Образование, наука и просвещение на пути из прошлого в будущее: от Древней Руси до Советской России

Заметим, что бывает воспитание, которое не является обучением. Оно стихийно, поскольку реализуется преимущественно в виде попыток наблюдать за другими, в чем-то подражать им, а в чем-то стараться вести себя иначе. Это порождает известные проблемы, когда усилия воспитующих вступают в противоречие с тем, как воспитуемые воспринимают действительность.

Воспитание как система существовало, например, в Спарте и Китае. Своеобразные системы воспитания создавали религиозные организации (церкви, монашеские ордена и др.). В СССР была создана и работала мощная государственная система воспитания. Ее задачей было формирование нового человека – строителя коммунистического общества. Решение этой задачи предполагало выработку научно-материалистического мировоззрения, превращение норм коммунистической морали в личные убеждения и правила повседневного поведения, интернациональное воспитание в духе дружбы народов, всестороннее развитие духовных и физических способностей людей, воспитание у них высоких эстетических вкусов^{4}.

Отметим, что вмешательство государства и церкви в воспитание осуждалось многими выдающимися деятелями нашей культуры.

Обратимся теперь к термину «образование». Он понимается как процесс (деятельность), как результат этого процесса, как система и как ценность. Воспитание и образование имеют различные, но взаимосвязанные цели. Подобно воспитанию, образование как процесс есть система взаимосвязанных процессов обучения. Но передаваемая и обрабатываемая в них информация происходит из ремесел, технологий, искусств, науки и техники. Поэтому цели и методы образования определены гораздо яснее и объективней, нежели цели и методы воспитания, а именно: посредством систематического изложения достоверной информации и планомерной учебно-практической и, возможно, учебно-исследовательской деятельности научить пользоваться этой информацией и добывать новую. Тем не менее, об образовании тоже постоянно спорят и в семьях, и в обществе, хотя споры в семьях не такие горячие, как споры о воспитании, поскольку в образовании личного намного меньше, чем общественного.

При воспитании обучают тому, что стало традиционным, что не представляется противоречащим мифам и, используя термин Бэкона, «идолам театра» (некритично усвоенным мнениям). При образовании обучают не только традиционному, но и тому, что может стать традиционным, например, в результате использования достижений науки. Поэтому для образования очень важно то, что Ушинский называл «педагогической переработкой науки» [187, т. 10, с. 435]. Заметим, что некоторые процессы обучения, традиционно не включаемые в воспитание и относимые к образованию, на самом деле весьма способствуют формированию личности. Например, давно известно, что математика «ум в порядок приводит». Тем не менее, а, возможно, и поэтому, в воспитание включают только арифметику, иногда – элементарные сведения из геометрии, а к остальной части математики общество питает «глубокое, хотя и почтительное отвращение» [149, т. 4, с. 557].

Образование как система реализуется совокупностью школ, колледжей, университетов и им подобных учреждений. Они финансируются и управляются государством. С такой системой могут взаимодействовать и частные учебные заведения. В настоящее время складывается система корпоративных университетов. Они финансируются и управляются фирмами. Современные цивилизованные государства оказывают таким университетам всяческую поддержку.

Воспитание консервативно, оно закрепляет и передает от поколения к поколению то, что признано ценным в опыте людей и общества. Образование прогрессивно, оно порождает противоречия с опытом, которые служат движущими силами развития. Воспитание и образование могут оказывать противоречащие друг другу воздействия на личность, поскольку черпают информацию из разных источников. Какому из воздействий отдать предпочтение? Воспитание всегда и всеми считалось чем-то необходимым, а образование во все времена многие полагали вредным, поскольку оно давало знания. Бэкон не без юмора отметил, что о знании многие полагают, что оно «относится к тем вещам, которые можно допускать только в небольших дозах и осторожно, что чрезмерное стремление к знанию явилось первородным грехом, который привел к падению человека, и что и теперь в нем остается нечто от змея-искусителя…» [27]. Возможно, поэтому женщин длительное время не допускали в учебные заведения.

