Четверть века в Америке. Записки корреспондента ТАСС

Имелся, правда, и существенный недостаток: дорога в город шла по мосту, и на ней регулярно скапливались огромные пробки, потому что вела она аккурат мимо Пентагона – крупнейшего в мире административного комплекса с несколькими десятками тысяч (!) штатных сотрудников.

К тому же на наших глазах «Гамлеты» стали приходить в упадок: дома ветшали, доля белого населения заметно сокращалась. В районе стали, что называется, «пошаливать»: время от времени становилось известно о квартирных кражах или даже уличных грабежах. А нашим симпатичным стажеркам, о которых я уже упоминал, иной раз приходилось довольно поздно в одиночку возвращаться домой с дежурства, в том числе и общественным транспортом.

В общем, в конце концов мы также перебрались в город. Поближе и к собственному офису, и посольству, куда все равно приходилось регулярно мотаться не только по рабочим, но и личным делам: например, в школу, детский сад или поликлинику.

Мне лично посольские знакомые порекомендовали и дом, где можно было снять жилье. Последовав их совету, я неожиданно для себя оказался… в общежитии. Как выяснилось, множество квартир там арендовали вскладчину студенты расположенного неподалеку Американского университета. Соседство доставляло некоторые неудобства: порой бывало шумновато, в коридорах время от времени стелились клубы дыма, и не всегда табачного. Попытки наши с этим бороться успеха не приносили, зато обогащали новым опытом.

Интересно, что в паре соседних домов ситуация была обратная: там студентам сознательно давали от ворот поворот, а основной контингент жильцов составляли старички и старушки. Вот там шуметь запрещалось категорически: даже якобы чрезмерная резвость маленьких детей могла стать поводом для жалоб. Одна из наших тассовских семей поселилась в таком доме и тоже порой сетовала – на кладбищенскую атмосферу. Так что мы по зрелом размышлении решили, что жить среди молодежи скорее приятно.

Что касается посольства, мы воочию наблюдали, как из года в год усиливалась его охрана и ужесточался пропускной режим. И началось это задолго до резкого обострения американо-российских политических отношений при Обаме. Следя за ростом железобетонных фортификаций, я грешным делом поначалу думал, что просто деньги некуда девать: средства выделены и надо их осваивать. Но вот в ретроспективе тот же процесс выглядит уже завидной предусмотрительностью.

Поскольку уж пришлось упомянуть о деньгах, добавлю, что зарплаты у тассовцев по сравнению с советскими временами выросли к тому времени как минимум втрое. Но при этом мы стали еще больше отставать от дипломатов, поскольку у тех оклады увеличились еще солиднее, а прежние «увязки» по уровню оплаты труда были отменены.

Но ведь и в самой России в бизнесе времена уже были другими. Помню шутливые пересуды, возникшие после того, как один из бывших представителей России во Всемирном банке перешел на работу в крупную отечественную компанию и вернулся в Москву без потери в зарплате. С ним мы, разумеется, равняться не могли; но все же и нам, что называется, грех было жаловаться.

Да и вообще со временем я, конечно, полюбил Вашингтон. Привык к нему, как к спокойной и уютной гавани, куда приятно возвращаться хоть бы и из гораздо более динамичного и блистательного Нью-Йорка.

Конечно, мегаполис на Гудзоне претендует на звание неофициальной «столицы мира». Но на самом деле он не является и столицей собственной страны. Законодательная, административная, судебная власть в США сосредоточены в бюрократически помпезном городе на берегах Потомака, носящем имя первого президента североамериканской республики генерала Джорджа Вашингтона.

Фото к Главе 2:

2.1. Работа. Национальное здание печати

2.2. Рабочее место

2.3. Автор с Валерием Гергиевым на приеме в посольстве России, 2010

2.4. Автор с о. Тихоном Шевкуновым

2.5. На приеме. В парадном Золотом зале представительского здания Посольства России в США

Часть 2. «Книга Царств»

Глава 3. Вприглядку к президентам. От Горбачева до Путина

В Америке я работал, получается, при шести президентах – от Рональда Рейгана до Дональда Трампа. Даже самому немного удивительно задним числом это сознавать, поскольку, например, Рейгана, чьи тексты я переводил в Москве, живьем видеть не доводилось ни разу.

