты въ грязь затаптываешь самыя священныя чувства невиинаго сердца!

– Домби, говорю я, славная добыча, и нѣтъ больше надобности его ловить: онъ спутанъ по рукамъ и по ногамъ. Это говоритъ вамъ Джозефъ Багстокъ, a онъ знаетъ, что говоритъ. Старичина Джой стоитъ y западни и держитъ ухо востро. Пусть Домби вертится какъ угодно: сѣть крѣпка, и не ему вырваться изъ засады. A вы, миледи, можете быть спокойны и положитесь во всемъ на стараго Джоя. Дѣлайте то, что и прежде дѣлали. Больше ничего не нужно съ вашей стороны.

– Вы точно такъ думаете, любезный майоръ? – возразила Клеопатра, которая, несмотря на притворную разсѣянность, во все это время не спускала проницательныхъ глазъ съ болтливаго собесѣдника.

– Такъ думалъ, миледи, такъ и буду думать. Несравненная Клеопатра и всенижайшій слуга ея Антоній Багстокъ вдоволь наговорятся о своемъ торжествѣ въ богатомъ и великолѣпномъ дворцѣ будущей м-съ Домби. Это дѣло рѣшенное. A знаете ли что? – продолжалъ майоръ серьезнымъ тономъ, переставъ улыбаться, – пріѣхалъ въ Лемингтонъ главный приказчикъ, правая рука м-ра Домби.

– Сегодня поутру? – спросила Клеопатра.

– Да, сегодня поутру. Домби ожидалъ его съ нетерпѣніемъ и, если не ошибаюсь, онъ хочетъ знать его мнѣніе насчетъ своихъ будущихъ плановъ. Я давно это смекнулъ. Старикашка Джой хитеръ, и его, съ вашего позволенія, самъ чортъ не проведетъ. Разумѣется, Домби не скажетъ Каркеру ни слова, a все таки вывѣдаетъ всю подноготную. Такова ужъ его натура. Онъ гордъ, сударыня, гордъ, какъ Люциферъ.

– Охотно этому вѣрю, – лепетала м-съ Скьютонъ, вспомнивъ о своей дочери. – Гордость – свойство великой души.

– Ну такъ видите ли въ чемъ дѣло. Я уже мимоходомъ забросилъ два, три намека, и приказчикъ поймалъ ихъ налету. Къ вечеру забросимъ еще. На ловца и звѣрь бѣжитъ. A между тѣмъ Домби затѣялъ на завтрашнее утро послѣ всеобщаго завтрака прогулку въ Уаррикскій замокъ и Кенильвортъ. Мнѣ поручено передать это приглашеніе. Угодно вамъ принять его?

Здѣсь майоръ, задыхаясь отъ одышки и отъ глубокаго сознанія своего лукавства, вынулъ изъ бумажника записку, адресованиую на имя ея в-пр-ва м-съ Скютонъ. Всенижайшій и всепокорнѣйшій Павелъ Домби свидѣтельствовалъ всесовершеинѣйшее почтеніе обѣимъ дамамъ и всеусерднѣйше просилъ ихъ осчастливить его принятіемъ предложенія, котораго подробности поручалось изложить обязательному майору Багстоку. Въ постскриптѣ Павелъ Домби рекомендовалъ себя особенному вниманію прелестной и очаровательной м-съ Грэйнджеръ.

– Тс! – вдругъ прошептала Клеопатра, останавливая майора. – Эдиѳь?

Никакое перо не опишетъ вида притворнѣе и глупѣе принятаго любящею матерью при этомъ восклицаніи. Притворство, впрочемъ, было постоянною задачею м-съ Скьютонъ, и рѣшеніе этой задачи должно было послѣдовать не иначе и не раньше какъ въ могилѣ. Въ одно мгновеніе уничтожено всякое подозрѣніе, что здѣсь, въ этой завѣшанной комнатѣ, между четырехъ глазъ происходилъ какой-нибудь серьезный разговоръ, и м-съ Скьютонъ, небрежно развалившись на софѣ, приняла самое спокойное положеніе при входѣ своей дочери.

Эдиѳь, прекрасная, суровая и холодная, какъ всегда, небрежно кивнула головой майору, бросила проницательный взглядъ на мать, подошла къ окну, отодвинула занавѣсъ и принялась смотрѣть на улицу.

– Милая Эдиѳь! – сказала м-съ Скьютонъ, – гдѣ ты такъ долго пропадала? мнѣ нужно поговорить съ тобою.

– Вы сказали, что очень заняты, и я оставалась въ своей комнатѣ, – отвѣчала м-съ Грэйнджеръ, не отворачивая головы отъ окна.

