Kitobni o'qish: «Хранить вечно. Дело № 3», sahifa 3

V

«…вы сами усугубляете своё деяние, требуя повторения тайн, вами разглашаемых. Что вы скажете по поводу вашего труда о вымирающих расах, где вы даёте ключи к уразумению скрытой истории человечества, о цифровых ключах к апокалипсису и первой книге Моисея, наконец… – голос полковника пропитался искренним ужасом. – Наконец, о тех данных, которые вы открываете профанам о первобытных письменах отжившего человечества?..»

Я откинулся на спинку стула. Мозг срочно требовал хотя бы небольшого роздыха. Три с половиной часа художественных опусов от товарища Барченко – это всё же перебор. Хотя читается сравнительно легко: беллетристика в лучших традициях викторианской эпохи, берущая начало от Жюля Верна и Луи Буссенара…

Я пролистал книжку до конца. Собственно, не книжку вовсе, а февральский номер журнала «Мир приключений» за 1914-й год – в нём, наряду с рассказами Конана Дойля, Честертона и «записками офицера наполеоновской армии» Делоне, публиковались главы из романа Барченко «Из мрака». Номеров, содержащих роман целиком, в библиотеке нашлось четыре, все с лиловыми штампами спецотдела ОГПУ на задней странице обложки, выдаваемые исключительно по списку. Однажды я уже имел случай в него заглянуть – когда мы с Марком преступным образом проникли поздно вечером в библиотеку, чтобы ознакомиться с кое-какими новинками, присланными, как выяснилось, компетентными товарищами, курировавшими от ОГПУ некоторые специфические области деятельности коммуны. Те самые, в которые мы оказались потом втянуты по самое не балуйся…

Почему я решил вернуться к этим книгам? Уж точно не от скуки – чтение литературных упражнений товарища Барченко навевало на меня непреодолимый сон и заставляло горько пожалеть об отсутствии в коридоре кофейного автомата, способного выдать по первому требованию пластиковую чашечку с обжигающий «эспрессо». Ну, или, на худой конец, «капучино».

Мотивы, заставившие меня закопаться в книжные раритеты, были иного свойства: догадываясь, что в самое ближайшее время нам, всем троим, предстоит куда более близкое знакомство с Барченко и его теориями, я решил поискать их «первоистоки» – а где ещё они могут найтись, как не в фантастическом романе, который упомянутый господин сваял на заре своего творческого пути? В те времена вообще было принято облекать разного рода околонаучные теории в форму литературных произведений, так что я имел все основания рассчитывать на успех.

«…То обстоятельство, что символы апокалипсиса, включая таинственное «звериное число», раскрываются этим ключом, – лучшее доказательство того, что ключ этот был известен автору откровения.

Полковник хотел возразить, но спохватился, выжидательно стиснул губы.

– Третье обвинение – письмена первобытного племени. Но разве другие исследователи не обращали внимания на то, что таинственные иероглифы на самой вершине скал Уади Сипайского полуострова, начертанные выше других, уже разобранных, не имеют ничего общего с арамейскими, куфическими письменами. Разве не обнаружено в них начертание символа, которым арийцы изображали огонь? Разве десятки экспедиций не дали нам изображений таких же таинственных знаков, начертанных чьей- то рукой на самых недоступных вершинах голых каменных скал великих Сибирских бассейнов?..»

Что-то это подозрительно напоминало – может, увлечение Барченко темой Гипербореи, а так же страсть к давно забытым древним письменам? Если так, то он явно остался верен прежним своим интересам…

В любом случае, ознакомиться с учёными (или псевдоучёными, это уж как посмотреть) трудами Барченко я возможности не имел. В библиотеке коммуны их не нашлось, и я не имел представления, где ещё их искать. Возможно, какие-то специальные научные журналы, сборники монографий? Как всё- таки хорошо было в оставленном мной двадцать первом веке: забил фамилию автора и тему в поисковую строку – и сиди, жди, пока ГУГЛ сделает за тебя всю работу.