И при мне, и до меня в нашей «американской» тассовской команде существовало разделение труда между отделениями: Вашингтон отвечал за партию власти, а Нью-Йорк – за оппозицию. Еще и поэтому в первой своей заокеанской командировке я только «вприглядку» следил с берегов Гудзона за президентом-республиканцем Рейганом, а сам ездил в Атланту и наблюдал за быстротечной «минутой славы» демократа Дукакиса.

Хотя вообще-то при составлении «книги царств» нам, наверное, логичнее исходить не из американской, а из собственной отечественной хронологии. По ней моя работа за океаном длилась от первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева до второго и четвертого президента России Владимира Путина.

С Горбачевым в Канаде

Всех наших правителей я тоже видел в Америке. Но видеть в данном контексте не обязательно означает напрямую с ними общаться, потому что с лидерами и дома, и на выезде работает сопровождающий их президентский журналистский пул. Так у всех заведено – хотя бы потому, что так удобнее и привычнее для охраны.

Зарубежные же корреспонденты подключаются для освещения саммитов с принимающей стороны и выполнения разных вспомогательных функций. Например, в мае-июне 1990 года Горбачев нанес государственные визиты сразу в Канаду и США. Меня тогда отправили в Оттаву на подмогу нашему канадскому корреспонденту и поручили заниматься так называемой второй программой, то есть освещением мероприятий с участием супруги советского лидера.

В силу, скажем так, повышенной требовательности Раисы Горбачевой и необходимости в тщательном согласовании текстов такая нагрузка считалась у журналистов довольно обременительной. Но я был рад и побывать в соседней стране, и, как всем нам тогда казалось, приобщиться к истории.

Кстати, принимали Горбачевых в Канаде, а потом в Америке действительно очень тепло. Незадолго до этого на Мальте советский лидер вместе с новым американским коллегой Джорджем Бушем-старшим, сменившим в Белом доме Рейгана, фактически объявили об окончании холодной войны.

Перспектива перехода от конфронтации к сотрудничеству, если не партнерству сверхдержав, многим кружила голову. Это проявлялось и на оттавских улицах, по которым советский гость прогуливался в сопровождении охраны и нас, журналистов, наслаждаясь изливавшимися на него потоками всеобщего обожания.

В итоге, как известно, они его не спасли. Горбачев не удержал бразды правления в собственной стране, что привело к ее распаду и колоссальным геополитическим, экономическим и иным потерям. А Буш и другие его западные партнеры не устояли перед соблазном прикарманить нежданно свалившийся на них «подарок судьбы».

Позже и Буша, и особенно Горбачева за это жестко критиковали. Я в целом согласен с критиками, но не удивлен тем, как все произошло. На мой взгляд, политики – тоже обычные люди, которые не столько формируют ход истории, сколько приноравливаются к нему и по мере сил и умения используют подворачивающиеся возможности.

Годы спустя я спорил на эти темы в Вашингтоне с молодым симпатичным парнем, американским чиновником средней руки. Вяло отбиваясь от упреков в лицемерии и вероломстве, он мне говорил: «А если бы вы победили в холодной войне, вы что, действовали бы иначе? Да нам бы еще хуже пришлось…»

Как Ельцин меня отшил

Но история сослагательного наклонения не терпит, а журналистам приходится писать ее, как теперь говорят, в режиме реального времени. Естественно, наброски, как правило, не отличаются особой точностью и силой предвидения.

В июне 1991 года – буквально через несколько дней после избрания президентом России и еще до вступления в должность (!) – Борис Ельцин впервые приезжал в США. Визит был организован по приглашению Конгресса, но включал и встречу с президентом Бушем.

Трехдневная программа поездки включала посещение Нью-Йорка, ознакомительные экскурсии на Уолл-стрит и почему-то на швейную фабрику. Плотной охраны и пресс-пула у Ельцина еще не было, и в какой-то момент я к нему подошел просто для того, чтобы попросить расписаться на статье о нем в New York Times.

В принципе я равнодушен к такого рода сувенирам и никогда в жизни их не собирал. Но два или три исключения все же случились, и это было одно из них. Я почему-то был уверен, что в противостоянии с Горбачевым Ельцину не устоять, и хотел сохранить о нем память. Судите сами, насколько я был силен как политический аналитик:).