– Это очень жестоко для стараго Джоя, миледи, – сказалъ майоръ съ обыкновенною любезностыо.

– Это очень жестоко, я знаю, – сказала м-съ Грэйнджеръ, продолжая смотрѣть въ окно, и сказала съ такимъ спокойнымъ презрѣніемъ, что майоръ совершенно сбился съ толку и ничего не пріискалъ въ отвѣтъ.

– Майоръ Багстокъ, милая Эдиѳь, – a ты знаешь нѣтъ на свѣтѣ существа несноснѣе, скучнѣе, безполезнѣе майора…

– Къ чему зти нѣжности, мама? кажется, мы теперь однѣ и можемъ говорить безъ всякихъ уловокъ. Мы понимаемъ другъ друга.

Спокойное презрѣніе, выразившееся на ея прекрасномъ лицѣ, было на этотъ разъ такъ глубоко и такъ выразительно, что нѣжная маменька, въ свою очередь, совсѣмъ растерялась, и сладенькая улыбка мгновенно сбѣжала съ ея багровыхъ ланитъ.

– Милое дитя мое, – начала м-съ Скьютонъ.

– Кажется, давно не дитя, если вамъ угодно, – прервала дочь съ насмѣшливой улыбкой.

– Какъ ты сегодня капризна, мой ангелъ! дай же мнѣ договорить. М-ръ Домби приглашаетъ насъ черезъ майора на завтракъ съ тѣмъ, чтобы послѣ отправиться въ Уаррикъ и Кенильвортъ на гуляніе. Вотъ его пригласительная записка. Хочешь ли ты ѣхать, Эдиѳь?

– Хочу ли я? – повторила дочь, вся вспыхнувъ и осматривая мать съ головы до ногъ.

– Да, да, мой ангелъ, я знаю, ты поѣдешь, – замѣтила м-съ Скьютонъ безпечнымъ тономъ. – Объ этомъ нечего и спрашивать. Не хочешь ли взглянуть на письмо м-ра Домби?

– Благодарю. Я не чувствую ни малѣйшаго желанія читать письма м-ра Домби.

– Въ такомъ случаѣ я сама напишу отвѣтъ, хотя сначала думала просить тебя быть моимъ секретаремъ.

Эдиѳь не пошевельнулась, не отвѣчала. М-съ Скьютонъ попросила майора придвинуть письменный столикъ, выбрать перо и листъ бумаги. Услужливый майоръ выполнилъ все это молча и съ глубокимъ благоговѣніемъ.

– Что сказать ему отъ тебя, Эдиѳь? – спросила м-съ Скьютонъ, останавливаясь съ перомъ въ рукахъ надъ постскриптомъ.

– Все, что хотите, мама, – отвѣчала дочь съ величайшимъ хладнокровіемъ.

М-съ Скьютонъ, не спрашивая болѣе объясненій, докончила письмо и подала его майору, который, принимая этотъ драгоцѣнный даръ, сдѣлалъ видъ, что кладетъ его подлѣ сердца, но положилъ однако-жъ въ карманъ своихъ панталонъ, такъ какъ жилетъ оказался неудобнымъ для такого груза. Потомъ майоръ вѣжливо началъ раскланиваться съ обѣими дамами. Мать отвѣчала съ обыкновенной учтивостью, a м-съ Грэйнджеръ, продолжая сидѣть y окна, кивнула съ такимъ гордымъ презрѣніемъ, которое въ прахъ уничтожило ловкаго джентльмена. Было бы гораздо сноснѣе для майора, если бы гордая красавица вовсе не замѣтила его поклоновъ.

Возвращаясь домой изъ этой экспедиціи, майоръ велѣлъ идти туземцу съ его багажемъ впереди, такъ какъ день былъ жаркій и нужно было укрываться подъ тѣнью злосчастиаго изгнанника. Мысли зароились стройной толпой въ широкой головѣ храбраго воина, и онъ выражалъ ихъ даже вслухъ:

– Кой чортъ! – говорилъ майоръ Багстокъ. – И странна, и дика, и люта, какъ будто съ цѣпи сорвалась! Ну, да знаемъ мы васъ, сударь мой! Кого другого, a насъ не проведутъ. Экія штуки!.. Однако-жъ матушка, кажется, не шутя поссорилась съ дочкой. Какой бѣсъ перемутилъ ихъ? Странно! A пара, сударь мой, хоть куда, славная пара! Эдиѳь Грэйнджеръ и Домби вычеканены другъ для друга. Безпардонныя головушки! Пусть ихъ! Мы за побѣдителя!

