Искусство наследования секретов

– Это точно.

– А где начался пожар? Мы находимся… – прищурив глаза, я повела головой из стороны в сторону: – двумя этажами выше трапезной и гостиной, верно?

– Верно. Возгорание произошло в комнате этажом ниже. Никто не знает, что случилось. Как всегда. Мы с Пави думаем, что здесь кто-то жил. Какой-нибудь бездомный. Кто-то разводил костер прямо посреди той комнаты. Возможно, огонь вышел из-под контроля.

– К счастью, он не уничтожил весь дом.

– Да, – хлопнул меня по плечу Самир: – Пойдемте, посмотрим хорошую комнату. Вам она полюбится.

В конце башни мы свернули влево и спустились на нижний этаж по выстланной ковром, но замусоренной лестнице. Интерьерное убранство мгновенно преобразилось, в нем еще витал дух былого великолепия. Петляя по коридорам, Самир привел меня в противоположную часть дома, еще одно длинное ответвление буквы «Е».

И я опять замерла у перил лестницы, оглядывая помещение – бальный зал? – сильно пострадавшее от воды и осыпавшейся штукатурки. Подняв глаза вверх, я увидела свет, просачивавшийся в приличную дыру в крыше. Длинный и когда-то явно величественный зал теперь пустовал, если не считать обломков и всякого хлама.

– Похоже, его стены были расписаны, – заметила я.

– Да, – наклонил голову Самир. – На этом этаже кое-где сохранились росписи. Пойдемте, посмотрим.

Коридор зеркально повторял тот, что был на верхнем этаже. И также тянулся во всю длину «Е». Но этот этаж был более роскошным. Чего стоили только фризы и деревянные панели с золочением, которыми были отделаны стены!

– Сюда! – толкнул Самир скрипучую дверь в комнату, разительно контрастировавшую с другими помещениями. Как оазис в пустыне. Время и запустение не прошли бесследно и для нее. Но краски еще не поблекли в узорах цветистых тканей и вышивок. А на стенах до сих пор висели картины разной величины и разнящиеся по жанрам. Их рамы были покрыты густым слоем пыли и облеплены нитями паутины. Но изображения не утратили красоты и казались полными жизни. Павлины и тропические пейзажи соседствовали с портретами экзотических людей – султана в гареме и высокой темнокожей женщины с темными глазами, загадочными, как бездонные озера. И тут же на ковре валялся тигр в окружении прекрасных дев… Картин было много, очень много. Самых разных!

– Как будто попадаешь в иной мир! – я прошлась по кругу, пытаясь окинуть взглядом необъятное. А потом остановилась и посмотрела на Самира: – Это комната моей бабушки, так?

Парень кивнул, скользнув глазами по картинам:

– Она умерла, мечтая попасть в Индию.

– Откуда вы знаете?

– Моя бабка была ее личной горничной. Как это правильно назвать?

– Вы меня спрашиваете? Я – американка. Камеристкой?

И снова этот легкий, почти не заметный изгиб губ:

– Вы выглядите как девушка, которая должна знать подобные вещи.

– Женщина.

– Ну да, – Самир опустил голову, но свои темные глаза – глубокие как озера – от моих не отвел. Он был слишком молодым для меня. Я была связана запутанными, еще не законченными отношениями. Но я могла в тот миг поклясться, что парень со мной флиртовал: – Да, женщина.

«Не заблуждайся и не поддавайся иллюзиям!» – велела я себе и отошла от Самира подальше.

– Моя бабка рассказывала отцу о леди Виолетте, кажется, на протяжении всей своей жизни. Я думаю, что он познакомился с ней до ее кончины. Но все те события, что произошли сразу после этого… Все это странно.

– А что за события?

– Я не знаю всего в точности – отец лучше бы вам рассказал – но моя тетя, его сестра, исчезла. Моя бабка на тот момент еще была жива, а вот здравствовала ли ваша бабушка или уже упокоилась, я не помню. Вам лучше расспросить отца.

Я прищурила глаза:

– Его сестра так и не вернулась?

Самир приподнял плечо:

– Нет. Ее так и не нашли. Ей было всего пятнадцать.

– Печально.

