Kitobni o'qish: «Свобода»

Shrift:

Я не освободитель.

Освободители не существуют.

Люди сами освобождают себя.

Эрнесто Че Гевара

– Пролог –

Словно испугавшись, стая ворон с громким криком сорвалась с кургана, оставив его вершину в клубах черного дыма, сквозь который едва можно было разглядеть обгоревшее древко знамени, вонзенное в землю. Мгновенно пала тень, заставившая дым сползти с вершины, превратив его в черную лаву, скользящую по склону. Обрывки полотнища слабо колыхались на ветру. Под грозной тяжестью тени по древку пошли трещины, через которые стала сочиться кровь. Кровь павших в бою воинов. Кровь растекалась по черным склонам кургана. Курган превращался в черное знамя, испещренное красными изломами крови солдат, обретших тайну, ушедших в тайну и объединившихся с тайной…

За что они сражались?

За что они погибли?

За тайну?..

– Как можно дальше, как можно дальше, – лихорадочно бормотал Андрей, не спуская глаз с дороги и с зеркала заднего вида. Вот они, догнали… твою мать! Вот и еще! Нас ценят. Еще бы вертушку подвесили!

Навстречу неслись еще два полицейских автомобиля. Но затормозить и преградить дорогу они не успели. Андрей, выскочив на обочину, и чуть не угодив в кювет, пролетел мимо, даже не поцарапав корпус. Через двадцать секунд он услышал выстрелы.

– Вот черт! – воскликнул он. – Это уже веселее! Ислам, готов?

– Готов! – откликнулся тот.

– Громи его на хрен!

Ислам, сидевший на заднем сидении, принялся выбивать прикладом автомата заднее стекло. Выбил. В зеркале заднего вида Андрей разглядел, как четыре полицейских автомобиля, заняв обе полосы, мчались следом. Снова раздались выстрелы. Андрею показалось, что задели корпус его автомобиля.

– Так долго мы не протянем! – крикнул он. – Швырни им для начала гранату, пусть задумаются.

Ислам выполнил его поручение. Граната разорвалась метрах в тридцати перед полицейскими машинами. Андрею показалось, что это произошло совсем рядом, прямо за его спиной. Словно началась бомбежка, и бомбили именно его, точечно, словно снаряд разорвался прямо за его спиной, словно…

Словно снаряд разорвался совсем рядом. Это был взрыв? Не может быть! Как? Да! Так оно и было. Началась бомбардировка Гватемалы. Нужно направиться непосредственно в район боев, создать ополчение. Нужно! Что бы было, если бы… Бомбы. И тишина… и темно…

– Какие десять лет весны?

– Ты о чем?

– Настолько темно, что я не вижу самой темноты. Я никогда не задумывался о том, можно ли увидеть темноту.

– Почему ты думаешь, что это темнота?

– А что это еще может быть?

– Встряхнись. И представь, что это… не темнота.

– А что же это?

– Это бездна…

– Что ты имеешь в виду?

– Как тебя зовут?

– Андрей.

– Так вот, Андрей, в бездне ты уже не Андрей.

– А кто я?

– Тебе это интересно? Кто ты здесь? Ты уверен в том, что в любом месте ты можешь быть кем-то?

– Я тебя не понимаю.

– Ты находишься в месте, о котором ты ничего не знаешь, в месте, которого для тебя никогда не существовало. С чего ты решил, что здесь ты останешься тем же, кем был там, где для тебя существовало что-то? Ты в бездне!

– Я здесь другой, просто потому, что я не знал о существовании этого места?..

– Представь, что ты в «нигде».

– Смешно. А кто я тогда в этом «нигде»?

– Очевидно! Никто!

– Как «никто» может разговаривать?

– Ты это сейчас серьезно?

– Ты о чем?

– Ты считаешь, что ты разговариваешь?

– Ну, я же разговариваю с тобой, хотя… Я даже не знаю тебя. Не понимаю, откуда ты взялся… я же разговариваю с тобой? Что ты молчишь?

– Ты смеешься? Ты со мной не разговариваешь.

– Что? А с кем же я разговариваю в данный момент, прямо сейчас, а?

– Подумай.

– Черт возьми, не хочу я думать! Просто, скажи, кто ты? Это так сложно?

