Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга

Послепетровская эпоха

После кончины Петра I (1725 г.) иностранцы, жившие в России, продолжали пользоваться всеми привилегиями, причем не только протестанты, но и католики.

В марте 1726 г. в Санкт-Петербурге побывал Ян-Казимир Сапега, староста Бобруйский. Один из членов его свиты составил «Диариуш» (дневник), содержащий много интересных сведений о жизни новой столицы. Про католический храм польский автор упоминает в связи с похоронами «адмирала – иностранца и католика». «А поскольку католический костел еще не достроен, его сейчас как раз возводят из дерева, то тело положили в церкви Св. Александра»^[193], – отмечается в «Диариуше» под 27 марта 1726 г. Тот факт, что тело усопшего католика было помещено в православном храме, свидетельствует о веротерпимости, бытовавшей в годы царствования Екатерины I (1725–1727 гг.).

Летом 1726 г. строительство католического храма было завершено, и когда в сентябре того же года в Санкт-Петербург приехал французский путешественник Обри де ля Мотре, то новая церковь предстала перед ним во всей красе. Вот что сообщает он в своих записках: «Шагах в ста ниже Летнего дворца приблизительно на восток, где малый проток соединяется с большим, находится Яхт-порт, там стоят императорские барки и яхты… Вокруг этой маленькой гавани стоит несколько хороших домов, это здания другого типа, но по большей части деревянные. Среди них – община и церковь иезуитов; церковь довольно изящна и красиво декорирована»^[194].

По словам де ля Мотре, в те годы католический храм находился в ведении иезуитов. Однако, согласно утверждению обер-прокурора Св. Синода Д.А. Толстого (1823–1889), еще в 1724 г. францисканские священники, жившие в России, были заменены на доминиканцев^[195]. Но подобные сообщения нуждаются в перепроверке. Так, в книге того же автора говорится о том, что в 1732 г. трое капуцинов вернулись в Москву, а доминиканцы по-прежнему оставались в Санкт-Петербурге^[196]. А между тем, капуцины смогли продолжить свою пастырскую деятельность в Москве гораздо раньше. Об этом свидетельствует герцог де Лириа, полномочный посланник Испании в России. В своем письме из Москвы послу Испании в Австрии Хосе де Вьяне-и-Эгилусу, датированном 1729 годом, он заявляет: «Дела нашей Церкви (Римско-Католической. – а. А.) идут хорошо, и ее интересы должным образом защищаются; делами Церкви здесь занимаются два миссионера ордена капуцинов, которые везде появляются в монашеском одеянии своего ордена»^[197].

В те годы в Санкт-Петербурге проживало довольно много католических священников; по свидетельству современников, они ходили по городу в монашеском облачении. Однако в 1728 г., за подписью юного императора Петра II (1727–1730), был обнародован указ, ограничивавший въезд в столицу католических патеров.^[198] Но это никоим образом не затронуло свободу вероисповедания; в 1729 г. герцог де Лириа обращался с такими словами к послу Хосе Эгилусу: «Вы пишите, что главное – добиться такого положения, при котором бедные католики могли бы жить спокойно. На это я должен ответить, что католики-иностранцы, которые находятся здесь (в России. – а. А.), ни в коей мере не испытывают затруднений из-за исповедуемой ими религии. Наоборот, им позволено жить в условиях максимальной свободы»^[199].

Эпоха Анны Иоанновны (1730–1740 гг.)

Хотя при императрице Анне Иоанновне предпочтение среди инославных исповеданий отдавалось протестантизму, тем не менее положение католической общины в столице также несколько улучшилось. Это подтверждает датчанин-протестант Петер фон Хавен, живший в городе на Неве с 1736 по 1737 г. В его книге «Путешествие по России» упоминается про тогдашнее положение католических общин в «стране пребывания». «У католиков есть одна церковь в Петербурге, одна в Москве и одна в Астрахани. При петербургской католической общине были четыре падре – итальянец, немец, поляк и француз»^[200], – пишет фон Хавен, приводя затем довольно любопытные сведения.

По словам датского автора, в Санкт-Петербурге в те годы «лишь католикам дозволено (было) употреблять в церкви колокола, воспрещенные для лютеран и реформатов. Причина, по-видимому, в том, что эта евангелическая община не смогла примириться с необходимостью звонить в свои колокола в какой-то русский праздник, а все католики это сделали. Эти последние превосходно умеют пользоваться своим правом колокольного звона, в чем я часто с огорчением убеждался, поскольку всю зиму прожил близ католической церкви»^[201].