При этихъ заключительныхъ словахъ, произнесенныхъ уже слишкомъ громко и даже съ нѣкоторымъ остервенѣніемъ, несчастный туземецъ пріостановился и оглянулся назадъ, думая, что требуютъ его услуги. Взбѣшенный до послѣдней степени такимъ нарушеніемъ субординаціи, майоръ немедленно направилъ свою палку въ ребра беззащитнаго раба и, начавъ такимъ образомъ, продолжалъ во всю дорогу давать ему энергическіе толчки вплоть до самой гостиницы.

Еще большая ярость обуяла майора передъ обѣдомъ, когда онъ началъ одѣваться. Въ это время на чернаго раба градомъ полетѣли сапоги, головныя щетки и другіе болѣе или менѣе упругіе предметы, попадавшіеся подъ руку его грознаго властелина. Майоръ хвалился тѣмъ, что туземецъ его пріученъ слушаться военной команды и подвергался за нарушеніе ея исправительнымъ наказаніямъ всякаго рода. Сверхъ того горемычный туземецъ былъ чѣмъ-то вродѣ лѣкарственнаго отвода противъ подагры, хирагры и другихъ лютыхъ недуговъ, удручавшихъ тучное тѣло и грѣшную душу его господина, который, казалось, за это только и платилъ ему ничтожное жалованье.

Припадокъ ярости теперь, какъ и всегда, сопровождался безчисленными энергическими эпитетами, которые мелкой дробью летѣли на курчавую голову безотвѣтнаго раба. Наконецъ, майоръ кое-какъ одѣлся, причесался, подтянулъ галстукъ, и, находя себя въ удовлетворительномъ видѣ, спустился въ столовую для оживленія Домби и его "правой руки".

Домби еще не явился, но м-ръ Каркеръ сидѣлъ въ столовой и при видѣ майора поспѣшилъ выставить напоказъ всѣ свои зубныя сокровища.

– Ну сэръ, – сказалъ майоръ, – какъ провели вы время съ той поры, какъ я имѣлъ счастье съ вами познакомиться? Много вы гуляли?

– Съ полчаса, не болѣе, – отвѣчалъ Каркеръ. – Мы все время были ужасно заняты.

– Коммерческими дѣлами?

– Да, и коммерческими, и всякой всячиной. Ну, да это скучная исторія, a вотъ что, майоръ: я вижу васъ почти первый разъ, никогда не зналъ васъ и не слыхалъ о васъ, a между тѣмъ чувствую къ вамъ непобѣдимое влеченіе. Случай странный и рѣшительно небывалый со мною. Вообще я воспитанъ въ такой школѣ, гдѣ всего менѣе пріучишься быть откровеннымъ; вамъ, напротивъ, я готовъ высказать всю душу.

– Вы дѣлаете мнѣ честь, сэръ. Можете вполнѣ положиться на старика Джоя.

– Такъ знаете ли что? я не нашелъ моего друга, или, правильнѣе, н_a_ш_е_г_о друга…

– То есть, м-ра Домби? Что-жъ за бѣда? Теперь вы имѣете дѣло со мною, a это все равно. Передъ вами старикъ Джозефъ Багстокъ. Вы меня видите.

– Я понимаю, – отвѣчалъ Каркеръ, – что имѣю удовольствіе видѣть почтеннаго майора и говорить съ нимъ.

– Ну такъ, сэръ, поймите же хорошенько майора Багстока. Это такого рода человѣкъ, который готовъ за Домби пойти въ огонь и въ воду.

– Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь, – отвѣчалъ Каркеръ съ любезной улыбкой. – Я хотѣлъ сказать, майоръ, что нашъ общій другъ сегодня далеко не такъ внимателенъ къ дѣламъ, какъ обыкновенно.

– Неужто?

– Да, онъ немножко разсѣянъ, задумчивъ, и мысли его бродятъ Богъ знаетъ гдѣ.

– Такъ вотъ оно какія вещи! – воскликнулъ восторженный майоръ. – Мысли его, м-ръ Каркеръ, должно быть, вертятся около одной леди, съ вашего позволенія.

– Право? a я думалъ, давеча вы шутили, когда намекнули объ этомъ. Я знаю, военные люди…

– Веселый народъ, сорванцы, такъ, что ли? – перебилъ майоръ, задыхаясь отъ лошадинаго кашля. Потомъ онъ взялъ м-ра Каркера за пуговицу и, нагнувшись надъ его ухомъ, безъ перерыва пробормоталъ слѣдующія лаконическія сентенціи:

– Женщина, сэръ, красоты необыкновенной. Вдовушка, сэръ, породы первѣйшаго сорта. Птичка залетная, сэръ, съ золотыми крылышками. Домби влюбленъ по уши, она тоже. У ней красота, кровь, талантъ; y Домби куча золота. Лучшей пары не прибрать. Но все это пока между нами, – продолжалъ майоръ, заслышавъ шаги м-ра Домби. – Ни слова больше. Завтра вы ее увидите и будете въ состояніи судить сами.