– Это как раз легко.

– Так кто ты?

– Ты.

– Минутку… не понял.

– Чего ты не понял?

– Что значит, «ты»?

– Тебе видней, ты же у себя спрашиваешь?

– Боже мой! Черт меня дери! Я тут один?

– Браво! Да, ты тут один.

– Что со мной?

– Что было накануне? Вспоминай.

– А что было? Ничего особенного. И накануне чего?

– Накануне того, как ты сюда попал.

– Да я не помню, как я сюда попал! Это бред какой-то! Так…

– Вот, попытайся вспомнить.

– Сегодня была пятница. Или сегодня есть пятница?

– Не важно.

– Я был на работе. Я хотел написать заявление об уходе, но не смог. Так, а хотел я его написать, потому что меня достал мой начальник. Он меня отчитывал, он… нет, это сейчас не важно.

– И это всё? Хорошо, допустим. А почему не смог написать заявление?

– Я испугался!

– Испугался увольнения, как такового? Испугался того, что тебя уволят?

– Ну, да.

– Стоп, вот и попался! Ты ведь сам собирался написать заявление. В чем тут дело?

– В чем тут дело? Дело в том, что я запутался. И еще дело в ипотеке. Я ипотечный раб. И идти мне некуда. А сколько я буду искать работу, неизвестно. Я итак еле концы с концами свожу. Родители не дожили… А еще автомобиль в кредит…

– Ты можешь себе это все позволить? Оклад позволяет?

– Ничего он мне не позволяет, просто он не соответствует моему образу жизни.

– Не увлекайся. Итак, ты по горло в кредитах?

– Именно.

– И в связи с этим ты автоматически стал рабом своего начальника, начальника его начальника, всей вашей организации, системы, систем, ну, и так далее.

– Именно.

– Да, но где выход? Ты так и будешь терпеть все то, что я только что перечислил?

– Я… не знаю.

– Как ты говорил, ты себя ощущал, когда тебя отчитывали?

– Как будто меня привязали к столбу и били кнутом. Только я этого не говорил.

– Говорил. И тебе это все нравится?

– Черт тебя побери! Как это может нравиться? Бездна? Это не бездна, это дно.

– Возможно. Ты считаешь, что ты на дне?

– Не знаю. Какие-то шорохи.

– Шорохи в твоей голове.

– Это страх.

– Бездны или дна?

– Страх позорного столба.

– Тебе сейчас двадцать восемь лет. Нескромная жизнь, квартира, автомобиль… ты когда намерен погасить кредиты при твоей-то зарплате? А ты еще и не женат! А женишься? А дети? Ты о чем думал?

– Это дно…

– Ты плачешь?

– Я не знаю. Я же у столба, на дне, в бездне. Проклятье! Да что происходит?

– Ты же здесь, ты и ответь.

– Я устал…

Тьма. Бездна. Дно. Позорный столб. Тоска. Страх.

– А выход есть?

– Всегда есть выход. Ты сам так говорил.

– Я запутался. Как тут холодно! Я боюсь ступить в сторону. Я не решаюсь. Мне кажется, здесь еще кто-то есть.

– Кто-то с кнутом?

– Я хочу домой. Мне холодно. Зачем ты мне обо всем этом напомнил?

– Ой, ты! Это далеко не все.

– На мне наручники? Что за черт?

– Нет, это кандалы.

– Зачем? За что?

– У себя спроси, зачем?

– И на шею?

– Это петля. Так надежней, чтоб не сбежал.

– Мне страшно… Мне…

– Твой разум, вот твой каземат!

– Это не бездна!.. Это тюрьма…

– 1 –

– Андрюша, Андрюшенька, – словно сквозь сон услышал Андрей.

Андрей поднял голову, открыл глаза и замер, рассеянно глядя перед собой. Настороженно, осмотревшись по сторонам, он перевел взгляд на своего приятеля.

– Валера? А ты тут как оказался? – удивленно пробормотал он.

Валера внимательно посмотрел на Андрея.

– Может, пора по домам. Что с тобой? – спросил он.

– Твою мать! Мы где?

– Слушай, дружище, мне уже и в сортир нельзя отлучиться? Тут так орут все, а ты заснуть умудрился? Я тебя предупреждал, не нужно было вторую брать.