В заметках фон Хавена ничего не говорится о тех бедствиях, которые обрушились на католический храм летом 1735 г., когда в Санкт-Петербурге вспыхнул большой пожар. А между тем об этом пишет петербургский историограф Г. Богданов. Упомянув про «кирху каменную католицкую», он продолжает: «Сия кирка прежде пожару стояла в Греческой, то есть в Немецкой улице, позади Миллионной (улицы) близ главной аптеки, но оная в пожаре сгорела в 1735 году»^[202].

Г. Богданову вторит другой отечественный автор – Ф. Туманский. В описании «Третьей Адмиралтейской части» он говорит о католической церкви «разных языков»; она «была в Немецкой слободе позади Миллионной, близ главной аптеки, деревянная, в 1735 году сгоревшая»^[203].

По просьбе петербургской католической общины, в которой было много поляков, итальянцев и французов, императрица Анна Иоанновна поручила подыскать в столице свободный участок для постройки новой каменной церкви. К этому времени – в 1727–1733 гг. – общины ряда протестантских церквей получили участки для постройки своих храмов близ Большой Перспективной дороги (будущего Невского проспекта). Поэтому и католическая община обратилась с ходатайством об отводе места на Першпективе для постройки храма.

14 сентября 1738 г. императрицей Анной Иоанновной подписан указ о выделении на Невской перспективе участка для постройки костела^[204]. «Под строение римской церкви, – говорилось в указе, – отдать на Адмиралтейской стороне, подле большой проспективной дороги, то место, о котором оной религии патер супериор с своим обществом просили, и от Комиссии о строениях в Кабинет представлено было, токмо с таким обязательством, чтоб они строили помянутую церковь и прочее строение на том месте каменное, а деревянного бы ничего не строили, понеже по той проспективе по обоим сторонам надлежит быть всем домам с каменным строением»^[205].

Комиссия по делам Санкт-Петербургского строительства предложила католической общине место между Невским проспектом и Большой Итальянской улицей. Вскоре были определены границы передаваемого участка, после чего приход «построил себе малую каменную церковь»^[206].

Предоставляя католической общине те же привилегии, что и протестантам, Анна Иоанновна, тем не менее, стремилась ограничить миссионерскую деятельность их духовных наставников. В отличие от лютеранских и реформатских пасторов, католические священники проявляли повышенную активность в этой сфере. Еще в феврале 1735 г. издан Высочайший указ, озаглавленный: «О дозволении свободного богослужения всем христианским вероисповеданиям в России и о возбранении духовным особам иностранных христианских вер обращать в оныя русских подданных, какого бы закона они не были, под опасением суда и наказания по законам»^[207].

Издавая этот указ, императрица Анна Иоанновна повелевала, «чтоб тех исповеданий духовные особы жили во всякой кротости»^[208].

Вводимые строгости обосновывались усилившимся прозелитизмом со стороны инославных священнослужителей: «Мы, к неудовольствию Нашему, слышать принуждены, что некоторые из оных тому противно поступают и из наших подданных всякими своими внушениями в свой закон приводить стараются»^[209], – сетовала императрица. Так что католики, как и протестанты, жившие в Санкт-Петербурге, должны были ограничить свою деятельность оградой храмов: «Для того повелеваем сей Наш указ во всех церквах вышеписанных законов, в Нашем государстве обретающихся, надлежаще публиковать и у дверей церковных прибить, дабы о том ведали и по сему Нашему соизволению и указу поступали неотменно^[210]», – такими словами завершался текст указа Анны Иоанновны.

Елизаветинская эпоха (1741–1761 гг.)

В конце 1730-х гг. начались поиски архитектора для сооружения на Невском проспекте большого каменного храма вместо временного. Выбор пал на молодого итальянца Пьетро Антонио Трезини, сына Доменико Трезини. К этому времени Доменико Трезини уже не было в живых; он скончался 19 февраля 1734 г. Место его погребения неизвестно, но можно предполагать, что оно находилось в Немецкой слободе при католической церкви, где Трезини состоял одним из первых старост^[211].