Прошептавъ заключительную фразу, мойоръ откашлялся, перевелъ духъ и спокойно усѣлся за столомъ въ ожиданіи обѣда. Должно замѣтить, майоръ Багстокъ, какъ и нѣкоторыя другія благородныя животныя, особенно выставлялъ себя съ выгодной стороны во время корма. На этотъ разъ онъ сіялъ блистательнѣйшимъ свѣтомъ за однимъ концемъ стола, тогда какъ за другимъ м-ръ Домби бросалъ яркій свѣтъ на м-ра Каркера.

За первыми блюдами майоръ обыкновенно хранилъ молчаніе. Туземецъ стоялъ позади и, слѣдуя безмолвнымъ указаніямъ, вынималъ изъ судка хранилища разныхъ жидкостей и орошалъ ими яства своего владыки. Сверхъ того черный рабъ запасался къ этому времени особенными пряностями, которыми майоръ ежедневно прижигалъ свою внутренность независимо отъ спиртуозныхъ напитковъ, окончательно возбуждавшихъ его вдохновеніе. Но теперь майоръ и безъ этихъ средствъ, даже съ перваго блюда, почувствовалъ въ себѣ необыкновенную наклонность къ остроумію, и его юмористическій талантъ нашелъ для себя неисчерпаемый источникъ въ интересномъ положеніи м-ра Домби. Подмигнувъ два, три раза м-ру Каркеру, майоръ открылъ бесѣду такимъ образомъ:

– Домби, вы ничего не кушаете. Что съ вами?

– Ничего, майоръ, покорно благодарю. Сегодня y меня нѣтъ аппетита.

– Куда-жъ дѣвался вашъ аппетитъ, Домби? а? Не оставили ли вы его гдѣ-нибудь этакъ… y нашихъ знакомокъ, напримѣръ? И y нихъ тоже нѣтъ аппетита, бѣдняжки! За одну, по крайней мѣрѣ, я готовъ ручаться, что она – не скажу которая – сегодня вовсе и не завтракала.

Тутъ майоръ, подмигнувъ м-ру Каркеру, расшутился до такой степени, что усердный рабъ, не дожидаясь команды, счелъ за нужное поколотить своего владыку по спинѣ, иначе тотъ, вѣроятно, исчезъ бы подъ столомъ.

За послѣдней сценой пріятельскаго обѣда, когда туземецъ съ приличнымъ эффектомъ приготовился разливать первую бутылку шампанскаго, юморъ храбраго воина проявился во всемъ блескѣ.

– Полнѣй, мерзавецъ, полнѣй, съ краями наравнѣ! – заголосилъ майоръ, подставляя бокалъ. – М-ру Каркеру съ краями наравнѣ! М-ру Домби съ краями наравнѣ! Господа, сей кубокъ въ честь и славу богини, сіяющей въ неприступномъ свѣтѣ могущества и красоты! Имя этой богини – Эдиѳь! Да здравствуетъ Эдиѳь!

– Да здравствуетъ богиня Эдиѳь! – повторилъ Каркеръ, улыбаясь наиочаровательнѣйшимъ образомъ.

– Пьемъ за здоровье Эдиѳи, – сказалъ м-ръ Домби.

Вошли оффиціанты съ новыми блюдами. Майоръ принялъ серьезный тонъ и, нагибаясь къ Каркеру, приложилъ палецъ, къ губамъ:

– Между нами, сэръ, можно шутить и говорить серьезно, но передъ этими скотами не должно профанировать священнаго имени. Старый Джо не компрометируетъ никого. Господа, ни слова больше, пока здѣсь эта сволочь!

Это было очень почтительно и деликатно со стороны майора. Такъ и понялъ его м-ръ Домби. Хотя намеки храбраго воина приводили его въ нѣкоторое затрудненіе, но онъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго возраженія и, казалось, благосклонно принималъ его шутки. Быть можетъ, майоръ былъ сегодня поутру довольно близокъ къ истинѣ, когда объявилъ м-съ Скьютонъ, что великій человѣкъ, конечно, не захочетъ изъ гордости говорить о завѣтныхъ планахъ своему первому министру, но желаетъ однако-жъ, чтобы тотъ окольными путями былъ посвященъ въ его тайны.