Но автографа он мне не дал. Рыкнул: «Я вам не Пугачева!» – и зашагал вниз по лестнице, на которой я его подстерег. И поделом мне: нашел, с чем соваться. Благо бы вопрос какой-нибудь толковый задал. Хотя в советскую печать отчеты о том визите и не давали, делали только подборки подробных откликов для сведения руководства страны.

В общем, правильно он меня тогда отшил, я считаю. А мне – урок на память.

В следующий раз я его увидел ровно год спустя в Канзасе, куда он приезжал по приглашению влиятельного сенатора Роберта Доула уже полновластным хозяином Кремля. Кстати, в ходе церемонии встречи в аэропорту он тогда заявил: «Я привез в каждую канзасскую семью мир и спокойствие. Русские и американцы никогда не будут воевать. Я как президент в этом убежден». Как говорится, его слова – Богу в уши.

Программа визита включала посещение крупного мясокомбината. Осмотрев предельно автоматизированное производство, Ельцин назвал его «чудом», каких он прежде не видал, и пообещал «построить 20 таких заводов», чтобы «накормить Россию».

А когда руководитель предприятия преподнес ему в дар фирменную кожаную куртку, гость стремительно сделал ответный жест: стащил с плеч пиджак и под аплодисменты и одобрительный смех собравшихся напялил его на директора. После я мельком видел, как президентская охрана на ходу – точнее, почти на бегу, потому что все перемещения происходили в достаточно быстром темпе, – выдирала из его внутренних карманов то, что дарить, видимо, было не положено.

Примерно по той же схеме проходило и посещение Канзасского университета в Уичито. После выступления Ельцина администрация вуза объявила об учреждении в местной школе бизнеса двух специальных стипендий для молодых россиян в размере 10 тысяч долларов каждая. Поблагодарив за подарок, президент РФ… попросил рассмотреть возможность создания в университете дополнительно пяти персональных стипендий его имени для лучших учащихся.

Грядет ли «американский Путин»?

Наблюдать все это со стороны было довольно неловко, хотя намерения у российского лидера были, конечно, самые добрые, и в искренности их никто не сомневался. Просто приходилось вносить поправку на состояние экономики России, которое не составляло секрета для специалистов.

Сошлюсь на бывшего главного экономиста Всемирного банка нобелевского лауреата Джозефа Стиглица, с которым не раз доводилось сталкиваться в Вашингтоне. Вспоминая позже то время, он указывал, что «переход от коммунизма к капитализму в России после 1991 года должен был принести беспрецедентное процветание, но не принес. К началу кризиса с рублем (то есть дефолта. – Прим. авт.) в августе 1998 года объем производства упал почти наполовину, а масштабы нищеты выросли с 2 % более чем до 40 % населения».

После дефолта ситуация, естественно, еще более обострилась. И 31 декабря 1999 года Ельцин добровольно досрочно ушел с президентского поста.

Так что в одночасье дать своему народу процветание он в тех условиях никак не мог. Скорее всего и сам это понимал или во всяком случае догадывался. Ну и давал взамен то, что было в его силах: смелые обещания и радужные надежды, показную уверенность, свободу, переходящую во вседозволенность.

По стилистике, если не по содержанию, мне все это немного напоминает нынешнюю бурную деятельность популиста, националиста и волюнтариста Трампа в США. Возможно, отчасти поэтому Трамп мне и симпатичен.

Но дальше сама собой рождается мысль о том, что вслед за ним может прийти и американский Путин…

«Люди-тексты»

Путина я наблюдал и в Вашингтоне, и в Кеннебанкпорте (штат Мэн) в гостях у старшего Буша, и в техасском Кроуфорде, на ранчо у Буша-младшего. По контрасту с предшественниками в нем меня всегда подкупала сдержанная корректность в общении с американскими партнерами. Никогда на моей памяти он не выказывал ни малейших претензий на особую близость с ними. Но не допускал и намека на фамильярность или снисходительность по отношению к себе или к России.

Вообще же для меня политики, с которыми я лично не знаком, суть прежде всего «люди-тексты». Я пользуюсь этим определением, чтобы подчеркнуть, что сужу о них в основном по их публичным выступлениям – устным и письменным. Понимаю поверхностность такой оценки, но все же склонен думать, что внимательный читатель многое может увидеть в статьях и стенограммах, в том числе и между строк. А я уже несколько десятилетий по работе читаю почти все, что говорят и пишут высшие руководители России и США.