За спиной скрипнула дверь, торопливо застучали по паркетному полу подошвы. Библиотекарша Клава из седьмого девичьего отряда, уткнувшаяся в картотечный ящик за своим столиком, недовольно вскинулась: кто это смеет столь бесцеремонно нарушать тишину, царящую в этом храме знаний?

– Давыдов, ты здесь? Дежком зовёт, там за вами машина пришла!

Это был трубач Тоха, сменивший по случаю зимнего сезона голошейку и трусики на юнгштурмовку и плотные шаровары. Однако свой инструмент он всё так же сжимал под мышкой, и отблески полированного серебра играли в мальчишеских глазах – весёлых и серьёзных одновременно.

– Нас – это кого? – спросил я. – И вообще, кто приехал-то?

– Тебя, Гринберга и Таньку Макарьеву из восьмого отряда. А кто приехал – почём мне знать? Двое, в форме. Один, шофёр ждёт в машине, а второй, по виду главный, сейчас в кабинете у Антоныча. Бумаги какие-то рассматривают.

Он почесал ухо мундштуком трубы.

– Так ты идёшь или нет? А то у меня ещё дел полно…

– Сейчас. – Я встал, положил «Мир приключений» на столик Клавы. – Только с Татьяной-то как же? Она до сих пор в медчасти… – Дежком так и сказал. – кивнул Тёмка. – А он отвечает: велено, чтоб все трое!

– Ну, раз велено – тогда пошли.

И мы вышли, оставив в недоумении Клаву, прислушивавшуюся к нашему разговору.

…то-то сегодня в девчоночьей спальне будет пересудов…

– За образцовое выполнение задания ОГПУ Давыдов, Гринберг и Макарьева премированы ценными именными подарками!

Голос сотрудника, проводившего церемонию награждения, звучал сухо и невыразительно, но это нисколько не портило торжественности момента. «Внештатные сотрудники» – это звучит гордо, особенно, когда к должности прилагаются самые настоящие ГПУшные корочки – с ФИО, фотографиями три на четыре (довольно паршивого качества), дающие, помимо прочих преимуществ перед обычными гражданами СССР, ещё и право на ношение оружия – без всяких дополнительных разрешений, просто по факту своего наличия. Здесь с этим вообще проще, а уж в праве сотрудников данного ведомства на ствол в кармане, вообще никому не придёт в голову сомневаться.

Удостоверения нам выдали сразу, как только мы вошли в кабинет. Признаться, всю дорогу от коммуны до Харькова меня грыз эдакий червячок – всё же за нами числились кое-какие грешки, вроде некоторых моментов недавнего вояжа, утаенных от начальства и не вошедших в отчёты. Но – обошлось; в здании управления нас провели на третий этаж, где располагались кабинеты высшего начальства, и проводили к замначальника горотдела – высокому, худому мужчине с одним «ромбом» на петлицах и круглыми очками на характерной физиономии выходца из черты оседлости. Товарищ Тумаркин (так представился владелец очков) вышел навстречу нам из-за необъятного письменного стола, где он обычно восседал под портретами Ленина и Дзержинского, по очереди пожал каждому руку – и началась официальная церемония раздачи плюшек.

Перво-наперво, нам вручили упомянутые удостоверения. Я судорожно припоминал, была ли речь об этом раньше, во время подготовки к операции – и припомнил-таки, что один из наших инструкторов вроде бы обмолвился о чём-то подобном. Что ж, удостоверения так удостоверения – мы расписались, как положено, в ведомости, выслушали приличествующие мантры о том, что беречь полученные документы следует так же, как партийные билеты (которых у нас не было), но при этом лишний раз их не светить, поскольку враг не дремлет. Приняли из рук товарища Тумаркина ярко-красные корочки, убрали их в нагрудные карманы юнгштурмовок – после чего перешли ко второй части марлезонского балета.