Пьетро Антонио Трезини (1710–1768), или, как его называли в России, Петр Андреевич, известен историкам архитектуры не так хорошо, как его отец. Имя Пьетро Антонио как архитектора начинает встречаться в документах с 1735 г.^[212] Будучи неплохим архитектором, Трезини сумел обратить на себя внимание властей. Последовал целый ряд государственных заказов, с которыми Трезини успешно справился, – Федоровская церковь и жилые монастырские корпуса в Александро-Невской лавре, Троице-Сергиева пустынь на Петергофской дороге и некоторые другие постройки. Хорошо зарекомендовав себя в русской столице, Трезини в конце концов получил должность архитектора при Петербургской Главной полицмейстерской канцелярии, в которой и состоял с 1742 по 1751 г. Все это способствовало тому, что именно Пьетро Трезини поручили строительство католического храма на Невском проспекте^[213].

Работа оказалась сложной. Пьетро Трезини считал необходимым выделить строение среди других зданий квартала, чтобы оно было обозримо все сразу, с первого взгляда. Архитектор добился этого, придав сооружению простую законченную композицию и строгую, спокойную форму. В его замысле проступали черты перехода от барокко к новому стилю – классицизму. Проект католического храма, предложенный Трезини, одобрили. Отодвинутое в глубину квартала здание уже одним местоположением приковывало к себе внимание. По обеим сторонам церкви архитектор решил выстроить два симметричных трехэтажных жилых дома, поставив их по красной линии проспекта и связав с храмом каменной оградой и арками ворот^[214].

К сожалению, Пьетро Трезини не удалось довести до конца начатое дело. В 1751 г. он оставил Петербург и отбыл на родину. Вот что писал по этому поводу один из его биографов: «Дальнейшему пребыванию Трезини в Петербурге помешало быстрое возвышение при Дворе обер-архитектора графа Растрелли. Трезини почуял в лице его врага и несокрушимого соперника и под первым благовидным предлогом поспешил уехать из России»^[215].

Здесь речь идет о Бартоломео Растрелли (1700–1771), сыне итальянского скульптора Карло-Бартоломео Растрелли, работавшего в России в петровскую эпоху. (О скульпторе-отце А.С. Пушкин упоминает в «Истории Петра»: «1715 г. 24 декабря. Граф Разтрелли вылил статую Бухвостова (из потешных, в то время маиора артиллерии.) Хранится в Академии наук, в кунсткамере»)^[216].

Долгое время после отъезда Пьетро Трезини никаких работ по строительству храма не проводилось, и католики собирались на молитву в малой каменной церкви. Ее называли «францисканским монастырем», поскольку в те годы священники этого храма непременно должны быть францисканскими монахами. Одним из них был патер Карл (Карло ди Лукка); он жил в Петербурге с 1733 по 1753 г.^[217] О нем упоминает в своих записках академик Якоб Штелин (1709–1785), воспитатель и библиотекарь великого князя Петра Феодоровича (Петр III). Имя о. Карла на страницах книги немецкого автора появляется в связи с деятельностью венецианского живописца Джованни Тарсиа (†1765), который прибыл в С.-Петербург в 1722 г.^[218] Отметив, что Тарсиа «писал первые плафоны в новых дворцовых зданиях»^[219], Якоб Штелин продолжает: «в монастыре францисканцев в Петербурге можно видеть портрет его друга, тогдашнего приора патера Карла со сложенными руками, держащего Распятие на черепе»^[220].

Проект П.А. Трезини долгое время не удавалось реализовать: лишь в 1759 г. постройка нового храма была поручена архитектору Жану Батисту Мишелю Деламоту. Валлен Деламот (Vallin de la Mothe, 1729–1800), французский зодчий, был приглашен в Россию известным меценатом И.И. Шуваловым. (А.С. Пушкин писал, что в Москве «Шувалов основал университет по предначертанию Ломоносова»^[221].) Став профессором Санкт-Петербургской Академии художеств, Деламот принял участие в застройке «Северной Пальмиры». Со временем он создал архитектурную школу нового направления, получившего впоследствии название раннего русского классицизма.

Деламот существенно изменил проект строительства храма, выполненный П.А. Трезини. Императрица Елизавета скончалась 25 декабря (ст. ст.) 1761 г., и проект, представленный Валлен Деламотом, утвердил ее преемник – император Петр III (9 марта 1762 г.). «Елисавета, окруженная старыми сподвижниками Петра Великого, следовала во всем правилам, принятым ее отцом, к которому питала она пламенную неограниченную любовь»^[222], – замечает Пушкин.