– Да, – прошелся взад-вперед парень.

– А ваш отец… он до сих пор живет здесь?

– Угу.

– Во вторник я ужинаю в ресторане Пави.

– Она говорила. Это очень любезно с вашей стороны.

– Это с ее стороны любезно, – парировала я. – А поначалу это ведь был ресторан вашего отца, так? Он все еще помогает Пави?

– Временами, – смахнув древнюю паутину с фотографии в орнаментированной рамке, Самир протянул ее мне: – Вот они, в Индии. Наши бабушки.

Мое сердце екнуло. На черно-белом моментальном снимке были запечатлены две женщины. Индианка смотрела в камеру прямо, не улыбаясь; длинная черная коса свисала с плеча ее сари. Белая женщина, моя бабушка, сидела в кресле, положив руку на голову большой светлой собаки. Она была в безукоризненно пошитой, приталенной сорочке, бриджах и сапогах для верховой езды. И я мгновенно узнала ее лицо.

Потому что это было мое лицо!

– У нас даже волосы одинаковые, – пробормотала я, прикоснувшись к своим вьющимся локонам. Непослушные, они своенравно падали на плечи – совсем как у бабушки Виолетты.

– У отца есть копия этого снимка, – сказал Самир и, пристроившись позади, заглянул через мое плечо на фото: – Я даже испугался, когда вас впервые увидел. Вы словно перенеслись во времени вперед.

Я заглянула в свои глаза, перевела взгляд на свой слишком широкий рот, с него – на подбородок и скулы, гораздо более резкие и решительные, чем утонченные черты мамы:

– Не знаю даже, что и думать…

– А Пави похожа на мою бабушку, – откликнулся Самир, – хотя не так сильно, как вы на леди Виолетту.

Его дыхание взъерошило волосы на моем плече, и смятение, в которое повергла меня фотография, приумножила неловкость от близости его тела. И опять этот ускользающий знакомый запах…

«Так, не все сразу!» Вернув фотографию Самиру, я отстранилась:

– Что-то я разволновалась.

– Понимаю.

Под картиной с пышнотелой обнаженной красавицей, возлежавшей на кушетке, стоял инкрустированный туалетный столик с множеством разных флакончиков. Взяв один из них, я вытянула затычку. Духи высохли, от былого аромата остались лишь последние терпкие нотки. Но это, без сомнения, был «Шалимар».

– Этот флакончик сам по себе, наверное, стоит целого состояния. Это, должно быть, «Лалик», – не выпуская его из руки, я обвела глазами комнату и внезапно ощутила всю тяжесть решений, которые мне предстояло принять. Картины, все эти бесценные сокровища и ненужный старый хлам, загадки и подарки на память, обветшалые стены и идеальный музей ушедшего времени… – Что мне со всем этим делать? Здесь так много всего… Я даже не знаю, с чего начать…

– Вам не нужно принимать решение сегодня, – Самир взял из моих рук флакончик и поставил его на то место, где он стоял – идеальный, не запыленный овал. – Может, на сегодня хватит впечатлений, а? – подтолкнул он меня к двери. – Каждому открытию – свое время.

Кивнув, я бросила через плечо взгляд на залу, когда-то утопавшую в расточительной роскоши. Самир был прав. В тот момент я уже вряд ли могла воспринять адекватно новые откровения и разоблачения. И все же я спросила:

– А у вас есть предположения, где была спальня моей мамы?

– Возможно, – наклонив голову, Самир постучал по губам указательным пальцем: – Дальше по коридору.

Он провел меня мимо нескольких дверей. Одна из них была открыта, и я, конечно, не преминула заглянуть внутрь. Комната оказалась в плачевном состоянии: потолок лежал на кровати, отклеившиеся обои свисали со стен покоробленными, заплесневевшими полотнами. Около изысканной лестницы я остановилась и скосила взгляд вниз, к ее основанию. А потом подняла глаза к галерее:

– Мы можем подняться туда?

– Конечно. Но, пожалуй, это лучше сделать в другой день.

– Ох, извините! Я в своей ненасытности, наверное, замучила вас.