И должен вам сказать, что, на мой взгляд, тексты Путина на порядок интереснее, чем у американцев. Сначала я даже думал, что он просто умнее. Потом понял, что он прежде всего несравненно свободнее своих западных коллег в том, что ему позволяет говорить внутриполитическое окружение.

Однако же и это не все. Путин – лидер страны, поднимающейся после сокрушительного удара. Ему приходится объяснять причины случившегося себе и другим, думать о том, чтобы впредь не наступать на те же грабли. Как я уже упоминал, для критического анализа поражение может быть полезнее победы.

А американцам застит глаза их «историческая правота». Они даже после чудовищных терактов 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне утверждали, что, дескать, олицетворяют собой «силы добра», и только поэтому «силы зла» их и атакуют. Вряд ли такой анализ способствует работе над ошибками.

Тексты Путина я не раз обсуждал с помощниками президентов США по России. Мне было интересно, читаются ли в Белом доме целиком эти стенограммы – хотя бы в переводе. Никто мне этого не подтверждал, заверяли лишь, что содержание выступлений докладывается руководству.

Был и полуанекдотичный случай. На одной из вашингтонских политологических конференций на вечную тему «Что на уме у Путина?» я напомнил участнику, отставному руководителю одной из британских спецслужб, что наш президент сам постоянно пытается объяснить свои взгляды западной аудитории. Дает интервью, публикует статьи, устраивает большие пресс-конференции.

На вопрос о том, читают ли западные коллеги Путина эти выступления и другую информацию из открытых источников, британец только махнул рукой и ответил примерно так: «Милый мой, да мы про это все уши начальству прожужжали. Но все равно бумаг без грифа секретности никто не читал и не читает…»

К этой теме мы еще вернемся в разговоре о российско-американских отношениях и о пропаганде в США. Пока же пора переходить к американской «книге царств».

Глава 4. Уильям J. Клинтон, 1993–2001. От Ванкувера до Югославии

The President Who Did It Just Because He Could

Основным американским партнером для Ельцина и первым для Путина был 42-й президент США Билл Клинтон.

Ельцин называл его своим другом Биллом. И между ними действительно существовала взаимная симпатия. Это было видно невооруженным глазом: по тому, как они себя вели на совместных публичных мероприятиях, начиная с первой личной встречи в Ванкувере в апреле 1993 года. И обнародованные четверть века спустя записи их бесед и переговоров тоже это подтверждают.

Но настоящей дружбы не было, да, пожалуй, и не могло быть, поскольку не было равенства. А тому откуда было взяться, если россияне ездили тогда в Вашингтон в основном с протянутой рукой?

«Птичий» язык

Я помимо всего прочего освещал работу МВФ и помню, как люди типа бывшего главы Госплана СССР Юрия Маслюкова учились в ходе визитов в штаб-квартиру Фонда рассуждать о макроэкономике и вообще говорить с проповедниками неолиберального «вашингтонского консенсуса» на их профессиональном жаргоне – настолько специфическом, что со стороны он всегда казался мне «птичьим» языком.

Кстати, не удержусь от небольшой похвальбы. Могу ошибаться, но, по-моему, это я ввел в русский экономический лексикон термин «специальные права заимствования» (СПЗ – условная расчетная единица МВФ, можно сказать, его валюта).

По-английски она именуется Special Drawing Rights (SDR), и в самом начале работы в Вашингтоне я дотошно выспрашивал у сотрудников российской дирекции в Фонде, как ее правильно называть по-русски. Но они меня заверяли, что переводом не озадачиваются, а довольствуются калькой – СДР.

Вздохнув, я им тогда сказал, что для меня это не годится: новостные заметки должны быть понятными. Придумал СПЗ и стал использовать в работе. Может, термин существовал и прежде – в конце концов, это перевод, – но я его точно брал не из словарей.

«И не друг, и не враг, а так»…

Что касается отношений между США и Россией, в них все пошло, как в известной песне Высоцкого: «И не друг, и не враг, а так…» Шанс построить настоящее партнерство был упущен.

Почему? Для меня – и не только для меня – ответ очевиден.