«Именные подарки» были заранее разложены на столе. Замначальника брал их по одному и передавал награждённым – сопровождая короткой речью и рукопожатием. Ладонь у второго по старшинству чекиста Харькова оказалась мягкая, слегка даже влажная – и я краем глаза увидел, как Татьяна едва сдержала брезгливую гримаску, пожимая эту «котлету».

Но вернёмся к подаркам. Мне досталась новенькая кобура- приклад для «Браунинга» модели 1903-го года. К кобуре прилагались все надлежащие аксессуары: шомпол, ремешок через плечо, а так же запасная обойма на десять патронов, убираемая в особое внутреннее гнездо в кобуре – по замыслу разработчика пистолета, использовать её можно было только с пристёгнутым прикладом. На красном дереве коробки имелась бронзовая табличка: «За образцовое выполнение задания командования». И всё – ни имени награждённого, ни организации, чьё задание тот сподобился образцово выполнить. Как не было и самого «Браунинга» – мягкий намёк на то, что компетентные товарищи в курсе того, что хранится в запертой на ключ тумбочке возле койки в спальне четвёртого отряда, и ничего против этого не имеют. Пока, во всяком случае.

Что ж, спасибо товарищам чекистам и в особенности, вышестоящему начальству – вещь солидная, нужная. А уж как будет смотреться деревянная коробка с «Браунингом» на ремешке через плечо поверх форменной юнгштурмовки! На миг я даже пожалел, что не удастся пофорсить перед друзьями-коммунарами в таком шикарном виде.

..Увы. Не поймут-с…

Мои спутники тоже удостоились именного оружия – самого настоящего, а не как в моём случае, набора аксессуаров. Оба получили карманные «Кольты» 1908-го года, являющихся американскими копиями карманных же «Браунингов» 1906-го года калибра 6,35 мм. При скромных размерах (пистолетики вполне помещались на ладонь взрослого мужчины) это было надёжное и достаточно эффективное оружие самообороны, которое с удовольствием использовали в качестве запасного ствола полицейские и сотрудники спецслужб. На костяных щёчках рукояток у «кольтов» имелись такие же латунные таблички, как и на моей кобуре, разве что поменьше – и такие же «безымянные».

И завершающий, третий акт марлезонского балета: за «образцовое выполнение задания» все трое премированы денежными выплатами в размере семи тысяч рублей каждый, каковые и следует получить в бухгалтерии городского управления, здесь же, в этом здании. Новые рукопожатия, пожелание отличного несения службы – всё!

– А форма нам теперь тоже полагается? – спросила Татьяна, когда мы оказались в коридоре. – Интересно, её самим придётся заказывать, или выдадут готовую?

– Это вряд ли. – отозвался я. – Полагалась бы – позаботились бы заранее, и на карточках в удостоверениях мы были бы в соответствующем виде. А так – думаю, нештатным сотрудникам форма попросту не полагается.

– Нештатные сотрудники… – повторил Марк, словно пробуя это словосочетание на язык. – Это что же, значит сексоты?

Я сдержал смешок. Сильны всё-таки стереотипы…

– Ну, уж нет! Сексоты – это тайные осведомители, завербованные агенты. А мы действительно сотрудники, только обученные для выполнения особых задач. К тому же, и действовать нам до сих пор приходилось исключительно за границей.

– Значит, не сексоты, а шпионы?

– И опять-таки нет! «Шпион» – это их плохой парень, а тот, кто на нашей стороне – офицер разведки. Вот мы они самые и есть, только без званий.

Это определение я вычитал давным-давно в одной из книг Тома Клэнси, в которой шла речь о сотрудниках ещё не существующих здесь организаций – ЦРУ и КГБ. Марк, впрочем, смысл сказанного понял.