Рот Самира слегка выгнулся. В тусклом свете его глаза лукаво блеснули, призывая меня погрузиться в их бездонную черноту, узнать, что за нею скрывалось. Так мужчины не смотрели на меня настолько давно, что я не сразу поняла, что это было.

– Мне нравится ваша ненасытность, – рука Самира взметнулась вверх, пальцы лишь слегка коснулись моего локтя и тотчас же отпрянули в сторону. – Но мне показалось, что вы устали.

– Я?

– Вы начали прихрамывать.

– А-а, – я только в этот миг почувствовала, что нога действительно стала побаливать. – Похоже, вы правы. Но мне, правда, хочется увидеть мамину комнату. Если это возможно…

– Конечно, – Самир предложил мне руку, и мне очень захотелось прильнуть к нему вплотную, уловить запах его рубашки.

Пришлось взять себя в руки.

– Показывайте путь, – отмахнулась я от руки парня с легким смешком.

– Думаю, вот эта комната была опочивальней вашей матушки, – произнес Самир, распахнув передо мной полуоткрытую дверь. Черно-белый кот спрыгнул с кровати и сначала юркнул под нее, а когда мы вошли, прошмыгнул мимо нас в коридор. Похоже, в усадьбе обосновалась целая колония диких кошек. «И что с ними будет, если я затею в доме ремонт?» – почему-то подумалось мне.

Мамина спальня сохранилась не так хорошо, как бабушкина. И меблировка ее оказалась скромнее. Никаких картин или флакончиков с духами. Постель была убрана, потолок практически голый. На большей части стены с окнами кривились водяные разводы, а в углу с потолка предостерегающе свисали отваливающиеся куски лепного фриза. Я попыталась выдвинуть ящик комода, но он от сырости разбух и не поддался.

Больше рассматривать здесь было нечего. Я испытала гораздо большее разочарование, чем следовало, и тот же прилив эмоций, что накатил на меня в торговом центре, выплеснулся на лицо слезами, потекшими из глаз. В смущении отвернувшись от Самира, я поспешила смахнуть их с щек руками.

Но это не помогло. Тоска по маме захлестнула меня с новой силой. Возможно, это была ее комната. Быть может, она засыпала в ней тысячи раз. Самир, должно быть, понял, что я заплакала, но с деликатностью отошел в сторону. Через пару минут я сделала глубокий вдох и огляделась. У ближайшей стены стоял красиво декорированный гардероб. Я попробовала отворить его дверцы. Они открылись легко; внутри висели вечерние платья – истлевшие настолько, что превратились в отрепья, цеплявшиеся друг за друга нитями. Дотронься я до них, и они бы рассыпались в прах. Но в глубине шкафа я заметила какой-то предмет. И, как можно осторожнее отодвинув подолы нарядов, достала его. Одно из платьев упало с вешалки, но меня это уже не озаботило.

В моей руке оказалась картина. Маленькая – примерно десять на десять дюймов. И явно работа молодой художницы, еще не освоившей в совершенстве все те техники, что впоследствии отличали мамины картины. Тон был темным, и изображению не хватало той фантазийной причудливости, что отличала ее поздние картины и рисунки леса. Но это, несомненно, был тот же лес. Только угрюмый, даже зловещий. Деревья, трава, переплетающиеся тени, глаза, смотрящие отовсюду…

– Это мамина работа, – передала я картину Самиру.

Лицо парня нахмурилось:

– Мрачновато как-то, да?

– Верно, – я всмотрелась в изображение пристальней. – Что такого может быть в этом лесу? Там ведь больше не водятся волки?

– Нет. Если только кабаны время от времени появляются. Но тогда, может быть, в нем водились какие-нибудь хищники. Надо поспрашивать старожилов.

Я забрала у парня картину:

– Ладно. Я возьму ее с собой. И, пожалуй, на сегодня хватит.

– Как скажете.

Мы двинулись к выходу. На главной лестнице Самир вдруг остановился и, стиснув рукою перила, сказал:

– А знаете, что вам надо сделать? Позвонить Примадонне Реставрации.

– Кто это?

– Она ведет телепрограмму о восстановлении старых поместий. Находит старые развалины и придумывает, как привести их в божеский вид, да еще и срубить за это деньжат, – Самир продолжил спуск по лестнице.