– Что вторую?

– Бутылку виски. Да ты плывешь! Тебе трезвого водителя вызвать, или да завтра тачку бросишь?

– Продам я ее к чертям!

– Ты сначала выплати за нее.

– Как ты думаешь, мне дадут потребительский кредит?

Валера еще внимательней посмотрел на Андрея.

– У тебя белая горячка? Я не понимаю, как тебе на мотор дали, да ещe на такой.

– Ну, вот и к черту все! Наливай!

– Уверен?

– Как никогда. Ты даже не представляешь, где я сейчас был.

– Спал на столе. И какой потребит…

– Ты нальешь?

Валера разлил виски.

– Лед растаял, – с сожалением сказал он.

– За возвращение из бездны! – Андрей махнул стакан.

– Кстати, зачем тебе квартира, ты же собирался…

– Все! Вспомнил. Да, накрыло меня. Так о чем мы, или я?

– Так вот, – начал Валера, – чем тебя дальневосточный гектар не устраивает?

– Это государственная программа.

– И что?

– Они тебе сейчас десять рублей дадут просто так, а как увидят, что дело пошло и приносит прибыль, у тебя заберут и эти десять, и еще налогами обложат так, что и… Государство само придумывает законы, так что, это все не то. Государство это зло, открытое, всем известное, но никем и ничем непобедимое. Любое государство.

– Заговариваешься. Разошелся. Там нет никого, на Дальнем востоке. И не похоже на то, что скоро там аншлаг начнется. А если ты собираешься бунтовать, то вперед, только сначала подумай о последствиях. Ты же как-то был по молодости на Болотной площади. Развлекался?

– Наблюдал. Это официально разрешенная акция, порой выходящая из-под контроля. Но ты понимаешь, у нас выходили бастовать против авторитаризма, и такая тоска была, а в какой-нибудь Франции, вон, бензин в гору пойдет, так там всю страну готовы будут спалить. Чуешь разницу? А мы с начала веков закованы в рабство!

– Ты все же остановись, борец за вольность.

– Наливай!

– Передохни.

– Конечно, если говорить о революции?..

– О чем?

– О революции.

Валера расхохотался.

– Знаешь, – продолжал Андрей, – я, хоть, в основном, и просиживаю штаны в офисе…

– Вот в чем дело! – перебил его Валера. – Наконец-то до меня дошло. Ты так нарезался из-за этого урода? Начальники в нашем отделе долго не задерживаются. А если ты так хреново себя чувствуешь только из-за того, что он тебя сегодня отчитал, так не будь таким эгоистом! А то ты не знаешь, как он рвет всех в отделе, и, поверь, по более твоего. Взять хотя бы меня, ты же помнишь, на прошлой неделе он весь день меня шпилил, козлина! Так, что ты еще в фаворе…

– Да пошел он! О чем я говорил?

– О том, что ты в офисе штаны просиживаешь.

– Ах да… я просиживаю, а в глубинках народ… пухнет… и не против революции… настоящей революции…

– Откуда тебе знать? Ты перебрал, Андрюха. Я с института тебя помню, ты любил болтать про революцию, анархию, и все такое, но сейчас ты меня пугаешь.

– Чем?

– Агрессией. Мы, вообще, не о том говорили. Ты, ты не о том говорил.

– Коммуна? Ты об этом? Ну да. Я бы не стал ее так называть. Вся земля принадлежит государству. Понимаешь, государству, а не народу. С какого хрена? Нужно быть крайне наивным, чтобы как-то ассоциировать эти два понятия. Государство – это чиновники под звездами Кремля, да подкармливаемые олигархами, но никак не народ. Это ж школьнику понятно. И земля по закону, придуманному ими, принадлежит им. Им, а не народу.

– Мне кажется, или ты ходишь по кругу?

– Согласен. Возможно. Давным-давно был такой фильм «Город мастеров»…

– Да видел я его в детстве, и что?

– Я хочу создать такой город. Город, свободный от государства, свободный ото всего. Там же, на их дальневосточных гектарах. Город, свободный от правительства, чиновнического, полицейского и налогового рабства. Свободный город свободных людей. Для всех людей планеты.