– Что ж, если за работу шпиона так хорошо платят – я не против. Пошли, надо ещё найти, где у них тут бухгалтерия…

То ли это нам так «повезло», и у кассира действительно не оказалось крупных банкнот, то ли она решила воспользоваться случаем, и сбыть мелочь безответным новичкам – а только «премиальные» мы получили исключительно десяти- и пятирублёвками, примерно в равной пропорции. По сотне бумажек в упаковке с бумажными, крест-накрест, бандеролями, украшенными штампами госбанка, по семь косых на каждого – вот и считайте, сколько пухлых денежных пачек оказалось у нас на руках. И это, заметьте, при отсутствии портфелей, барсеток, или хотя бы дамских сумочек у прекрасной трети нашего дружного коллектива!

Нам-то с Марком ещё ничего – после некоторых усилий пачки удалось распихать по карманам наших полугалифе. При этом они уродливо оттопыривались, но пережить сей неприятный факт мы ещё могли. А вот каково Татьяне с её юбкой, в которой и карманов- то нет? В нагрудных карманах юнгштурмовки не поместится даже одна денежная пачка, боковых же, на манер британских офицерских френчей, тут не предусмотрено. Можно, конечно, было бы набить деньгами карманы пальто – но это означало бы провоцировать на противозаконные действия любого встреченного карманника, которых в Харькове в последний год НЭПа пруд пруди..

Приходилось выкручиваться. Марк выклянчил у кассира вчерашний номер «Радяньской Украiны» и мы тщательно упаковали стопки банкнот в газетную бумагу, перевязав поверх подобранной здесь же бечёвкой. Так и вышли на улицу – с топорщащимися от денег карманами и газетным свёртком, который Татьяна несла, взяв тремя пальчиками за узелок. Одно это способно было убить удовольствие от любой прогулке, а мы ведь собирались перед возвращением в коммуну провести в Харькове несколько часов. В кафе там посидеть, пройтись по магазинам, может, заглянуть в кино. А что? Имеем право…

Выручил нас плакат слегка криво налепленный на афишную тумбу на углу улицы Равенства и Братства (в памятной мне реальности переименованная в «Вулицю Жен Мироносиць») и Карла Либкнехта, будущей Сумской. Плакат этот с изображением бородатого селянина и его щекастой жизнерадостной супружницы в платочке призывал трудящийся люд помещать «Рубли, копейки, все излишки – на сберегательную книжку», и почему-то был выполнен, вопреки взятому партией и правительством курсу на тотальную украинизацию, на русском языке.

Совет, тем не менее, оказался хорош, и уже через пять минут мы по очереди сгружали в окошко стойки ближайшей сберкассы наши богатства. у стойки-барьера. Надо было видеть физиономию барышни-операционистки (или, как они тут называются?), когда трое подростков в хорошо известной всему городу коммунарской униформе стали выкладывать перед ней пухлые пачки денег. Однако вовремя продемонстрированные ГПУшные корочки отбили у неё желание задавать глупые вопросы, и из сберкассы мы вышли, избавившись от груза финансовых проблем – зато с тоненькими бледно-розовыми сберкнижками в нагрудных карманах.

Что ж, не знаю, как там обернётся дальше, а на сегодня жизнь, похоже, удалась. В карманах хрустят новенькие купюры (я предусмотрительно оставил себе триста рублей из полученных тысяч) до восьми вечера, когда в сторону коммуны по шоссе отправится всего месяц, как пущенный рейсовый автобус, ещё далеко – гуляем!

VI

«…в 1918–1919 гг. в оперативных чекистских сводках начинают мелькать сведения об Александре Барченко, учёном, занятом изысканиями в области древних знаний. Ещё в молодости он всерьёз увлекался оккультными науками, астрологией, хиромантией. В 1920 г. Барченко, успевший к тому времени поучиться на медицинских факультетах Казанского и Юрьевского (нынешний эстонский Тарту) университетов, получил приглашение академика Бехтерева в возглавляемый тем Институт изучения мозга и психической деятельности, расположенный в Петрограде. Видимо, юношеские увлечения Барченко пришлись вполне здесь ко двору, поскольку всего год спустя он отправляется согласно выписанного лично Бехтеревым мандата, на Кольский полуостров, «для поиска древних знаний»…»

Яша снова работал в читальном зале Ленинки. Недавний телевизионный «круглый стол», на котором он рассказывал о незавидной судьбе московских «новых тамплиеров» во главе с Солоновичем, прошёл вполне удачно; продюсеры захотели ещё и вот теперь по настоянию неугомонного Игорька Перначёва приходилось готовиться к новой телепередаче. Решено было «развить и углубить» тему тайных обществ в раннем СССР. Материал был по выражению Перначёва «жареным», хотя и заезженным бесчисленными дилетантами, пытавшимися урвать на столь эффектной теме свои пять минут известности.