В записках Якоба Штелина сообщается о том, как католическая община С.-Петербурга почтила память почившей императрицы и о визите в общину Петра III. «Спустя несколько дней после погребения императрицы (Петр III) отправляется в католическую церковь францисканцев, где был построен катафалк и совершена была панихида с музыкой по императрице Елизавете, сочинения Манфредини; завтракает у пасторов и подписывает план их новой церкви»^[223].

Якоб Штелин пишет «о трогательной траурной музыке, которая исполнялась у святых отцов францисканцев в их церкви в Петербурге через неделю после пышного погребения императрицы, во время торжественного богослужения в феврале 1762 года»^[224]. Вот как это происходило. «Патеры велели воздвигнуть, на приношения виднейших членов их церкви, траурное сооружение. Императорский театральный художник Градицци-младший и театральный машинист Бригонци сделали самое лучшее сооружение и траурную декорацию церкви. А капельмейстер Манфредини сочинил траурную музыку, причем кастраты и остальные итальянские певцы и один немецкий басист пели, а вся императорская капелла играла, – пишет Якоб Штелин. – Эта музыка длилась 2 часа и была найдена такой истинно церковной и привлекательной, что если бы она длилась 4 часа, то и тогда бы не показалась слушателю слишком длинной»^[225].

Что касается «траурной музыки», о которой пишет Штелин, то ниже он поясняет, о чем идет речь: «Это был реквием на смерть Елизаветы. Манфредини написал в России еще два произведения в этом роде: в 1765 г. – на смерть римского императора и в 1766 г. – на смерть французского дофина»^[226].

Эпоха Екатерины II (1762–1796 гг.)

Здание нового католического храма заложено 16(27) июля 1763 г. По этому случаю выбили серебряную медаль с изображением императрицы Екатерины II и латинской надписью на реверсе^[227].

Приступив к возведению католической церкви на Невском проспекте и имея собственный оригинальный проект будущего здания, Деламот не отказался, однако, и от многих композиционных идей своего предшественника – П.А. Трезини. Так, он оставил в неприкосновенности жилые дома, стоящие по сторонам собора. Однако зодчий также многое изменил в первоначальном замысле. В частности, именно ему принадлежит мысль придать плану будущего храма форму латинского креста с куполом посредине. Некоторые стороны проекта Деламота были связаны с барокко, хотя в творчестве зодчего в то время уже явственно начинали проступать приметы классицизма^[228].

После закладки нового собора работа шла медленно, многое приходилось менять в процессе строительства. А в 1775 г. Деламот, как в свое время и Пьетро Трезини, был вынужден вернуться на родину, не успев осуществить свой замысел. Во Франции он прожил еще более 20 лет, которые не стали для него плодотворными: из 49 известных на сегодня работ 47 Деламот выполнил в России^[229].

В те годы петербургский католический приход по-прежнему обслуживали члены францисканского ордена. Известный путешественник Джованни-Джакомо Казанова, побывавший в России в 1765–1766 гг., упоминает о том, что в С.-Петербурге «отправляли службу в католическом храме длиннобородые монахи-францисканцы»^[230].

12 февраля 1769 г. Екатерина II выдала католическому храму жалованную грамоту^[231], в которой говорилось, что его прихожане получают вечное право на свободное совершение богослужений по римско-католическому обряду; что все постройки, как возводимые, так и те, которые могут быть построены в будущем на территории, выделенной Указом императрицы Анны Иоанновны для построения храма и других сооружений при нем, будут принадлежать на вечные времена самим прихожанам, и никто никогда ни под каким видом не будет иметь права предъявлять на эту землю и на эти постройки каких-либо претензий. Церковь, строящиеся при ней школа, дома для причта и все другие сооружения указом императрицы освобождались от каких-либо податей и полицейских налогов. (Выданный императрицей документ торжественно сохранялся в храме до самого его закрытия в 1939 г.)^[232]

В конце ХVIII в. немецкий историк И.Г. Георги писал: «Приход сей зависел от Папского совета в Риме, но по желанию оного в 1769 году получил оный от здешнего правительства регламент, которой власть того совета весьма ограничил и подчинил приход, равно всем прочим иноверцам, Юстиц-Коллегии»^[233].

Одновременно с выдачей жалованной грамоты императрица Екатерина II издала «Регламент» – документ о создании католического прихода, к которому были отнесены Санкт-Петербург, Кронштадт, Ямбург, Ревель и Рига. Главным его храмом назначался собор Св. Екатерины^[234]. «Регламент» по существу – церковный устав, которым должна была руководствоваться католическая община Санкт-Петербурга. Достаточно привести названия его разделов, чтобы подтвердить сказанное.