Но есть и серьезные предубеждения против знаний. Они основаны на том, что знания способны вывести человека вверх из того социального слоя, к которому он принадлежит по происхождению. А это может не нравиться по двум причинам. Во-первых, это усиливает конкуренцию в верхних слоях общества, причем уменьшает шансы бездарей занять престижные места, что, конечно, им не нравится. Во-вторых, знания, как социальный лифт, поднимают не всех ими овладевших, а только некоторых. И сколь бы многочисленными они ни были, у остальных возникает чувство неудовлетворенности и даже социальной несправедливости, а отсюда недалеко и до бунта. В этой связи интересно в очередной раз задуматься над библейским тезисом: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Екклезиаст, 1:18).

Возможно, что у неприятия образования есть глубинные биологические корни. Оно многим представляется чем-то противоестественным, как и связанная с ним наука. Ведь образование присуще только Homo Sapiens. У других живых существ его нет, а воспитание есть. Возможно, потому, что оно, как отмечал Павлов, служит механизмом обеспечения сохранения исторической памяти популяции. А нужно ли что-то еще?

Нет, казалось бы, говорит нам история более чем пяти тысяч лет существования Китая с глубокой древности до поражения во второй Опиумной войне (1860 г.). Все это время в Китае не было образования. Учебные заведения занимались исключительно воспитанием. В нем все черпалось из прошлого и все было направлено на сохранение традиционных устоев. В нем не было места науке. Кстати, в Китае до самого последнего времени науке отводилось совершенно не свойственная ей роль противодействовать попыткам модернизации^{5}. Поэтому развитие китайской науки почти незаметно, а последнее китайское изобретение – зубная щетка из щетины – было сделано в1498 г.

К счастью для страны, поражение во второй Опиумной войне было осознано как угроза утраты Китаем национальной независимости. Ряд политиков выступили за его вестернизацию. Сторонники реформ указывали, что причиной бедности и слабости Китая является скудное образование и отсталые технологии. Они ратовали за создание школ для талантливых людей, а также органов пропаганды реформ, научных обществ, новых вооруженных сил, за переводы и публикации книг, изданных в западных странах, за преподавание передовых западных наук.

В 1902 г. правительство Китая издало указ о создании системы школ по образцу западных стран. В 1902– гг. были определены структура системы, учебные программы и схема управления. Правительственным декретом все это было введено в действие. Так началась история китайского образования. «Поднебесная» не явилась исключением из общего правила: сколь хорошо ни было бы организовано воспитание, без системы образования дальше феодализма не уйдешь.

В странах Европы системы образования создавались значительно раньше, чем в Китае. Этим мы обязаны католической церкви, поскольку в эпоху Средневековья начальное образование было сосредоточено преимущественно в церковных и монастырских школах, а средние школы создавались при епископских кафедрах. Церковь в основном сохранила античную систему образования, сложившуюся к IV в. н.э. в Римской империи и основанную на изучении «семи свободных искусств». На развитие образования огромное влияние оказало и уникальное явление – расцвет европейской науки и изобретательства в XVII–ХVIII в.

Обратимся теперь к термину «просвещение». Мы трактуем его как синтез определенных компонентов воспитания и образования. Как и они, просвещение понимается как процесс (деятельность), как результат этого процесса, как система и как ценность. Подобно воспитанию, просвещение имеет целью сформировать личность, но не такую, как некоторые виды воспитания, например, религиозное или военно-патриотическое. Поэтому достижение воспитательной цели просвещения предполагается с помощью таких видов обучения, которые используются в образовании. При этом ставится и вторая цель, подобная цели образования, – сообщать знания о ремеслах, искусстве, технологиях и технике, а также сведения, почерпнутые в науке. Для просвещения используются музеи, выставки, планетарии, зоопарки и т.п., а также энциклопедии, научно-популярные издания и фильмы. Как и в образовании, для просвещения используются лекции, но еще и беседы, экскурсии, туристические походы и т.п.

