Søren’s Sorrow

Ларсоны неспешно приближались к береговой черте, по касательной обходя заросли облепихи.

Впереди росла громада песчаной дюны – куда выше и ближе, чем Сорен запомнил ее. За двадцать лет береговая линия сильно изменилась, песок постепенно сменял поля травы и облепихи.

У самого подножия были деревянные скамейки, Трине тут же села, да и Кристиан умостился напротив.

– Я не пойду, – сказала Трине с легкой обидой, но в целом уже куда спокойнее. – Если хочешь, давай сам. Я пригляжу за детьми.

Он виновато поцеловал ее в щеку, скороговоркой пропел, что вернется минут через пятнадцать, и почти бегом бросился наверх. В голове было пусто, только Сорен почти слышал, как тяжело дышал дед Мадс, взбираясь наверх. Ветер крепчал, сбивал с ног, Сорен иногда проскальзывал чуть ниже, но тут же еще быстрее начинал взбираться.

Наконец он вышел на гребень и остановился, пытаясь отдышаться. Замер.

Далеко внизу море билось о берег. Где-то почти у Норвегии смутно виднелась радуга, над Данией с запада шел дождь.

Сорен стоял и чувствовал, что время течет сквозь него. Ветер безжалостно трепал его, а по щекам текли слезы.

Сорен совершенно ясно ощущал, что свобода – на краю песчаной дюны, медленно пожирающей маяки и церкви, свобода – над жадным морем, отвоевывающим метр за метром ежегодно. Весь мир когда-нибудь будет дюнами и морем, и тогда будет очень пусто. Но это будет очень нескоро. Он состарится и умрет, его дети состарятся и умрут. Но тогда какой-нибудь другой Сорен поднимется на гребень песчаной дюны зимой и тоже почувствует это.

Сорен посмотрел вправо. На другом гребне дюны, раскинув руки и зажмурившись, стояла одна из студенток. На лице ее застыло выражение абсолютного счастья – зеркало лица самого Сорена.

Он улыбнулся еще шире, посмотрел на то, как песок поднимается вверх и смещается в море, и вдруг понял, что в завывании вокруг слышит знакомые ноты. Как будто где-то далеко-далеко голос негромко напевает песню, а разгулявшийся ветер обрывки доносит до Сорена. Он сел прямо на холодный песок, и из груди его вырвался глухой, надрывный звук – задушенный почти двадцать лет назад плач.