Глава 1. О патрах римской кирхи вообще.

Глава 2. О патре супериоре или начальнике особенно.

Глава 3. О выписывании патров, о присяге их и определении к римской кирхе.

Глава 4. О выборе и определении супериора или начальника.

Глава 5. О синдиках или старостах кирхи.

Глава 6. О доходах и должностях старост при кирхе.

Глава 7. О считании и увольнении старост.

Глава 8. О суде, под ведомством которого римского закона кирха состоять должна.

Глава 9. О увольнении патров^[235].

(«Регламент» завершали глава 10: 0 духовенстве, при римской в Москве кирхе состоящем; и глава 11: Об определении при колонистах римской веры духовных^[236].)

Как и ранее, богослужения и требы должны были совершать священники францисканского ордена: «Как прежними указами повелено, так и ныне подтверждаем, чтоб более сего числа ордена сего, который должен быть францисканский, никакого другого ордена духовных (лиц) при сей римской кирхи не было»^[237]. Но это не значило, что монахам из других католических орденов въезд в столицу был запрещен. «Исключаются, однако ж, те патры, – разъяснялось в „Регламенте“, – которые при чужестранных министрах для их персональной службы обретаться, или с купеческими кораблями для служения духовного, на оных кораблях на время приезжать будут»^[238].

Вот что писал по «францисканскому вопросу» Д.А. Толстой. Отметив, что Екатерина II, «по жалобам прихожан петербургской церкви на их духовенство, позволила в 1769 году им самим выписывать для себя священников, чрез посредство правительства, не завися в этом нисколько от „Пропаганды“ (веры. – а. А.)», отечественный исследователь продолжает: «Римский двор думал сначала помешать присылке священников, назначение которых у него было отнято, и в 1770 году отказал посланнику нашему на сейме ратисбонском послать требовавшихся четырех францисканцев, до тех пор пока „Пропаганде“ не уступлены будут прежние ее права и не будет выслан из Петербурга ксендз Франкенберг, интригам коего приписывали невыгодное для Рима постановление правительства»^[239].

Однако в этом деле обошлись без римской курии и, по словам Д.А. Толстого, «„Пропаганда“ и впоследствии доискивалась восстановления вкравшихся обычаев, предлагая всевозможные уступки насчет контроля над церковным имением; домогательства эти были оставлены без внимания, архиепископ (Богуш-Сестренцевич. – а. А.) распоряжался без участия „Пропаганды“, и, разумеется, этим самым умножал нерасположение к себе Рима»^[240].

Согласно положениям Регламента, причт собора Св. Екатерины должен был сменяться каждые четыре года с возможным в отдельных случаях продлением этого срока еще на четыре года. Имущественными делами должен был управлять выбираемый прихожанами приор и восемь его помощников, в число которых должны были входить по два немца, француза, итальянца и поляка^[241].

Таким образом, в Регламенте был учтен многонациональный характер католической общины; до этого времени прихожане зачастую не могли слышать в храме проповедей на родном языке. «Патры такие присылаются, – сетовали прихожане, – которые только один итальянский язык знают, и из коих три для малого числа итальянцев здесь излишни, а немцы, французы и поляки… за неимением патров немецких довольного числа, претерпевают нужду»^[242].

Немцы-католики составляли значительную часть прихода Св. Екатерины, и ранее их духовно окормляли немецкие священники. Однако со временем они были вытеснены итальянскими супериорами, которые «о здешних узаконениях, обычаях и нравах ни малейшего сведения не имеют, а бывшие здесь много лет искусные немецкие патры в достоинстве пренебрежены и несправедливыми грамотами из Рима отозваны, от чего и частые между ими (и) прихожанами неудовольствия происходили»^[243].

Предоставляя католической общине большие права, Екатерина II, тем не менее, предписала католическим священнослужителям не выходить за рамки приходской деятельности: «Запрещается супериору и патрам склонять и привлекать в римскую веру живущих в России в христианских законах; о чем и прежде в 1763 г. июля 22 дня Манифестом нашим объявлено»^[244].