– Ты тронулся, Андрюха.

– Вполне вероятно, но ничего не могу с собой поделать.

– Это детский сад!

– Пусть!

– Хорошо, как ты себе это видишь? Хочешь захватить землю? Просто обозначить свой кусок и начать на нем строить коммунизм?

– Да ладно…

– Нет, ты скажи. Кто за тобой пойдет, например? Я? Да не за что в жизни! Мне нравится наш теплый офис.

– Ты раб!

– Что, извини?

– Прости. Все мы рабы. Да наливай уже! Так уж природа устроена, свободны мы лишь перед ней, природой. Вот это я и хочу осуществить. То есть, хотелось бы.

– Может, тебе жениться? Тридцать лет почти, а он…

– У каждого свой путь.

– Куда?

– В том-то и дело, что мало, кто понимает, куда идет. – Андрей сделал глоток.

– Может, уже по домам. Я косой, ты косой.

– Ты иди, я еще посижу.

– Да, сейчас, я тебя оставлю. Скажи что-нибудь на посошок, и пойдем.

– Нас ежеминутно втаптывают еще глубже в рабство. Мы страна крепостного права, претендующая на правовое государство. Мы…

– Ну и достаточно. А ты не патриот, Андрюша.

– Я-то как раз патриот, но, будучи патриотом, я сторонник утопической идеи объединения всех людей планеты. Для этого я и хочу создать этот город. Представь, в будущем этот город станет целой землей.

Валера снисходительно улыбался, глядя на Андрея.

– Свободный город для свободных людей! – продолжал тот. – Любых, но свободных, готовых принять свободу, готовых уйти от рабства. Город свободы! На берегу Тихого океана. – Андрей рассмеялся. – Какая там статистика по заявкам на эти дальневосточные гектары, интересно?..

– Поехали домой, – прервал его Валера.

– Домой? У тебя никогда не было ощущения дороги, пути? Как будто ты должен завтра утром сесть в седло и отправиться на поиски чего-то необъяснимого, чего-то…

– Поехали, поехали…

– Нужно, чтобы люди поняли серьезность намерений…

– Андрюша, серьезность твоих намерений поймут в наркологическом диспансере.

– Что делать?

– Найди сначала ответ на вопрос «Кто виноват?»

– Виноваты только мы. Мы сами. – Андрей резко замолчал и отвернулся к окну.

– Куда ты смотришь?

– В бездну.

Словно огромная черная птица пролетела за окном бара и скрылась в ночи.

Раздался телефонный звонок. Андрей с трудом оторвал голову от подушки, обнаружив себя одетым.

– Слушаю, – прохрипел он в трубку.

– Ты снова забыл поставить в холодильник пиво, – послышался задорный голос Валеры. – Раз в месяц пьем, и каждый раз ты не готов принять утро.

– Согласен, – пробормотал Андрей. – Магазин внизу.

– Ты предлагаешь мне сгонять?

– Я просто сказал.

– Зачем ты столько пьешь каждый раз? Вот я делал паузы и живой, хоть и не без пива. Ты помнишь, что вчера было?

– Как всегда. Что могло быть нового?

– Тачка твоя возле дома. Это я тебе напоминаю. Я вызвал тебе водителя. О чем болтали, помнишь? Коммуна, и прочее. На Дальнем востоке.

– Чушь это все. Да, помню я. – Андрей поднялся и сел на кровать.

– Город мастеров, – не переставал Валера.

– Дурь, забудь. Это же была последняя стадия? Мы на этом остановились?

– Нет, почему же, дошли почти до революции. Не ново, верно?

– Давай через месяц в какое-нибудь детское кафе сходим.

Валера рассмеялся.

– Через месяц ты придашь в себя, и все повторится сначала. Ты оделся?

– Я и не раздевался, – признался Андрей.

– Ну, ты хорош. Давай, дуй за пивом, пока не умер.

– Сэр, есть, сэр!

– Вечером созвонимся. – Валера отключил телефон.

Через полчаса Андрей пришел несколько в себя, опустошив две бутылки пива. Но лавиной накрыла хандра.

– Бездна, – прошептал Андрей.

К середине дня он ощутил явное облегчение, он плотно пообедал и пошел гулять. В ходе прогулки он окончательно взбодрился. Осталась только хандра.