В 1993 году на политологической конференции в Лос-Анджелесе бывший президент США и соавтор недолговечной поздней разрядки в советско-американских отношениях Ричард Никсон предупреждал: «При обсуждении России прежде всего необходимо развеять миф. Русские холодную войну не проигрывали. Ее проиграли коммунисты. Соединенные Штаты со своими союзниками сыграли ключевую роль в сдерживании и отбрасывании назад коммунизма, но нокаутирующий удар коммунизму нанесла 14 декабря 1991 года демократическая Россия. Поэтому нам следует относиться к сегодняшней России не как к побежденному врагу, а как к союзнику и другу, который вместе с нами громил коммунизм».

Призыв не был услышан. Летом 2019 года глава Центра за национальный интерес (бывший Никсоновский центр) Димитри Саймс констатировал, что если Никсон «стремился к примирению с Россией и был уверен, что при достаточной дальновидности и дипломатическом такте Вашингтон может этого достичь», то «сегодня можно с определенностью утверждать, что Америка провалила решение этой задачи».

И начиналось это все при Клинтоне. Я еще в 2003 году по итогам его правления писал, что при его администрации работать в Вашингтоне было сложно и довольно неприятно. И дело не только в том, что не было доступа к творцам американской политики, что раздражал внешне дружелюбный, а по сути снисходительно-менторский тон в отношении России. Главное – на наших глазах фактически искажались итоги холодной войны и, соответственно, основы новых отношений между вчерашними антагонистами.

Я считал и считаю, что советские люди, почти бескровно разрушившие тоталитарную систему и оказавшие тем самым большую услугу всему миру, имели как минимум столько же оснований праздновать победу и пользоваться ее плодами, что и американцы. Вашингтон, однако, признавал за ними (то есть за нами) такое право лишь на словах, да и то как-то странно: его высказывания оставляли порой впечатление, будто и собственную свободу народы бывшего СССР получили чуть ли не из его рук. В столичных американских салонах шли по сути оскорбительные дебаты о том, «доросли» ли россияне до демократии, и даже о том, «кто потерял Россию».

Лукавые «дивиденды»

Что касается «дивидендов мира», США ими не только не делились с другими, но и отказывались даже признавать их значение для собственного мощного экономического рывка. Я знаю – я прямо об этом спрашивал чиновников американского Минфина. А они мне кивали на технический прогресс и роль компьютеров.

Конечно, это было лукавство. Помню, в 2002 году в вашингтонском институте им. Катона известный шведский экономист Андерс Ослунд представлял свою новую книгу «Строя капитализм: трансформация бывшего советского блока». Тему он знал, что называется, из первых рук, поскольку подвизался в качестве консультанта по реставрации «свободных рынков» и в России, и в других постсоветских и восточноевропейских государствах.

Американцев тогда в основном интересовало, сможет ли Россия погашать долги по кредитам, которые ей предоставлялись. И Ослунд, и Стэнли Фишер из руководства МВФ хором заверяли, что Москва платить сможет и будет (так оно позже и вышло; долги были погашены полностью).

Но попутно возник вопрос и о западной помощи России за постсоветский период. Ослунд назвал эту помощь «крохами» в сравнении с теми материальными выгодами, которые принесло самому Западу окончание холодной войны.

Так, по его подсчетам, только у США «дивиденды мира» за предыдущее десятилетие составили около 1,36 трлн долларов, тогда как американская помощь России за то же время равнялась всего 2,6 млрд долларов. Причем под дивидендами в данном случае понималась одна лишь экономия средств в результате сокращения военных бюджетов, которые, по словам Ослунда, в 1982–1989 годах составляли в США около 6 % ВВП. Понятно, что реальные выгоды этим не исчерпывались.

Так что не случайно при Клинтоне в США был отмечен рекордный по продолжительности на тот момент период экономического роста, а федеральный бюджет стал профицитным. Президент даже предлагал полностью погасить к 2015 году госдолг США (ныне Вашингтону опять остается об этом только мечтать). В общем, выжимал все до последней капли из своего выигрышного предвыборного лозунга о том, что «все дело в экономике».

Впрочем, когда ему это было выгодно, политикой он тоже не пренебрегал – например, в важнейшем и наиболее болезненном для России вопросе о расширении НАТО. Согласно рассекреченным за последние годы архивным документам, Клинтону нужны были голоса избирателей восточноевропейского происхождения в ключевых штатах – Висконсине, Иллинойсе и Огайо, – и он обещал им раздвинуть границы альянса, невзирая на любые возражения, протесты и даже предложения негласной «джентльменской договоренности» со стороны «друга Бориса».