Для своего нового появления на голубом экране Яша выбрал тему деятельность адептов оккультных и эзотерических наук в тогдашнем ЧК-ОГПУ-НКВД. И тут уж без личности Александра Барченко и его покровителя Глеба Бокия обойтись было немыслимо. Благо, с обоими Яша был знаком не понаслышке, а с Барченко успел даже и посотрудничать. Правда, следов этого сотрудничества он обнаружить не смог, как ни старался – то ли они всё ещё оставались под грифом «Секретно», то ли тут начиналась туманная область событий, вызванных к жизни его знакомством с Давыдовым-Симагиным и странным образом никак не отразившихся на той реальности, в которой он пребывал сейчас. Чем дальше, тем чаще он сталкивался с подобными фактами – и пока не мог найти этому разумного объяснения.

«…в двадцать третьем году Барченко начинает сотрудничать с ОГПУ, возглавив нейроэнергетическую лабораторию Всесоюзного института экспериментальной медицины. Тогда же, как это доподлинно известно из недавно рассекреченных документов, он организовал в подмосковном Красково «спиритическую станцию», которая должна была обеспечить связь в Тибетом и загадочной Шамбалой…»

Этот момент Яша помнил хорошо. По сути, тогда он и сблизился с будущим главой «нейроэнергетического» проекта. Поступив в двадцать третьем году на учёбу в Академию Генерального штаба РККА на факультет Востока, где готовили работников посольств и агентуру разведки, он добавил к своему знанию идиша турецкий и арабский языки, а так же занялся монгольским и даже китайским. Тогда же он заинтересовался правда, лишь на уровне увлечения – древними практиками в области оккультных наук и Каббалы, что свело его с Барченко и Мёбесом, видным русским мартинистом и автором прогремевших в определённых кругах лекций «Курс энциклопедии оккультизма».

С Мёбесом, правда, у Яши тогда не задалось – тем более, что спустя три года тот угодил под суд и был сослан в Сыктывкар, где вскорости и умер. Другое дело Барченко: то ли учёный вовремя угадал, откуда ветер дует, то ли помогла случайность, а только начиная с двадцать четвёртого года его имя постоянно мелькает в документах «специального отдела», которым руководил ярый приверженец оккультных наук Глеб Бокий.

«…Вторая экспедиция Барченко имела своей целью самые глухие районы Кольского полуострова. Основной задачей явилось обследование Ловозерского погоста, где с незапамятных времён проживало небольшое племя, относящееся к группе саамов, известное тем, что у членов этого племени, и только у них, встречается странный массовый психоз под названием «мерячение» или «мэнерик». Саамы считали это явление либо одержимостью демонами, либо, напротив, призывом «служить духам» – особенно если в роду подверженного мэнерику были шаманы.

Однако изучение данного феномена, стало всего лишь прикрытием. Главной целью экспедиции был поиск следов древней цивилизации. Искать их по мнению Барченко нужно было именно на Кольском полуострове – в районе так называемой «Гиперборейской периферии». Он был убеждён, что древнейшие, ещё допотопные обитатели этих мест, гиперборейцы, умели расщеплять атомное ядро, использовали атомную энергию, покоряли с её помощью воздушное пространство и даже строили космические аппараты. И это убеждение он сумел внушить своим покровителям-чекистам, возжелавшим не просто отыскать следы северной палеоцивилизации, но и завладеть её знаниями…»

Яша перевернул ещё несколько страниц, потом открыл брошюру в самом конце, где помещались обычно выходные данные. Так и есть – издано в середине девяностых, когда на читателей хлынула волна сенсаций из якобы рассекреченных архивов. Монография, которую он изучал сейчас, могла бы считаться на фоне чепухи, что охотно публиковали в те мутные времена, чуть ли не образчиком исторической достоверности – особенно если вспомнить о том, что реальный, а не выдуманный бойким писакой профессор Барченко действительно всерьёз интересовался тайнами Гипербореи. И он, Яша, немало тому поспособствовал, отправив троих подростков на поиски загадочной книги.