– Ты почему на звонки не отвечаешь? – перед его подъездом стояла Ира, его девушка.

– Ира, привет, мы же сегодня не собирались встречаться, а телефон я дома оставил, извини. Поднимемся?

– Да уж, давай. Я помню, что вчера последняя пятница месяца, и вы с Валериком квасите, но захотелось тебя увидеть.

Андрей встречался с Ириной чуть больше полугода. Ей было двадцать пять лет. Она была «высокой, симпатичной блондинкой», как ее называл Валера. Ирина была из обеспеченной семьи и позволяла себе все, что взбредет в голову, не обходилось и без капризов. Андрей старался не замечать этого, как, порой, ему казалось, он не замечал и самой Ирины.

– Как посидели? – спросила Ира, устраиваясь в кресле и тут же доставая пилочку для ногтей.

– Вполне, – ответил Андрей, усаживаясь в соседнее кресло. – Обсуждали дальневосточный гектар. Это когда государство… – Андрей увидел, как активно Ирина приступила к обработке своих ногтей, и прервался.

– Постоянно ломаются, и всегда именно эти два, – раздраженно сказала Ира.

Андрей посмотрел в окно. За окном заканчивался апрель.

– Десять лет весны, – пробормотал он. – Что это такое? Сны у меня странные. Или это не сны, а бред наяву. Ты не читала Фрейда?

– Шутишь? Больно нужно, а кто это? Вот черт, заново все пилить придется.

– Десять лет весны, – повторил Андрей. Он зашел в «Интернет» через телефон. – Десять лет назад была весна. Я поступал в институт. Так. Десять лет весны. Гватемальская революция 1944 – 1954. Забавно.

– Зинка замуж собралась! Дура.

– Почему дура?

– Погуляла бы еще. Да что такое? – Ирина полезла чего-то искать в сумочке.

– Обычно такое говорят о мужчинах. Ну. Десять лет весны. А взять этот гектар, и построить там город. Хм, город мастеров. Толстой, например, думаю, одобрил бы. А то живем, как тени. Ни пользы, ни цели, ни собственного «я». Нас, как будто и нет вовсе. Может, время такое? Всегда время не такое, какое хотелось бы. Мне уже так много лет, а я тень. И тишина. Бездна? Диктатора свергли, через десять лет появился новый. Везде что-то происходит. Это было давно, но и сейчас везде что-то есть, какое-то движение. Что-то тут не так. Со мной, может? Хотя, Валера такой же, еще больший тюлень. И еще я ипотечный раб, что как следствие… вот черт, это же было. Какая-то ипотека, а в Гватемале было десять лет весны. А тут у меня позорный столб…

– О, одна готова! Красота! – воскликнула Ирина. – Я такой маникюрный салон, кстати, открыла! Ну, как открыла, он открылся недалеко от моего дома. Вот, вообще, реально, в тренде. Я один раз была, теперь только туда.

Андрей смотрел в окно. Десять лет весны.

– Ну, дура, Зинка!

– Эрнесто Че Гевара. Вот, кто там был, но успел покинуть Гватемалу.

– Что ты там за фигню какую-то смотришь.

– Да так, подумал, весна. А там десять лет весны. Надо куда-то двигаться, наверное. Зинка дура, да?

– Полная, вообще. Я тебе говорю! – Ирина продолжала заниматься ногтями.

– Зачем мне в моем положении такая тачка?

– Жених полный лох, кстати.

– Можно дойти до того состояния, как Калягин в фильме «Старый Новый год». Но у меня еще ничего нет. Я даже не пойму, я больше потребитель, или накопитель. И то и другое, какое-то отвратительное занятие. Когда я выпью, я люблю разглагольствовать о переменах и революции. Видимо мозг раскрепощенный и более свободный. Ключевое слово. Свободный. А так, позорный столб.

– Да и родители его от сохи, – не слушая Андрея, продолжала Ирина.

– Мои простыми инженерами были, как, собственно, и я.

– Ты инженер? – не глядя на Андрея, спросила Ирина. – У него даже тачки нет. Вот же лох. Вот, дура!