Важнейшим отличием просвещения от образования является отсутствие традиционных способов контроля усвоения. В связи с этим с давних пор стоит вопрос: как оценивать эффективность просветительской деятельности?

Содержание просвещения: «обо всем – самую суть». Эту суть нужно суметь выделить и изложить так, чтобы она была понятной всем, кто овладел определенным набором знаний из тех, которые даются в школах.

Для просвещения отбираются только знания, которые обладают специфическими особенностями. Прежде всего, те, которые нужны человеку, чтобы с научной достоверностью осознать свое место в природе и обществе, быть хозяином своей жизни, быть способным мысленно уноситься и в пространстве и во времени как угодно далеко оттуда, где и когда он существует. Ведь просвещение появилось на рубеже XVII–ХVIII вв. при переходе от Средневековья к Новому времени, когда под напором нового знания рушилась привычная картина мироздания. Тогда одни люди испытывали ощущение интеллектуальной и духовной свободы, видели новые возможности совершенствования общества и человека, а психологическое состояние других Блез Паскаль описал так: «Человек не знает, кому себя сопричислить в мире. Он чувствует, что заблудился, упал оттуда, где было его истинное место, и теперь не находит дороги назад, хотя, снедаемый тревогой, без устали ищет в непроницаемом мраке» [107, с. 181]. Просвещение явилось, чтобы рассеять этот мрак.

Другие знания, которые используются для просвещения, имеют практическую ценность. Их надлежит распространять, чтобы люди более эффективно трудились, могли устранять последствия поломок и мелких аварий, сохраняли свое здоровье и здоровье своих близких, умели ухаживать за больными, правильно воспитывали детей и помогали жить старикам, улучшали жизнь вокруг себя.

Просвещение призвано распространять и те знания, практическая ценность которых еще неизвестна. Это нужно, поскольку невозможно предсказать, кто и когда изобретет что-то, основанное на них (подробнее см. [93]).

Выше уже говорилось, что обучение – управляемый процесс. То обучение, которое используется в просвещении, управляется слабо, одним только пониманием его целей. Обратные связи с теми, к кому оно обращено, почти не устанавливаются. Поэтому, кстати, оно несовместимо с прямым контролем успешности и фиксацией достигнутых уровней.

Просвещение как система формируется только после того, как сформировалась система образования, и на ее основе. Организации, целью деятельности которых является просвещение, образуют систему, обладающую сложной и не вполне формализованной структурой. Очень сложна и система сведений, сообщаемых в процессе просвещения. Они расширяют и углубляют те, которые даются в школе, т.е. просвещение надстраивается над школьным образованием и наследует его структуру. Предполагается, что те, кому адресовано то или иное просветительское мероприятие, могут самостоятельно определить его связь с разделами школьной программы.

По самой своей сути просвещение адресовано самым широким слоям населения и, следовательно, нуждается в средствах массовой информации и больших тиражах книг. В наше время для просвещения появился мощный канал – Интернет. Тем более необходима организация и методическое обеспечение просветительской деятельности. В этой связи заметим, что в эпоху Просвещения (XVII–ХVIII вв.) надлежащего охвата населения просвещением, а следовательно, и настоящего просвещения не могло быть по чисто техническим причинам. На это не захотел сделать скидку Кант.

В статье «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?», опубликованной в 1784 г., он писал, что Просвещение – «это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине…» и провозгласил: «Леность и трусость – вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства…, все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами» [84, т. 6, с. 27].