– Правда? Это вроде реалити-шоу?

– Да. Посмотрите ее программы в YouTube, – остановившись у подножия лестницы, Самир вскинул глаза вверх: – Готов поспорить, ей понравится этот домик. Хорошая история, тайна и… хозяйка-красавица, – улыбнулся мне парень.

Я закатила глаза:

– Льстец!

– Вовсе нет.

Телевидение… Все прошлое могло раскрыться. Все тайны мамы, понудившие ее уехать. Все ее секреты, какими бы они ни были… Вряд ли это пришлось бы ей по душе.

А с другой стороны… Быть может, это был реальный способ спасти усадьбу? И моя невероятно практичная мама сказала бы: «делай, что должно, дорогая!» Мне надо было обо всем хорошенько подумать. Грех было не воспользоваться помощью, которую я могла получить. Закончив спуск с лестницы, я спросила Самира:

– Почему вас так волнует, что случилось с этим домом?

Он пожал плечами, потом снова вскинул глаза вверх. Сначала – на окно, потом – на высокий потолочный свод. А затем перевел взгляд на резные деревянные панели.

– Не знаю. Просто жаль, если все это разрушится, – он поднял руку: – Посмотрите!

С галереи на нас глазел кот. Возможно, тот самый, что выскочил из-под маминой кровати. Но совершенно точно не похожий на кота, который нам попался на глаза первым. Этот был почти весь черный, с белыми пятнышками на мордочке и лапках.

– Привет, котяра! – сказала я.

Но кот не шелохнулся. Лишь его длинный хвост тихо раскачивался из стороны в сторону. Прижав к груди найденную картину, я подумала обо всех котах и кошках, что выглядывали из-за деревьев в лесу, что так часто рисовала моя мама. Слезы снова подступили к глазам, и мне пришлось отвернуться:

– Что-то меня сегодня одолели эмоции.

– Это нормально. Вы скучаете по матери.

– Да, – кивнула я. – Мне так хотелось бы, чтобы она до сих пор была рядом.

Самир на мгновение сжал мою руку, чуть выше локтя.

Весь обратный путь мы молчали. Припарковавшись возле гостиницы, Самир протянул руку назад, подхватил с заднего сиденья мамину картину и передал мне. А вместе с ней – еще и фотографию наших бабушек в рамке:

– Возможно, вам захочется иметь ее у себя.

– Благодарю. И спасибо за то, что показали мне усадьбу.

– Не за что…

Самир сидел совсем близко от меня в своем маленьком авто. Пока мы лазили по дому, волосы парня растрепались: кудри упали на лоб, почти нависли над одной бровью, где серела полоска пыли. И пахло от парня сумерками и прохладной росой. На долю секунды я позволила себе удовольствие – разглядывать его лицо, этот прямой нос, широкий рот и шелковистую, черную-пречерную бородку.

Чуть дольше времени мне понадобилось, чтобы осознать: Самир тоже смотрел на меня. По радио какая-то женщина напевала какой-то меланхоличный блюз. И я понимала – мне следует уйти, забрать свои вещи и вылезти из машины. Но я продолжала сидеть, вглядываясь в бездонную темноту его глаз. Воздух вокруг нас сгустился; что-то земное, зеленое и плодородное вдруг расцвело между нами, оплетая нас под стать виноградным лозам в окнах Розмера.

«Бежать!»

Распахнув дверцу, я уже готова была выскочить из салона, как Самир меня окликнул:

– Стой!

Мимо пронесся автомобиль. Не с той стороны, естественно.

– Ой, простите. Я никак не привыкну к левостороннему движению.

– Да, нужно время.

– Угу. Спасибо.

Мою спину обжег его взгляд:

– Послушайте… Это может быть немного… э-э… в часе езды отсюда находится один особняк. Он должен вам понравиться. Я мог бы свозить вас туда, если вы не против… В это воскресенье.

– В это воскресенье? Я сожалею, но не смогу – граф Марсвик устраивает прием.

– Граф… – тон парня стал ровным.

– А что? – я разрешила себе оглянуться.

– Это один из богатейших людей в Англии.

