Искусство очаровывать незнакомцев. Как вести легкие беседы не переходя личные границы

1.1. Так сложилось исторически

Работая с иностранными студентами, я не раз слышала их мнения об особенностях общения россиян. Почти все отмечают нашу контактность, искреннее сопереживание, любовь к задушевным беседам, соборность. Заметна им и обратная сторона этих явлений – привычка делиться проблемами даже с малознакомыми людьми, непрошенные советы, некорректные вопросы о личном. А также обилие в речи глаголов повелительного наклонения: «Читайте!» (преподаватель студентам), «Не курить!», «Не прислоняться!», «Пристегните ремни!» (объявления в общественных местах). Даже «пожалуйста» мы говорим далеко не всегда. И это очень удивляет иностранцев, но соврем не удивляет нас.

Исследователи российского менталитета пишут о том, что объяснение причин этих культурных и речевых особенностей можно найти в коллективизме российской культуры (в противовес западному индивидуализму).^[3]

Россияне действительно запросто «вламываются» в межличностные границы другого. Сами проще впускают на свою территорию и, соответственно, легче заходят на чужую, не испытывая при этом особых моральных терзаний.

Даже «наши» и «их» поговорки свидетельствуют о том, что держать дистанцию, сохраняя тайну частной жизни собеседника, свойственно российской культуре гораздо меньше, чем культурам запада. Например, в английском языке есть огромное количество поговорок про важность дистанции для хороших отношений: «Забор между домами сохраняет дружбу», «Дом англичанина – его крепость». В русском языке преобладают поговорки о важности совместных действий: «Один в поле не воин», «Семеро одного не ждут», «Одному в поле – горе, а вместе всем – раздолье».

Для представителей русскоязычного мира коллективные интересы традиционно выше интересов собственных, личных, мещанских, своекорыстных (чувствуете, какие оценки возникают у этих слов?). А если продолжать цепочку синонимов, то появятся уже резко отрицательные, такие как «шкурный», «меркантильный», «собственнический», «рваческий». Конечно, не может быть случайностью тот факт, что сфера личного, приватного окрашена в русском языке столь неоднозначно. Слишком явная попытка «держать дистанцию» может быть воспринята как высокомерие, чопорность или легкомысленность (именно такими характеристиками мы часто наделяем, к примеру, тех же французов и англичан). Когда начинаешь разбираться, это кажется нелогичным, но то, что записано на глубинных слоях картины мира, и не бывает особенно логичным. Как не логичны инстинкты или предчувствия.

Незнакомец в нашей культуре воспринимается либо как чужой, либо быстро переходит в разряд своих, где церемониальность не требуется. Только, к сожалению, это противоречит мастерству лёгкой светской беседы, которая строится на занимательности, простоте и уважении к дистанции собеседника.

Короткая межличностная дистанция по горизонтали между друзьями, коллегами и родственниками – не единственное следствие российского коллективизма. Второе – наличие существенной дистанции по вертикали (старшие-младшие, институциональные отношения, власть имущие и народ). Из-за чего российской культуре свойственен патернализм (от лат. слова paternus – «отцовский», «отеческий»). Это речевая практика, при которой тот, кто находится в положении выше, покровительствует, а тот, кто ниже, – принимает эти жесты, ведя себя как подчинённый (младший, ребёнок). Понятие патернализма шире гендерных, возрастных положений и ситуаций начальник-подчинённый. Правильнее говорить о патернализме как о дискурсивной практике общества (в том числе проявляющейся и на уровне речи), которая срабатывает в семье, школе, образовательных учреждениях, медицине, бизнесе, в структурах власти, одним словом, везде.

К примеру, невозможно представить, чтобы профессоров в вузе у нас называли по имени и на «ты», как это нередко бывает в европейских университетах.

Или другой пример. В нашем языке очень сложная система имён. Русское имя имеет большое количество вариантов, поэтому в качестве лайфхака я советую своим студентам-иностранцам в первый год обучения использовать только полные формы: Валерия, Дмитрий, Ольга Сергеевна. Маша, Саша – для общения со сверстниками. Маню, Машеньку, Машулю, Манюню, Машку, Машенцию, Маньку, Марусю, Мариванну и прочие изыски оставляем на более продвинутые уровни. И всё равно до конца всю систему осваивают единицы. А ведь это яркий лингвистический признак социальной иерархии и патернализма в том числе.

Как-то обратила внимание, что никому из работающих на моей кафедре не кажется странным тот факт, что нашу тридцатилетнюю лаборантку называют Леночкой, в то время как двадцатисемилетнюю ассистентку зовут Еленой Игоревной. Прошлась по другим кафедрам и встретила лаборантов Ирочек, Оксаночек, Вадиков. Сама я тоже когда-то работала лаборанткой и звалась на кафедре исключительно Танечкой, хотя параллельно училась в аспирантуре и вела занятия. Задавшись целью, я опросила работников самых разных кафедр, и ни разу (во всяком случае, не в ходе этого эксперимента) мне не встретилось лаборанта моложе 35–40 лет, которого звали бы по имени-отчеству. Отсюда вывод – в глазах нашей интеллигенции (а преподаватели вузов, согласитесь, – это те, кто задаёт культурные стандарты) поводом для уважительного обращения к младшему персоналу становится только возраст. Странность? Вообще-то, да! Работа лаборанта или секретаря довольно ответственная, потому что именно они обеспечивают техническое и методическое сопровождение работы всего коллектива.

Явление это повсеместное. В офисе электрика называют Славиком, а менеджера по продажам Анатолием или даже Анатолием Сергеевичем. Даже если Славику тридцать пять и он закончил Энергетический университет, а Анатолий Сергеевич имеет за плечами только банковскую школу (то есть среднее специальное), и при этом ровесник Славика.