Правда, знать об этом автор монографии никак не мог – Яша, как ни старался, так и не нашёл даже мимолётного упоминания об этом событии. Может, оно и правда состоялось в «иной ветке реальности», как обожают писать фантасты?

«…о второй экспедиции Барченко на Кольский полуостров мы знаем немного, поскольку часть материалов засекречена до сих пор. Доподлинно известно, что экспедиция сначала отправилась в земли проживания племени саамов. По заключению Барченко саамские шаманы, жившие на Кольском полуострове, были единственными носителями памяти о древних людях Севера. Получив от них какую-то ценную информацию, экспедиция отправилась в район Сейдозера (оно почиталось саамами как священное), и там, в течение последующих двух-трёх недель была сделана масса поразительных открытий. На скале, возвышающейся радом с озером, исследователи увидели гигантскую фигуру человека с раскинутыми руками, а рядом камень, который Барченко после осмотра объявил алтарём- жертвенником. Фигуру на скале саамы называли «Старик Куйва» и подплывать к нему на лодках отказались наотрез.

В окрестностях Сейдозера экспедиция нашла обтесанные гранитные параллелепипеды; рядом с ними обнаружились участки очень похожие на вымощенные камнем дороги. Самыми поразительными находками стали древние пирамиды, сложенные из массивных каменных блоков с явными следами обработки. Всё это вне всяких сомнений имело искусственное происхождение, и Барченко был твердо уверен, что они нашли материальные подтверждения существования Гиперборейской цивилизации…»

Будильник в смартфоне еле слышно мурлыкнул. Яша бросил взгляд на цифры в углу экрана – ого, время уже вышло, скоро его ждут в Останкино! Он сделал ещё несколько пометок в блокноте, сложил книги стопкой и понёс к столику библиотекаря.

Порученец посторонился, пропуская в кабинет мужчину, нагруженного полированным деревянным ящиком размером примерно с патефон. Посетитель (скрещенные молоточки на малиновых петлицах указывали на принадлежность к техническому отделу ОГПУ) водрузил свою ношу на круглый столик в углу кабинета и замер рядом по стойке «смирно». Только что каблуками не щёлкнул, отметил Агранов – наверняка из особо ценных специалистов, привлечённых к работе ещё при Железном Феликсе. Сам он не очень-то доверял «бывшим», хотя с представителями столичной богемы (сохранились и такие, хотя и куда меньше, чем в незабвенные времена «Стойла Пегаса) общался много и охотно, и даже слыл среди московских поэтов и художников своего рода меценатом.

– Доставлено, согласно вашему распоряжению, Яков Саулович!

– отрапортовал порученец. Товарищ военинженер покажет, как эта штука работает, и наладить поможет.

– А другое название у неё есть, кроме «штука»? – осведомился хозяин кабинета, поднимаясь из-за стола. – Видимо, какая-то разновидность фонографа?

Нынешний начальник Специального отдела высшим образованием отягощён не был – окончив четыре класса городского училища, он делил всё своё время между лесным складом, где он служил конторщиком, и революционной деятельностью в партии социалистов-революционеров. В пятнадцатом году Агранов ушёл из эсеров и вступил в РКП(Б), а четыре года спустя, в тяжелейший для Республики Советов 1919-й год занял место особоуполномоченного Особого отдела ВЧК – и с тех пор не покидал ни этого поста, ни здания на Лубянке. За это время он, выходец из семьи еврейского бакалейщика, обзавёлся массой полезных знаний и навыков, однако техническая грамотность в их число не входила.