О веротерпимости, бытовавшей в России в екатерининскую эпоху, свидетельствуют «избранные места» из переписки Екатерины II с Вольтером. Намереваясь посетить Санкт-Петербург, французский вольнодумец рассуждал о веротерпимости, которую он рассчитывал найти в российской столице. В письме от 6 мая 1771 г. он вопрошал императрицу: «Мне не предложат записок об исповеди (point des billets de confession)?». Так называется свидетельство, которое выдавал католический священник в том, что такой-то был у него «на духу»^[245]. Ответное письмо императрицы датировано 24 мая 1771 г. В нем она успокаивает философа, который в отроческом возрасте был воспитанником иезуитского коллегиума: «Что касается записок об исповеди, то мы не знаем их даже по имени. Мы сочли бы скукой возобновлять избитые споры, которые в других странах запрещаются указами. Мы даем каждому верить, во что он хочет»^[246].

В бумагах из той же переписки можно найти и другие свидетельства по данной теме. В собственноручном черновом письме Екатерины II к Вольтеру (11/22 августа 1765 г.) императрица уточняет: «Веротерпимость введена повсюду в здешнем государстве, и только иезуиты нетерпимы»^[247].

Однако далее государыня определяет допустимые рамки веротерпимости на конкретном примере. «Капуцины, которым дозволено жить в Москве, заупрямились нынешнею зимою, не желая похоронить одного француза, умершего внезапно, отзываясь тем, что он не причастился, – сообщает Екатерина II. – Авраам Шомеи сделал против них заявления для доказательства, что они обязаны похоронить это тело, но ни это заявление, ни два приказания губернатора не подвигнули тех отцов к повиновению. Наконец им сказали выбирать: или отправиться за границу, или похоронить того француза. Они уехали, и я послала отсюда (из С.-Петербурга. – а. А.) августинцев, более уступчивых, которые, видя, что тут шутить было нечего, сделали все, что от них хотели»^[248].

Как видно из приведенных строк, императрица упомянула о живших в Санкт-Петербурге августинцах. Это противоречит духу прежних распоряжений Екатерины II; возможно, в черновике была допущена ошибка, и на самом деле речь шла о францисканцах. А, с другой стороны, это могли быть «заезжие монахи», обладавшие временным статусом на пребывание в российской столице.

«По статутам состоит католический приход в Санкт-Петербурге из немцев, французов, италианцев и поляков, – отмечал в конце XVIII века И.Г. Георги. – К одному из сих народов должны присообщаться и португальцы. Оный приход имеет шесть патеров, из которых один есть старший (superior), которого Папский совет в сем звании подтверждает. Все они долженствуют быть францисканцы и через каждые четыре года переменяться или по крайней мере снова на четыре года быть избраны. Старший должен наблюдать, чтоб никто из другого какого исповедания, а наипаче из греческого (православного. – а. А.), не принимал католической веры»^[249].

В те годы количество католиков в Петербурге быстро увеличивалось. В 1772 г. произошел первый раздел Польши, и многие поляки, ставшие российскими подданными, переселялись в столицу. В следующем году была издана булла папы Климента IV (от 21 июля 1773 г.), в которой объявлялось о закрытии и повсеместном упразднении «Общества Иисуса». Однако Екатерина II не позволила обнародовать в России этот документ и дала возможность иезуитам продолжить свою деятельность в России. Кроме того, императрица разрешила католикам строительство в столице новых церквей.

После первого раздела Польши, когда большая часть Белоруссии вошла в состав Российской империи, Екатерина II в ноябре 1773 г. подписала указ об учреждении Могилевской католической епархии в границах Российской империи с центром в Санкт-Петербурге. Во главе епархии был поставлен российский подданный – епископ Станислав Богуш-Сестренцевич. Он происходил из литовских дворян-реформатов, получил образование во Франкфуртском университете, состоял на военной службе, а потом был воспитателем детей князя Радзивилла, в доме которого и перешел в католичество. В 1773 г. назначен епископом Белорусским, а в 1782 г. возведен в сан архиепископа. «С 1773 года состоит (петербургский) католический приход под ведомством епархии Могилевского архиепископа (ныне – Станислава Сестренкевича), кавалера орденов Белого Орла и св. Станислава»^[250], – писал И.Г. Георги.

Правительство считало, что католический митрополит не может иметь титул «Санкт-Петербургский» – господствующим вероисповеданием было Православие, и только православный иерарх мог носить такой титул.