– Что не является моим делом? То не является, это не является, я, казалось бы, свободен, ведь у меня нет дел, я делаю, что хочу. Я как-то подошел к начальнику финансового управления и сказал о возможных рисках проекта, так он мне четко дал понять, что меня это волновать не должно…

– Я считала ее самой продвинутой, она вся по последней моде, и откуда у ее предков столько бабла?

– Но, ведь, все совсем наоборот, все является их делом, а мы исполнители их дел. Значит, мы и есть рабы, у которых своих дел нет, а если и есть, то завязаны на бытовых передрягах, а все что выше, все то, от чего наши передряги и зависят, дело их, то есть, мы зависим от них.

– От кого?

– От тех, кто нами управляет, от тех…

– Обалдеть, какую сумку Танька купила! Вообще, тренд на тренде. Зинка посоветовала. Я ж говорю, шарит, и тут такой лох!

– Мое дело, не мое дело. Напоминает Штирнера.

– Или Зинкин салон круче?

– Десять лет весны, – еле слышно повторил Андрей. – Ир, тебе со мной интересно?

– Что?

– Спрашиваю, тебе со мной интересно?

– Да, мне как-то… в каком смысле?

– В самом прямом. О чем я говорил, ты помнишь?

– Когда?

– Сейчас, прямо сейчас.

– Ты видишь, чем я занята?

– Прости, Ирочка, не заметил. А все же?

– Да что ты пристал? – смеясь, спросила Ира. – В постели, понятно, интересно. А ты о чем? Я не поняла.

– В постели, – повторил Андрей. – Что ж. Жизнь имеет смысл.

– Вообще, не понимаю, что ты такое говоришь.

Андрей смотрел в окно. «Какая тоска, – подумал он. – А тут десять лет весны».

– Мой отец родился в 1961 году, в апреле, через несколько дней после полета Гагарина в космос. Дед мой был шестидесятником. Отец в детстве только видел, что происходит, и то, больше со слов деда. Мне он это все после рассказывал, причем, незадолго до своей смерти. Без матери жить, похоже, не смог… не знаю. А дед застал весь расцвет. Подъем страны. Наша страна запустила первый в мире спутник, потом отправила человека в космос, потом… Я могу долго перечислять, но люди, жившие тогда, видели смысл в жизни, которая бурлила у них на глазах. Дед довольно долго наблюдал за прогрессом, который вскоре уперся в эпоху так называемого застоя. Эпоху, в которую попал отец. Но ворвались восьмидесятые с их надеждой. Ворвались и тут же уткнулись в девяностые года – года сумбура и беспредела, где не то, что прогресса не было – уничтожили все, что было прогрессом в шестидесятые. Мне было так жаль отца, когда он мне это все рассказывал. Дед также уперся в тупик и, став ненужным, доживал свои годы в депрессии, ну, или не в депрессии, а с чувством своей ненужности. Но, он успел что-то сделать! Да, наша страна далека от страны свободной, но в этой стране он мог почувствовать себя личностью, хотя бы для себя самого. А вот отец, его мне было жалко до слез. Он не успел ничего. Он только начал и… все закончилось. Такое впечатление, что всех накрыло цунами. Умер дед. И как-то все погасло. Родителям было горько от того, что они не могут дать мне что-то большее… кроме двушки на окраине Москвы, которая досталась мне в наследство, и которую я продал, чтобы сделать первый взнос за эти модные хоромы. Да и какие это хоромы? Еще и мебель никак во вторую комнату не куплю. Все не хватает. Кредиты! Но я, я продукт совсем другой эпохи. Мы гордость двадцать первого века, когда вообще ничего нет. Одни гаджеты.

– Я новый чехол прикупила. Цени! – опомнилась Ирина, услышав слово гаджет, оторвавшись от своих ногтей, которые она, наконец, допилила.

– Изумительный чехол, – одобрительно произнес Андрей. – Мы цвет двадцать первого века. Пример для потомства.

– Что?

– Десять лет весны.

– Какой весны? Ты что-то тут так долго говорил. Я задумалась.

– О чем?

– Да так, не о чем, особенно.

«Я полгода с ней, – вдруг подумал Андрей. – Это что-то значит?»

– Я у тебя сегодня останусь.

– Оставайся.

– Сейчас, только Зинке позвоню.

– Дуре этой?