– Никак нет, товарищ особоуполномоченный! – ответил военинженер. – Этот аппарат называется «телеграфон», изобретение датского инженера Поульсена. В фонографе, видите ли, для записи звуковых колебаний используется покрытый воском валик, запись же нарезается специальной иглой. А здесь используется стальная лента, а запись производится особой магнитной головкой. Это позволяет…

– Можно без подробностей. – великодушно разрешил хозяин кабинета. – Я слышал про телеграфоны, но полагал, что в них используют стальную проволоку.

– Это новейшая модель фирмы «Блаттнерфон». Здесь вместо проволоки применяется стальная лента – она реже запутывается и рвётся. Этот аппарат мы недавно получили из Англии и только- только успели его освоить.

– Успели, говорите? – Агранов потрогал пальцем катушку, на которую была намотана блестящая стальная лента. – Это замечательно, что успели. Аппаратуру на месте монтировали тоже вы?

Команду установить прослушивающие устройства на конспиративной квартире, числящейся за Спецотделом ОГПУ, он дал, сразу, как только узнал, что начальник упомянутого Спецотдела Глеб Бокий встречался на этой самой квартире с Трилиссером, изгнанным недавно из лубянского кабинета.

– Так точно, я. – кивнул военинженер. – Сам проверял качество записи с микрофонов. Мы поставили их три – так, чтобы во время работы можно было переключать запись с одного на другой.

– Весьма разумная предосторожность. – кивнул Агранов. – А готовую запись вы прослушивали?

– Так точно. – военинженер облизнул языком губы. – Надо же было убедиться, что запись качественная…

Волнуется, понял Агранов. Значит, на записи что-то по- настоящему опасное. Такое, о чём даже сотрудник технического отдела ОГПУ, которому по долгу службы постоянно приходится иметь дело с государственными секретами, предпочёл бы не знать. Что ж, тем лучше, тем лучше…

– Запись получилась вполне приличная. – продолжал, справившись с волнением, военинженер. – Только слушать придётся через наушники, звук слишком слабый. Позвольте…

Он откинул в задней стенке ящика крышку и извлёк оттуда большие эбонитовые наушники на витом электрическом шнуре. Повозился, закрепляя клеммы на панели прибора.

– Готово, товарищ особоуполномоченный! Вот эта клавиша – включение записи, вот эта – остановка. Если захотите прослушать какой-нибудь фрагмент ещё раз, то вот этот рычажок, сверху, управляет перемоткой. Вправо – вперёд, влево – назад.

– Как-нибудь разберусь. – Агранов взял наушники и надел на голову. Военинженер сунулся было поправить, но замер, наткнувшись на недовольный взгляд.

– Вы, товарищ, подождите пока в приёмной. Если понадобится что-нибудь по технической части, я вас вызову.

– Значит, решено. – Трилиссер поднялся из-за стола. Видимо, сегодня была его очередь в волнении расхаживать по комнате. – Пусть Барченко попробует повторить опыт Либенфельса с этими, как их…

– Зомби. – подсказал Бокий. Он, не в пример прошлой их встрече, сохранял видимость спокойствия, только хлестал коньяк рюмками, усидев на пару с собеседником целую бутылку. – Немцы называли их на гаитянский манер, а наши умники предпочитают другой термин – «мертвяки».

– Ну, пусть будут «мертвяки». – согласился собеседник чекиста.

– Лишь бы не случилось такого конфуза, как в замке у Либенфельса. Барченко уже решил, как он собирается их контролировать?

– Пока думает. Он тоже поначалу предположил, что Либенфельс ошибся с переводом, из-за чего его твари вышли из повиновения, но теперь считает иначе. Говорит: не хватает чего-то важного, какого-то обязательного условия, без которого успеха нельзя достичь в принципе.

– И чего именно? Какой-то ингредиент… тинктура?