Просвещение XVIII в. затронуло в основном верхние слои общества. Вот как об этом сказал Жорж Дантон в Конвенте 30 ноября 1792 года: «…в настоящий момент, когда народ находится в состоянии варварства, попытка отнять у него его идеи и его заблуждения была бы преступлением против нации. Подождем, пока свет просвещения озарит хижины бедняков» [53]. Дантон не знал, как долго придется ждать. Даже сейчас мы не можем сказать, что просвещение достигло своих целей. Однако эпоха Просвещения создала слой образованных людей, хоть и небольшой, но оказавшийся достаточным, чтобы началась массовая изобретательская деятельность. Ее плоды были востребованы промышленностью, она стала технически и технологически перевооружаться. Появилась новая профессия – инженер.

Эпоха Просвещения породила промышленную революцию и завершилась, на время уступив место эпохе специалистов. На смену идеалу гражданина эпохи Просвещения пришел другой идеал. Шотландский философ и экономист Джеймс Стюарт (1712–1780) охарактеризовал его как «представителя узкой сферы профессиональной деятельности, образованного, уверенного в своих силах, устремленного в будущее и озабоченного больше всего эффективностью экономического и социального управления в интересах собственного обогащения, которое является залогом благосостояния и спокойствия всего общества» [79, т. 4, с. 312]. К началу XX века такие люди создали все технические средства, которые необходимы, чтобы просвещением можно было охватить самые широкие народные массы.

Просвещение – это ценность, одними признаваемая великой, а другими – сомнительной. Кто же прав? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно задуматься над целым рядом других, более конкретных. Какое общество раньше всех начинает пользоваться плодами прогресса? В каком обществе бóльшая доля людей живет в условиях, достойных человека, в каком обществе люди лучше едят, их лучше лечат, их детей лучше воспитывают и учат? В каком обществе ниже преступность? Какое общество планомерно преодолевает даже серьезные кризисы, а в каком любая проблема усугубляется до такой степени, что всем представляется неразрешимой? В каком обществе воцарилось согласие по большинству вопросов, а в каком все обо всем спорят, каждое начинание тотчас же встречает возражения, и в конечном итоге ни из чего ничего не получается? Какое общество поступательно идет вперед, а какое, сделав шаг вперед, делает два назад или вовсе топчется на месте, пока к власти не придет реформатор, силой направляющий бестолковое население вперед, но потом долго еще все пятятся назад? Какое общество прислушивается к подлинным авторитетам, а какое позволяет увлечь себя шарлатанам, обещающим простые решения всех проблем и скорое благополучие?

В поисках ответов на эти вопросы целесообразно сравнить страны, дальше других ушедшие по пути просвещения, с теми, где просвещения не было вовсе. К первым мы относим Великобританию, Голландию и Францию, ко вторым – Китай и Японию (в состоянии, в каком они находились до середины XX века) и многие другие.

Огромная ценность просвещения заключается в том, что оно наделяет общество свойством, иногда называемым «мудростью толпы» (см., например, [208]). Она позволяет объединять интеллекты членов общества в некоторые коллективные разумы и использовать их для поиска ответов на сложнейшие вопросы. Примерами использования коллективного разума являются референдумы и голосования на выборах. По правилам и практикам проведения этих мероприятий можно судить о просвещенности общества. В обществе с низким уровнем просвещенности «мужик умен, а мир – дурак». Какая уж тут «мудрость толпы», какой коллективный разум! Нечего и надеяться, что будут найдены решения сложных проблем, пути выхода из кризисных ситуаций и направления развития. В XXI веке у такой страны нет никаких перспектив. Единственное ее спасение – просвещение.

* * *

Г л а в а 1
Образование и просвещение в допетровской Руси (IX–ХVII вв.)

История – это фонарь в будущее, который светит нам из прошлого.

В.О. Ключевский^{6}

Эта глава посвящена многовековой истории образования и просвещения в разные периоды развития нашей страны: от начала ее государственности в конце IX в. до 90-х гг. XVII в. Мы выясняем уровень грамотности населения, количество школ и содержание даваемого ими образования, анализируем воздействия государства, церкви и личной инициативы отдельных людей, а также другие факторы, влияние которых тормозило или ускоряло развитие образования и просвещения.