Остроуміе майора не ограничилось только лукавыми намеками на интересное положеніе м-ра Домби. Передъ нимъ былъ теперь благосклонный слушатель, беззаботный весельчакъ и такого рода человѣкъ, котораго онъ послѣ не разъ называлъ чертовски смышленымъ и пріятнымъ малымъ. На этомъ законномъ основаніи, какъ скоро убрали со стола, майоръ далъ полный разгулъ своему геройскому духу и пустился въ безконечные разсказы о полковыхъ шашняхъ и гусарскихъ продѣлкахъ, отъ которыхъ надрывался со смѣху м-ръ Каркеръ, встрѣтившій какъ онъ говорилъ – истинно или притворно – первый разъ въ жизни такого неистощимаго юмориста. М-ръ Домби между тѣмъ величаво смотрѣлъ черезъ накрахмаленный галстукъ какъ владѣлецъ майора или какъ степенный содержатель звѣринца, передъ которымъ его добрый медвѣдь выплясываетъ уморительные танцы на потѣху глазѣющей толпы.

Наконецъ, когда майоръ совсѣмъ ужъ сталъ задыхаться и охрипъ отъ чрезмѣрнаго напряженія желудка, горла и умственныхъ способностей, собесѣдники вышли изъ-за стола и взяли по чашкѣ кофе, послѣ чего майоръ, почти безъ всякой надежды на утвердительный отвѣтъ, спросилъ м-ра Каркера, играетъ ли онъ въ пикетъ.

– Немножко маракую, – отвѣчалъ Каркеръ.

– И въ триктракъ играете?

– И въ триктракъ.

– Каркеръ, я полагаю, играетъ во всѣ игры, и хорошо играетъ, – замѣтилъ м-ръ Домби, разваливаясь на софѣ, какъ деревянный истуканъ безъ кожи и костей.

Дѣйствительно, м-ръ Каркеръ сыгралъ и въ пикетъ, и въ триктракъ съ такимъ совершенствомъ, что майоръ въ крайнемъ изумленіи вытаращилъ свои раковые глаза и объявилъ, что даже y нихъ въ полку немного такихъ игроковъ.

– Да ужъ не играете ли вы и въ шахматы, м-ръ Каркеръ? – спросилъ майоръ.

– Играю немножко, – отвѣчалъ Каркеръ. – Случалось даже и выигрывалъ, но это была шалость. Теперь, я думаю, совсѣмъ разучился.

– Чортъ побери! Да вы, какъ вижу, вовсе не подъ пару вашему командиру. Домби совсѣмъ не играетъ.

– О, м-ръ Домби совсѣмъ другая статья! – возразилъ главный приказчикъ. – Еще бы сталъ онъ терять драгоцвнное время на такіе пустяки! Такому человѣку, какъ я, играть еще можно, мнѣ, пожалуй, и пригодится какая-нибудь игра. Но м-ру Домби…

Можетъ быть, это было просто слѣдствіемъ неправильнаго устройства широкаго рта, только въ эту минуту м-ръ Каркеръ чрезвычайно походилъ на огрызающуюся собаку, готовую вцѣпиться своими клыками въ руку, которая ее ласкала. Но майоръ не дѣлалъ такихь соображеній, a м-ръ Домби съ полузакрытыми глазами лежалъ на софѣ во все время игры, продолжавшейся далеко за полночь.

Состязаніе между игроками окончилось совершенной побѣдой правой руки м-ра Домби. При всемъ томъ м-ръ Каркеръ и майоръ остались въ этотъ вечеръ наилучшими друзьями, и, когда главный приказчикъ отправился спать, майоръ, въ знакъ особеннаго вниманія, приказалъ туземцу свѣтить ему по коридору вплоть до самой спальни. Кончивъ экстраординарную обязанность, черный рабъ раздѣлъ своего господина и немедленно развалился самъ на полу y его ногъ на соломенномъ матрасѣ, такъ какъ другой постели не смѣлъ имѣть человѣкъ, низведенный цивилизованнымъ европейцемъ на степень обезьяны…

Было, вѣроятно, какое-то пятно на зеркалѣ въ комнатѣ м-ра Каркера, но оно отражало въ эту ночь человѣка, которому мерещились въ его сонныхъ видѣніяхъ толпы людей, валявшихся y его ногъ, точь въ точь, какъ бѣдный туземецъ – y ногъ майора. И гордо шагалъ м-ръ Каркеръ черезъ головы этихъ людей, пробивая себѣ путь впередъ и впередъ!