– Тинктура – это, Меир, из области алхимии, а покойник такой ерундой не баловался. И Барченко тоже не собирается. Нет, то, что ему нужно, прячется за неким «порогом Гипербореи». Об этом, кстати, и в книге говорится – в тех фрагментах, переводы которых привезли из Палестины наши посланцы. Не слишком много и довольно туманно, но это словосочетание там определённо встречается.

– «Порог Гипербореи»… задумчиво повторил Трилиссер. – Звучит словно какое-то шаманство!

– Шаманство и есть. Барченко, когда понял о чём речь, аж затрясся. Он ведь именно у шаманов выспрашивал во время своей экспедиции, где искать эту самую Гиперборею! И до сих пор уверен, что нашёл – только не смог разгадать, как туда проникнуть. Они, видишь ли, кроме фигуры на скале и пирамид, сложенных из каменных плит, обнаружили неподалёку от того озера какую-то то ли пещеру, то ли тоннель, то ли лаз, уводящий глубоко под землю. Причём тоннель этот явно искусственного происхождения – стены ровные, потолок высотой метра три, полукруглый, сводчатый. Барченко убеждён, что через этот лаз можно попасть в скрытое от людей подземное царство – ту самую Гиперборею. И теперь отказывается продолжать работк, пока не доберётся до этого самого «порога».

– А ты что, собираешься ему потакать?? – сощурился Трилиссер. – Снова?

– Ну… – Бокий покачал головой. – Слушать Барченко так или иначе придётся, кроме него никто толком не понимает, что делать дальше. Но я убедил Гоппиуса повторить опыт Либенфельса, не дожидаясь результатов поисков. Разумеется, в безопасных условиях, жертвы нам не нужны.

– А материал? – негромко поинтересовался Трилиссер. – Из кого он будет делать своих «мертвяков»? Тут, согласись, без жертв никак.

– Материала хватает. Я распорядился отсрочить исполнение нескольких расстрельных приговоров, вынесенных в Харькове, и сейчас там для нас накапливают… контингент.

– Что ж, логичное решение. Работать будете в коммуне?

– С ума сошёл? – Бокий казалось, испугался, услыхав такое предположение. – Мы, конечно, кровавое чека и всё такое, но там всё же дети… Нет, местечко уже подыскали – это неподалёку, заброшенный кирпичный завод. Сейчас там ведутся подготовительные работы – разумеется, в полнейшей тайне.

– Полагаешь, у Гоппиуса ничего не выйдет? – негромко спросил Трилиссер. Чекист пожал плечами.

– Кто ж его знает? С одной стороны, опыт проводится не в пример основательнее, чем это делал Либенфельс, а с другой – Барченко, возможно, прав. В любом случае, мы должны быть готовы к любому варианту.

– Я именно это имею в виду. Если Гоппиус таки добьётся успеха – придётся как можно скорее перебрасывать «мертвяков» в Москву и… ну, ты понимаешь, куда.

– Понимаю. – Бокий поджал губы. – И уже готовлю всё необходимое. Кстати, я собираюсь подключить к разработке операции Корка⁵ – он, если ты не забыл, командует войсками Московского округа, и может быть чрезвычайно для нас полезен.

– Охрану Кремля несут войска ОГПУ. Корк ими не распоряжается.

Шпильку насчёт забывчивости Трилиссер пропустил мимо ушей.

– На этот случай у нас имеется Петерсон⁶, как-никак, комендант Кремля. Что до Корка, то он всё равно понадобится – не в этот раз, так в другой. Имей в виду, Меир, подготовка к февральскому пленуму – это так, на всякий случай и, скорее всего, не пригодится. А вот на июль намечен Объединённый пленум ЦК и Центральной контрольной комиссии, и тон на нём будет задавать Сталин со своими прихлебателями. Эксперимент Гоппиуса намечен на февраль, но если он закончится неудачей – а я в этом почти не сомневаюсь, – у нас останется ещё четыре месяца на поиски «Порога Гипербореи» и реализацию идей Барченко.