– Отлично. Это все упрощает, – вздохнула я. – Спасибо, что поделились со мной.

– Вы так ничего и не поняли?

– Не поняла чего?

– Не важно, – помотал головою Самир и выглянул в окно: – Теперь все чисто.

– Спасибо еще раз, – я вылезла из машины.

– Пожалуйста, – только и сказал он.

И сразу же уехал. А я, сжав картину и фотографию, побрела в номер, сознавая, что топаю слишком сильно.

Намеренно? Вот этого я не знала.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я приняла душ, смыла с волос паутину и внезапно осознала: до чего же длинным выдался день! Нога болела, эмоциональное напряжение достигло предела из-за «откровений» усадьбы и… всего остального.

Завернувшись в уютный купальный халат, я открыла свой ноутбук. И забила в поисковике «Примадонна Реставрации».

Гугл выдал сотни сносок. Все они касались темноволосой женщины лет пятидесяти, по имени Джокста Эдвардс. Она была высокой, с прямым и открытым взглядом; живое, привлекательное лицо лучилось энергией, к которой примешивалась толика капризной эксцентричности. Похоже, она умела решать дела и добиваться цели и, вместе с тем, всегда была не прочь похохотать до колик в животе. Я просмотрела сайты, несколько выпусков ее шоу и блоги. Энтузиазм Джокасты и ее увлеченность делом – спасением старинных домов в Англии – был ощутим. Она также привлекала группу специалистов по архитектуре, истории искусства, садово-ландшафтному дизайну и реставраторов. И это могло сослужить мне огромную пользу.

После всего, что я успела наслушаться о непомерных затратах на восстановление старых домов и о том, каким обременительным, если не разорительным имуществом они порой оказываются для владельцев, Джокаста предлагала целый спектр вариантов и возможностей.

Идея обратиться к ней за помощью была не так плоха! И сделать это мне ничто не мешало. Кликнув по ссылке «Контакты» на странице ее шоу на Би-Би-Си, я начала придумывать текст обращения.

«Меня зовут Оливия», – напечатала я и тут же стерла.

«Я – леди Оливия Шоу, новая графиня Розмерская. Совсем недавно я узнала о наследстве, включающем полуразрушенный елизаветинский особняк. Я не уверена, что его можно спасти, но…».

Внезапно я осознала, что мною двигало.

Подспудно я чувствовала, что подведу свой род, предам память о тех женщинах, что до меня владели Розмером, если хотя бы не попытаюсь его спасти. И почему я до сих пор не отождествляла себя с ним?

«Как Вам, возможно, известно, усадьба пустовала с конца семидесятых годов, когда ее покинули все члены семьи. Моя мать уехала в Сан-Франциско, где родила и вырастила меня, не обмолвившись ни словом о своем прошлом. Следы ее брата, по-видимому, потерялись. И совершенно не ясно, когда умерла моя бабушка. Среди местных жителей бытует верование, будто она прокляла Розмер, потому что не желала жить в Англии, но была вынуждена переехать сюда из Индии, когда получила поместье в наследство.

Я сама родилась в Калифорнии. По профессии – кулинарный критик, автор статей и эссе. И совершенно не имею опыта в той сфере, которой занимаетесь Вы. Но история поместья Розмер длинная и легендарная, переплетенная с жизнями и судьбами женщин, которые им владели. Я нахожу ее загадочной и захватывающей. Надеюсь, что и Вам она покажется такой. Буду рада нашей встрече и общению, если Вы сочтете ее стоящей Вашего шоу. Мой телефон: (01632) 961796. Вы также можете связаться со мной по этому эмейлу.

С уважением, Оливия Шоу, графиня Розмерская»

Я щелкнула «Отправить». И – словно мне в награду – в ящике электронной почты тут же высветилось письмо от издателя:

«Дражайшая Оливия!

Вы унаследовали поместье? Неужели вы еще в нас нуждаетесь?

Мне понравились обе Ваши статьи, как и идея о создании цикла эссе об английской пище и способах ее приготовления. Я готов обсудить эссе, посвященное английской кухне, но хотел бы привлечь еще Линдси. Давайте переговорим в начале следующей недели. В среду, например? Сообщите, в какое время мне удобнее Вам позвонить.