П.Н. Милюков^{7} в фундаментальном исследовании «Очерки по истории русской культуры» отмечал: «Кажется, ни по одному вопросу нашей внутренней истории не существует такой разницы во мнениях, как по вопросу о роли школы и образования в Древней Руси. Тогда как одни считают существование школ до Петра I редким исключением, другие, наоборот, покрывают всю допетровскую Русь целой сетью церковно-приходских училищ. Одни признают Древнюю Русь чуть не поголовно безграмотной, другие готовы считать распространение грамотности обязательным и повсеместным. По мнению многих, вся наука наших предков ограничивалась часословом и псалтырем, между тем как, по мнению других, на Руси преподавалась вся средневековая энциклопедия «свободных знаний». Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда. Но весь контекст явлений русской культуры говорит скорее в пользу первого взгляда, чем в пользу последнего» [125, с. 207].

В этой главе мы описываем состояние образования и просвещения на разных этапах развития русского государства и общества в IX–ХVII вв., чтобы читатель получил возможность составить свое обоснованное суждение о происходившем в это время.

1.1. Древняя Русь в IX–ХIV вв.

Становление Руси как субъекта истории большинство ученых относят к концу IX в., когда новгородский князь Олег (??–912) с маленьким Игорем и дружиной в 882 г. пришел в Киев и сделал его столицей княжества. Об этом сообщает нам «Повесть временных лет». О деятельности Олега и его ближайших преемников есть сведения в византийских источниках X в., в частности, в хронике Георгия Амартола, в сочинении императора Византии Константина Багрянородного «О народах». За тридцать лет княжения Олегу удалось объединить разобщенные города и племена под властью Киева, освободить их от подчинения хазарам, а также в результате военного похода на Константинополь в 907 г. добиться от Византии заключения выгодного для Руси торгового договора. Этот процесс продолжился с приходом следующих Рюриковичей – Игоря, Ольги, Святослава.

В то время основной функцией государства была военная: защищать подвластные земли и торговые пути от нападения врагов. Великий князь Киевской Руси, по словам В.О. Ключевского, «был первоначально наемный вооруженный сторож Руси и ее торговли, ее степных торговых путей и заморских рынков, за что он получал корм с населения» [94, т. 1, с. 163].

К концу X в. Киевская Русь превратилась в мощное государство: росли и укреплялись города, развивались ремесла и торговля, расширялись международные связи, усложнялись экономические, социальные и семейные отношения между людьми. В соответствии с этими изменениями расширялись и обязанности государства.

Спустя столетие после образования Киевская Русь достигла в своем развитии такого уровня, когда государство получает возможность выполнять типичные для того времени функции:

1) регулировать отношения между подданными;

2) представлять и защищать общие интересы страны.

Выполнение этих функций предполагало не только наличие военной силы, для охраны границ и торговых путей от внешних врагов, как это было на начальном этапе развития государства, но и создание законов, судов, дипломатической службы, а также строительство крепостей и других оборонительных сооружений. Для всего этого были нужны грамотные, образованные люди – следовательно, перед князем и его администрацией встала задача повышения качества населения. Таким образом, просвещение и образование становится обязанностью государства, пока еще не оформленной юридически (это случится лишь в конце XVIII в.).

Принятие в 988 г. христианства в качестве государственной религии дало стране мощный цивилизационный импульс. Свою роль в этом сыграли антропоморфный характер христианской веры, ее обрядовая сторона, великолепные библейские и евангельские тексты.

Г.П. Федотов^{8} писал: «И мы могли бы читать Гомера, философствовать с Платоном, получать как дар научную традицию древности. Провидение судило иначе. Мы получили в дар одну Книгу, величайшую из книг, без труда и заслуги открытую всем, но зато эта книга должна была остаться единственной. Когда думаешь о последствиях этого факта нашей истории, поражаешься, как много уясняет он в ней» (цит. по [80, с. 115–116]).