Строительство католического собора из-за материальных затруднений затянулось более чем на 20 лет. Но оставить громадное недостроенное здание прямо в центре столицы было невозможно. Да и католическая община, собравшая на сооружение храма около 100 тысяч рублей, усердно хлопотала перед Екатериной II о скорейшем завершении работ. Они, по решению императрицы, вскоре были поручены синдику (старосте) католической церкви итальянскому архитектору Антонио Ринальди. С 1752 г. он жил в России; его постройки в Петербурге также носят переходный характер от барокко к раннему классицизму^[251].

Ринальди несколько изменил проект Валлен Деламота. Он еще больше облегчил фасад высоким парапетом и украсил его мраморными фигурами, изображающими евангелистов. Но возведение нового собора в центре Петербурга затягивалось, так как денег, собранных общиной, явно не хватало.

Деньги для строительства частично выделялись казной, частично поступали от жертвователей и прихожан – «помощью здешних и иноземных складчин»^[252]. Стоимость всех работ составила 118 тыс. 730 руб. Значительную часть этой огромной по тем временам суммы вложил в постройку собора баварский негоциант Андрей Пирлинг^[253]. Как отмечал Ф. Туманский, католическая церковь также «обогащена подаянием императора Римского Иосифа Второго»^[254]. (Австрийский император Иосиф II (†1790) побывал в России в 1780 г. по приглашению Екатерины II. Это был неофициальный визит, и монарх остановился в Петербурге под именем графа Фалькенштейна.)

Одновременно с собором, стоявшим в глубине участка, по обе стороны от него на линии застройки Невского проспекта возводились два симметричных трехэтажных жилых дома для причта и для сдачи внаем, что также служило источником дохода. «Церковь получает свои доходы от найма принадлежащих ей домов, от подарков, наследств и пр. Они управляются 8 старшинами (по двое из каждого народа) и как на уплату священства, так и на содержание малого училища употребляются»^[255], – писал И.Г. Георги в начале 1790-х гг.

Работы по строительству собора в основном завершили в 1782 г., спустя почти сорок лет после отвода земельного участка. На завершающем этапе работами по возведению храма руководил архитектор Минчиани. 7 октября 1783 г. состоялось освящение собора, названного в честь святой Екатерины Александрийской, Девы и Мученицы, соименницы императрицы Екатерины II. Торжество возглавил посланник папы Пия VI архиепископ Халкидонский Джованни Андреа Аркетти в сослужении с архиепископом Станиславом Богуш-Сестренцевичем. В ознаменование этого события правее главного входа в пол под оргáном была вмурована мраморная плита с латинской надписью о совершенном освящении^[256]. О тогдашней численности католической общины Санкт-Петербурга дают представление сведения, приведенные в книге И.Г. Георги. «Здешнею католическою церковью от 1780 до 1790 года и так в течение десяти лет обручено 285 чет, окрещен 951 младенец и погребено 944 человека. В 1792 г. обвенчано 40 чет, окрещен 131 младенец и похоронено 79 покойников»^[257], – пишет немецкий автор, отмечая при этом: «Обедню служат всегда на латинском языке, а патеры говорят проповеди попеременно на одном из четырех языков»^[258].

Величественное увенчанное мощным куполом здание собора имеет в плане форму латинского креста. В длину здание достигает 44 м, в ширину – 25 м, в высоту – 42 м; храм вмещает одновременно около двух тысяч человек. Главный фасад здания решен в виде монументального арочного портала, который опирается на свободно стоящие колонны. Фасад завершен высоким парапетом, на котором размещены фигуры четырех Евангелистов, а также фигуры ангелов, держащих крест. Над главным входом, куда первоначально вели 9 широких ступеней (теперь из них видны только шесть, седьмая сливается с уровнем асфальта), начертаны слова из Евангелия от Матфея (на латыни): «Дом Мой домом молитвы наречется» (Мф. 21, 13). Ниже – дата завершения строительства собора (на латыни): «Лето Господне 1782»^[259].

Над главным престолом поместили большой образ «Мистическое обручение святой Екатерины». Эту картину храму подарила императрица Екатерина II; ее написал известный художник того времени Якоб Миттенлейдер (1750–1825). Вокруг висели и другие образа, созданные тем же художником. В архивных документах этот немецкий художник также упоминается как J. Christ (Крист); для храма св. Екатерины он написал целый ряд картин: «Св. Иоанн Креститель», «Добрый Пастырь», «Тайная Вечеря» и «Св. Дух». Он исполнил также некоторые образа для церкви Св. Александра Невского в Петербурге^[260].