Дэвид»

Моей реакцией на это послание было безусловное облегчение. Если бы мне удалось убедить Дэвида в целесообразности британского цикла, я смогла бы выторговать для себя столь нужное сейчас время. Линдси, исполнявшая в мое отсутствие обязанности ответственного редактора, скорее всего, молила всех чертей, чтобы я не возвращалась как можно дольше. Так что помех с ее стороны ожидать не стоило. Открыв блокнот на чистой страничке, я записала несколько новых идей – о девушке с пирожными, овцеводстве и производстве ягнятины и, возможно, крафтовом пиве. Вспомнив о предстоящем ужине в ресторане Пави, я добавила: «Индийская кухня в Британии»? Потом отправила Дэвиду ответное письмо с указанием временных интервалов, в которые мы могли бы пообщаться с ним по Скайпу, и, довольная, откинулась на спинку кресла, предоставив горшочкам с идеями медленно «томиться» на задних конфорках своего воображения.

Лежавший на столе мобильник разразился простейшим позывным: дзынь-дзынь, дзынь-дзынь (я еще не успела установить мелодию). Сердце заколотилось: «А вдруг это Самир?» Кто еще мог позвонить мне на этот номер?

Но на экране высветился неизвестный мне телефон.

– Алло?

– Здравствуйте, леди Шоу, – произнес нараспев бодрый британский голос. – Это Джокаста Эдвардс. Вы посылали мне электронное сообщение о поместье Розмер?

Я резко выпрямилась:

– Да! Здравствуйте.

– Ах, моя дорогая! Я полюбила эту усадьбу еще девочкой. Я выросла на окраине деревни Хорндон на Холме. И в детстве часто хаживала на празднества и пикники, которые устраивались в поместье. Именно Розмер привил мне любовь к старинным домам и усадьбам. Это просто трагедия. Что с ним случилось!

– Значит ли это, что вы заинтересованы?

– Разумеется! Я могла бы приехать из Лондона во вторник, если вам это подходит.

– Здорово! Конечно, подходит! Только должна вас предупредить, что пока не располагаю ни полной информацией, ни реальными цифрами. Я жду отчета от поверенного.

– Не беда. На данном этапе это не так важно. Мы могли бы встретиться… ну, скажем, в час, во вторник, прямо в доме?

Я рассмеялась:

– Да! Это было бы прекрасно!

– Вы в курсе, что мы не оплачиваем работы по ремонту и реконструкции? Мы только подбираем специалистов и иногда помогаем найти лиц, способных оказать вспомоществование.

– Чудесно. Это то, что мне нужно.

– Мое шоу показывают в Америке?

– Нет, насколько мне известно. Кое-кто здесь посоветовал мне к вам обратиться.

– Гм-м. Интересно. Ладно, дорогая. Увидимся через несколько дней.

– Хорошо. До свиданья!

– Пока-пока!

С минуту я просидела с мобильником на коленях, в очередной раз пораженная тем, как стремительно развивались события. «Может, написать смс-ку Самиру и рассказать ему? Я вспомнила холодную натянутость в его машине под конец нашей поездки и свою собственную неловкость.

«Нет. Пожалуй, не стоит. Лучше все оставить, как есть».

Я встала и потянулась, пытаясь решить, где поужинать. Опять остаться в гостинице и обойтись едой из паба? Мой желудок сразу воспротивился. Я не привыкла есть тяжелую пищу каждый день. Похоже, пришло время узнать, что еще готова предложить эта деревня.

Одеваясь, я перехватила взгляд бабушки, взиравшей на меня с фотографии на столе. И внезапно меня обуяло негодование. Как могла мама смотреть на меня, как две капли воды походившую на ее собственную мать, и ничего не говорить мне об этом? Любила ли она свою мать? В раздумьях я натянула свитер через голову. Казалось ли ей мое сходство с бабулей благословением, или маме оно было ненавистно?

Неужели для нее поделиться со мной тайной было смерти подобно? Ведь мама не могла не понимать, в какой ситуации я окажусь, когда она умрет.