Крещение Руси князем Владимиром I (княжил в Киеве с 980 по 1015 гг.) послужило существенным объединительным фактором и идеологическим основанием власти, а развитая церковная иерархия стала образцом для государственного строительства. На первых порах церковь должна была регулировать не только церковные, но и семейные отношения, а также заниматься нравственными проблемами: «блюсти порядок семейный, религиозный и нравственный» [94, т. 1, с. 251]. Об этом свидетельствуют церковные уставы Владимира и Ярослава, вошедшие в состав «Русской правды» – древнейшего свода законов Киевской Руси. Кроме того, церковь должна была заниматься просвещением и образованием населения, как для собственных нужд, так и для нужд государства.

За начало истории отечественного образования традиционно принимается конец X в. В это время «…варварский склад общественной жизни изменяется с принятием христианской религии, с которой из Византии – самой образованной в те времена державы – перешли к нам как понятия юридические и государственные, так и начала умственной и литературной деятельности» [101, т. 1, с. 3]. В частности, образцом для древнерусского права, сначала церковного, а затем и государственного, послужил «Номоканон» Константинопольского патриарха Иоанна III Схоластика, пришедший на Русь в болгарском переводе под названием «Кормчая книга».

В конце X в. на Руси возникают церковные и монастырские школы с учителями-священниками и появляются книжники – любители просвещения, собиравшие и переписывавшие книги. Как мы увидим ниже, книжниками были не только церковные, но и светские люди (в том числе, женщины), в основном представители знатных семей. Быстрому распространению так называемого «книжного учения» благоприятствовали два обстоятельства. Если в западно-христианской церкви богослужение происходило только на латинском языке, то восточно-христианская церковь разрешала проповедь и богослужение на национальных языках. Благодаря этому, с самого начала на Руси возникла и распространилась литература на языке, понятном народу, Второе благоприятное обстоятельство состояло в том, что за век до крещения Руси восточное христианство уже было принято в родственной по языку Болгарии. Благодаря этому происходило соединение древнеболгарского литературного языка с обиходным древнерусским, способствуя их взаимному обогащению. Кроме того, богатая оригинальная и переводная литература из Болгарии (в основном, из библиотеки древней столицы г. Преслава) распространилась на Руси.

В 968 г. киевский князь Святослав (942–972) в союзе с византийским императором занял северо-восточную Болгарию вместе с г. Преславом. Вскоре Святослав перешел на сторону болгарского царя Бориса II, но был вытеснен из Болгарии византийской армией. По-видимому, именно Святослав привез в Киев преславскую библиотеку, в основном содержащую религиозные книги.

Поскольку обучение грамоте есть первый элемент образования, нужно выяснить на каком языке учились читать и писать в Древней Руси. Важно также знать, какие произведения имелись на этом языке. Тогда мы сможем судить о содержании начального образования.

Г.П. Федотов писал: «Если правда, что русский язык – гениальный язык, обладающий неисчерпаемыми художественными возможностями, то ведь это тоже потому, что на нем и только на нем говорил и молился русский народ, не сбиваясь на чужую речь. Но этот великолепный язык до XVIII в. не был орудием научной мысли» (цит. по [80, с. 116]).

Мысль Федотова очень важна: если язык «не был орудием научной мысли», то каково же было образование на этом языке. Как будет показано далее (например, в п. 2.1.4), оно и не было научным, по крайней мере, до XVIII в.

О языке Древней Руси. В «Повести временных лет» описывается расселение славян, живших в долине Дуная, в результате которого «разидеся словеньский языкъ, темже и грамота прозвася словеньская» («разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась «славянская») [143, т. 1, с. 26–27].

Церковный и литературный язык пришел на Русь из Болгарии вместе со славянскими переводами Библии и других богослужебных книг. Вот что об этом сообщает энциклопедический словарь «Христианство» [192, с. 237].