Добавлю к этому еще одно собственное воспоминание. Именно советник Клинтона по России, Украине и Евразии Марк Медиш в свое время доходчиво объяснил мне подход Вашингтона к постсоветским государствам. «Мы понимаем, что для вас они всегда были, есть и будут ближними, – сказал он. – Но свою задачу видим в том, чтобы при этом они всегда оставались для вас зарубежьем».

Яснее, пожалуй, не скажешь. И в этом смысле, по-моему, с тех пор ничего и не изменилось.

«Не подряд»

Впрочем, я несколько забежал вперед. Для меня Клинтон был первым американским лидером, которого я мог наблюдать с близкого расстояния. Я приехал в Вашингтон сразу после его переизбрания и присутствовал на его второй инаугурации. Заключительные четыре года его работы проходили у меня на глазах. Я считаю, что он был одним из самых одаренных президентов в новейшей истории США. И уж точно – самым удачливым, поскольку правил сразу после распада СССР и пользовался плодами американской гегемонии: и экономическими, и политическими.

Официально Клинтон находился у власти в 1993–2001 годах. Но для людей, непривычных к американскому политическому календарю, стоит уточнить, что на самом деле правильнее, видимо, считать не от инаугурации до инаугурации, а от выборов до выборов. По сути власть нового президента в США начинается с момента избрания, хотя по форме ему приходится ждать официального вступления в должность в январе следующего после выборов года.

В данном случае в ноябре 1992 года молодой арканзасский губернатор-демократ победил по итогам всеобщего голосования действующего президента страны республиканца Буша-старшего, которому помимо всего прочего серьезно помешал независимый кандидат техасский миллиардер Росс Перо (то есть и в этом Клинтону повезло). Но восемь лет спустя Буш-младший «отомстил за отца», одолев Альберта Гора, который был вице-президентом, то есть «вторым номером» в клинтоновской администрации.

22-я поправка к Конституции США, принятая после смерти Франклина Делано Рузвельта, позволяет главе американской республики занимать свой пост не более двух четырехлетних сроков. Клинтон перед самым окончанием своей восьмилетки публично предлагал уточнить и ослабить это ограничение, дополнив его одним словом – «подряд» (two consecutive terms).

Теоретически это могло дать ему возможность после перерыва вновь баллотироваться в президенты; он был уверен, что выиграл бы. Идея подхвачена не была, но он все же пытался вернуться в Белый дом в качестве супруга Хиллари Клинтон. Та дважды участвовала в президентских гонках, но проиграла сначала однопартийцу Бараку Обаме, а затем республиканцу Трампу.

Она почти открыто предлагала избирателям голосовать в ее лице сразу за двоих, то есть и за нее саму, и за ее супруга. Дескать, в случае возвращения к власти править будем вместе. Но американцев, которые в большинстве своем ее откровенно недолюбливают, это не прельстило.

«Служебный роман»

Думаю, Биллу Клинтону при всей его талантливости и удачливости вряд ли доставляет большое удовольствие оглядываться на годы своего президентства. Помнят его и будут помнить прежде всего из-за позорного служебного романа с юной стажеркой Белого дома Моникой Левински.

Этот скандальный адюльтер едва не стоил Клинтону высшего государственного поста. Он стал всего вторым президентом в истории США (после Эндрю Джексона в 1868 году), подвергшимся импичменту, хотя и удержавшимся все же у власти. Третьим позже стал Трамп. Никсон, как известно, перед лицом неминуемого изгнания из Белого дома из-за Уотергейтского скандала сам ушел в отставку.

Ключевая, на мой взгляд, фраза Клинтона была произнесена по поводу того же скандала с Левински. «Я это сделал по наихудшей возможной причине – просто потому, что мог» (I did something for the worst possible reason – just because I could), – признал он однажды, объясняя причины своего поведения. То есть мог себе это позволить, был уверен в своей безнаказанности.

Лично я ему за эту цитату признателен. По-моему, она хорошо объясняет не только его персональные грешки, но и комплекс вседозволенности в поведении Вашингтона на международной арене.