А, может быть, она, и правда, этого не сознавала? Может, думала, что в наследство вступит кто-то другой, или все поместье отойдет властям?

Нога почти перестала болеть, но долго проходить на каблуках я не смогла бы. Мощеные булыжником улочки были мокрыми после прошедшего дождя. В лужицах отражались огни витрин и свет, горевший в квартирах над ними. В одном окне я заметила женщину, мывшую посуду. И мне отчаянно захотелось оказаться на ее месте – самой приготовить и накрыть себе ужин. Как же давно я не жила нормальной жизнью! Сколько еще времени должно было пройти прежде, чем я смогла бы вернуться к прежнему, привычному ритму – ходить без трости, собирать материал, писать и редактировать, готовить и есть. Я скучала по той жизни, но пока возвращение к ней представлялось нескорым.

«Но, возможно, у меня теперь получится воссоздать хоть какое-то подобие нормальности? После беседы с Джокастой во вторник будет ясно: подыскивать ли мне квартиру на пару месяцев или и дальше оставаться в гостинице», – утешила себя я.

Несколько ресторанов еще работали. Из любопытства я заглядывала в каждый. И с удивлением обнаруживала в них довольно фешенебельную публику, если судить по опрятным брюкам и модным стрижкам. Должно быть, эти люди съезжались из тех новых жилых микрорайонов, о которых мне рассказывал Питер. И большинство ресторанов выросли в деревне на потребу этому контингенту. «Надо будет выяснить», – сделала я в памяти зарубку. Жилые массивы под стать спальным районам города – это было мне знакомо. А вот их отличия от американских пригородов могли стать темой интересной статьи.

В раздумьях я даже не заметила, как подошла к ресторанчику Пави. Название «Кориандр» было выписано золотыми буквами на зеркальном стекле окна. Свет внутри был вкрадчиво приглушенный. Стоявшие на столах свечи в латунных подсвечниках отбрасывали на белые скатерти геометрические узоры. «Павлиний» мотив обыгрывался бирюзовыми штрихами – деревянными салфетницами, окрашенными в бирюзовый цвет, зеленовато-голубыми платочками в жилетных кармашках работников. Официанты были в черных брюках и жилетах поверх белых рубашек. Классика.

Мне вдруг расхотелось ждать вторника. Аромат, разносящийся из ресторанчика, был несказанно аппетитным.

Но что поделать – приходилось ждать. Ужина с Пави. Приема у графа. И того момента, когда моя жизнь снова сдвинулась бы с мертвой точки.

И вместо «Кориандра» я выбрала бистро во французском стиле, тихое и уютное. Официант уговорил меня отведать тушеного кролика, который оказался невообразимо нежным, а подливка к нему – такой сбалансированной текстуры, что я поспешила вытащить из сумки блокнот и записать угаданные ингредиенты. Тимьян, розмарин, морковь и петрушка. Грибы, горчица и лук-шалот.

Божественно! Столь идеальное блюдо быстро избавило меня от ощущения одиночества, и, неспешно опустошая второй бокал вина, я извлекла из сумки альбом, купленный в Летчуэрте. Мой столик стоял в темном углу у окна, и я зарисовала предметы сервировки, бокал, ингредиенты моего блюда, а потом переключила внимание на местных жителей, гуляющих по площади и мостовым под звездами, блиставшими над округлыми холмами окрест. Пара юных влюбленных обнималась у древнего каменного «масляного креста» в центре площади. Их фигуры высвечивал фонарь, и на расстоянии они могли сойти за героев любого времени – и периода Реставрации Стюартов, когда Карл II вернул моим предкам земли и дом; и Викторианской эпохи, и даже военных сороковых, когда бомбы практически уничтожили это небольшое островное государство.

Люди жили и умирали в этой маленькой деревушке на протяжении многих сотен лет. И я внезапно окунулась в прошлое, поколение за поколением промелькнули перед глазами. И рука быстро заводила карандашом по бумаге, воссоздавая силуэты людей в разных нарядах, сообразно моде своего времени, двигавшихся вокруг и сквозь друг друга, ступавших по тем же улочкам и дорожкам. Тихую площадь вдруг наводнили их призраки, со своими историями и семейными преданиями. И я почувствовала странное умиротворение, словно и моя судьба была связана с их планидами какими-то тайными, мистическими узами.