Кроме того, цитата напоминает, что отсутствие иных возможностей – это благо, которое надо принимать с благодарностью. С желаниями лучше быть осторожными. Бог знает, до чего они бы нас довели, если бы мы могли все их реализовывать.

Жена за плечом

Американцы шутят, что за каждым успешным мужчиной стоит женщина, а за этой женщиной – его жена. Сколько дам за спиной у Клинтона, я судить не берусь, но жена у него за плечом маячила постоянно.

Хотя и ей скорее всего аукались его грешки. Как уж они там выясняли отношения между собой, это их дело (со слов самого Клинтона известно, что после скандала с Левински они с женой и дочерью больше года проходили курс семейной реабилитации с психотерапевтами), но со стороны их регулярные публичные рассказы «по секрету всему свету» о том, как они в студенчестве познакомились и полюбили друг друга, всегда выглядели насквозь фальшивыми. А Хиллари по всем опросам как раз и вызывала у избирателей наибольшую неприязнь и отторжение своей неискренностью.

В целом как минимум с вашингтонского периода их брак производил впечатление не семейного, а скорее политического союза двух достаточно циничных людей, преследующих общие цели – не только политические, но и финансовые. Но после бесславного завершения второго президентского «забега» Хиллари акции фамильного предприятия обрушились. Билеты на совместные выступления Клинтонов в 2019 году продавались, по язвительному определению делового издания Investor’s Business Daily, «дешевле бургеров» в «Макдоналдсе».

Впору было пожалеть и бывшего президента с повадками плейбоя, вызывавшего у меня ассоциацию с антигероем стихотворения Евгения Евтушенко «Дитя-злодей», и его супругу. Хотя уж ее-то кому бы и жалеть, но не нам. В должности госсекретаря США она, «колеблясь вместе с линией партии», поначалу заверяла Москву в готовности Вашингтона «ехать вместе много миль» в одной машине, заведенной с помощью «перезагрузки» отношений, а затем пришла к откровенной русофобии.

Знающие люди утверждают, что непритворной с ее стороны была антипатия. Зато оптимистичное сравнение с машиной я слышал лично, поскольку оно прозвучало в интервью ТАСС, которое я же и организовывал. Тогда, кстати, мой шеф Михаил Гусман буквально вытряс из Клинтон обещание еще одного разговора на телекамеру в случае избрания ее президентом США. Но ловить ее на слове нам не пришлось.

«Начальная школа»

Работу, заставляющую постоянно учиться, принято сравнивать с жизненными университетами. Но для меня четыре года взаимодействия с администрацией Билла Клинтона были, пожалуй, скорее «начальными классами» – и очень даже полезными – вашингтонской журналистской и политической школы.

Главный ее предмет – это источниковедение в самом широком смысле, включая поиск и прокладку троп к самым ценным информационным источникам в ближайшем окружении президента. Кстати, сразу скажу, что в команде Клинтона для меня «потолком» был выход на его друга Строуба Тэлботта, курировавшего отношения с Россией в должности первого заместителя госсекретаря. Да и то для решения профессиональной задачи пришлось тогда скооперироваться с коллегами-журналистами из малых стран Западной Европы.

Вообще, конечно, освоение бюрократических премудростей давалось нелегко. Например, я с ходу допустил с виду мелкую, но на самом деле значимую оплошность: отдал другому тассовцу, своему другу, приглашение на Рождественский прием для прессы в Белом доме, поскольку приглашение было на два лица, а я прибыл к новому месту службы поначалу без семьи.

Сделал это из лучших побуждений – чтобы друг сходил на праздник с женой, но в итоге сам был вычеркнут из списков и восстановиться в них смог уже только при Буше. И приглашений «на елочку» к президенту мы три года вообще не получали. А это, между прочим, одна из самых зримых и весомых привилегий, распределяемых пресс-службой Белого дома. Точнее в нашем случае ее подразделением в Совете национальной безопасности (СНБ США), поскольку контактами с иностранной прессой ведает именно он.

Впрочем, не исключено, что в лишении нас этой привилегии не было, как говорят американцы, ничего личного, что намек был шире. Позже, когда мне доводилось договариваться для своего начальства об интервью с хозяевами Белого дома, я приватно боролся за корпоративные интересы ТАСС, но публично всегда подчеркивал, что честь оказывается не конкретным журналистам и даже не агентству в целом, а стране.