Жизнь мне судила очутиться в этой деревне. И, наверное, лучшее, что я могла сделать, – это просто подождать, когда она мне явит, для чего.

Ранним утром во вторник, взяв с собой альбом с карандашами, я поднялась на холм к церкви. Утро, наконец, выдалось сухое и ясное. Косые лучи желтого светила, поднимавшегося на востоке, искрились над полями и покрывали глянцем траву на волнистой гряде. Поместье Розмер оставалось в тени, но я зарисовала его тоже. Линии получались дрожащими и прерывистыми, но рисование внушило мне то же спокойствие, что и всегда. Мне никогда не удавалось расслабиться и обрести душевное равновесие путем медитации в сидячей позе. А вот приготовление пищи, ходьба и работа над эскизами или этюдами приносили мне то самое ощущение, которое описывали люди, практиковавшие медитацию – чувство отрешенности, сосредоточенности на текущем моменте, безучастности ко всем назойливым, безумным голосам, наперебой пытающимся завладеть твоим вниманием.

Ночью мне по электронной почте пришло письмо от Нэнси. Ей поступило с десяток заявок на воскресный осмотр дома, и теперь нам нужно было только выбрать лучшее – по предлагаемой сумме. Просто поразительно, как много людей изъявили желание выложить за этот небольшой участок земли кругленькую сумму. А она превысила предсказанные Нэнси 3,5 миллиона долларов на триста тысяч! И даже после уплаты всех пошлин и налогов это был серьезный куш.

Сидя на низкой старинной стене и зарисовывая кладбище, я невольно поддалась противоречивым эмоциям, которые всколыхнула во мне потенциальная продажа дома. Мне никогда уже не удалось бы посидеть на маминой кухне. Но зато на моем банковском счету появилась бы нехилая сумма. И эти средства можно было вложить в Розмер, реши я его восстанавливать. Или в новую недвижимость в Сан-Франциско. Да во что угодно, на самом деле!

Единственное, что меня не привлекало – это покупка квартиры в Сан-Франциско вместе с Грантом. Год или два назад такой шанс показался бы мне лучшим подарком Вселенной. Мы были счастливы.

Но на поверку оказалось, что не были.

На обратном пути в гостиницу, я заглянула в офис Хавера.

– Доброе утро! – поприветствовала меня та же самая секретарша. – Я как раз собиралась вам позвонить. Сообщить, что все готово. Вот, – передала она мне очень пухлый конверт. – Там все, что вы просили. Если у вас возникнут вопросы и потребуется что-то уточнить, просто позвоните нам.

Миссис Уэллс сцепила на столе руки, и я поняла, что она была намного старше Хавера.

– Благодарю вас, – сказала я, не открывая пакет. – Скажите, вы работали секретаршей и у предыдущего мистера Хавера?

– Да, почти сорок лет.

– Значит, вы здесь были, когда все покинули Розмер. Или что там с ними произошло. Верно?

– Все это очень прискорбно, леди Шоу.

– Гм-м. Мне просто хочется все разложить по полочкам в голове. Моя бабушка умерла, так?

– Да. Это случилось в 1973-ем году, – миссис Уэллс, нахмурившись, запнулась: – Или в 74-ом.

Я родилась в 1978-ом, в Сан-Франциско; а маме нужно было время, чтобы эмигрировать, найти мужа, зачать и выносить меня.

– А кто стал графом после смерти Виолетты?

– Ее сын, конечно же. Роджер Шоу был четырнадцатым графом Розмерским.

– Это брат матери. Мой дядя.

– Да.

У секретарши зазвонил телефон: дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь! И, подняв палец вверх, она призвала меня к молчанию.

Дождавшись, когда она переговорит с позвонившим и положит трубку на рычаг, я задала следующий вопрос:

– Куда уехал Роджер Шоу?

– В Индию, насколько мне известно… мы именно туда переводили деньги. Но теперь и он исчез.

– Исчез?

– Никто не снимает деньги с его счета довольно долго.

– Индия… А почему он уехал именно туда?