Согласно некоторым источникам (напр., житиям св. Кирилла и Мефодия), первый перевод Библии с греческого языка был сделан по заказу моравского князя Ростислава. В 863 г. Ростислав обратился в Константинополь с просьбой прислать христианских проповедников, знающих славянский язык. Для этой цели были избраны греки Кирилл и Мефодий, уроженцы Солуни в Македонии (ныне греческие Салоники), к тому времени уже известные своей миссионерской деятельностью. Они начали делать свой перевод в Константинополе и изобрели славянское письмо, по одним источникам – глаголицу, по другим – кириллицу. Язык, на который был сделан перевод, называется в источниках «словеньским». Из славянских языков по особенностям фонетики он ближе всего к древнеболгарскому, поэтому он иногда так называется в современных грамматических трудах. Так как он был применен к нуждам церкви и славянского богослужения, которое было введено Кириллом и Мефодием в Моравии, то его часто называют церковнославянским. Славянский перевод Священного Писания и богослужебных книг утвердился у болгар, а от них у русских и сербов, а церковнославянский язык сделался языком общей с болгарами славянской письменности, причем постепенно выработались его русская и сербская редакции.

Большой энциклопедический словарь [23] приводит следующие определения.

«Древнерусский (славянский, старославянский) язык – восточно-славянский язык, возникший в результате распада в VII в. праславянского этноязыкового единства. На его основе в XIV–ХV вв. складываются близкородственные русский, украинский и белорусский языки.»

«Церковнославянский язык – старославянский язык, имеющий местные разновидности (изводы). Русская разновидность ц.-сл. языка применялась в церкви, в богослужебной и научной литературе, влияла на русский язык до XVIII.»

Таким образом, когда в различных источниках встречаются термины «славянский», «церковнославянский», «древнеболгарский», речь идет об одном и том же – о языке богослужения и литературы Древней Руси. На нем же велось обучение и создавалась учебная литература. Естественно, что русский обиходный язык и язык богослужения развивались, влияли друг на друга, взаимно обогащались: «В Древней Руси не было потребности в переводе Священного Писания на народный язык, так как язык старославянский был народу вполне понятен, да и церковный язык подвергался у нас влиянию живой народной речи» [192, с. 246]. Впервые необходимость переводов на народные языки (наречия) появляется в Юго-западной и Западной Руси в XV–ХVI вв. Первым западнорусским переводчиком считается Франциск Скорина (ок. 1490–1551), уроженец Полоцка, первопечатник и просветитель. Скорина перевел с греческого языка часть книг Ветхого Завета. В других книгах Св. Писания, имевшихся на славянском языке, он только правил то, что считал неправильно или плохо переведенным с греческого. Все это он напечатал под общим заглавием «Библиа русска». Скорина называл язык всех своих изданий, в том числе Псалтири и Апостола, русским, по той причине, что для него слова русский и славянский были однозначащими [192, с. 246].

По принятии христианства князь Владимир учредил школы и распорядился «собрать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное» (цит. по [42, с. 8]). На Украине вспомнили об этом замечательном событии: в 1989 г. в Киеве отмечалось тысячелетие первой такой школы, которая, по данным археологов, располагалась на Старокиевской горе рядом с Десятинной церковью.

Во все времена школьное обучение нуждается в учебниках. В качестве первых учебных пособий использовались рукописные «Азбуковники», содержащие толкования слов, тексты молитв, календарь, правила морали и поведения, а также начала арифметики [195].

Поколение тех детей, которых Владимир I Святой отдавал в «обучение книжное», ко времени правления его сына Ярослава Мудрого (1015–1054) уже выросло. Ярослав продолжил дело отца: имеется известие о том, что «он в Новгороде собрал 300 детей у старост и попов и отдавал их учиться книгам» [101, т. 1, с. 19]. Некоторые ученые полагают, что при Ярославе взрослых людей, готовящихся стать священниками, обучали более основательно [168, с. 160].

Ярослав получил хорошее для того времени домашнее образование. Великий князь Владимир «любил словеса книжные», имел библиотеку и приучил сына к чтению, тем более, что Ярослав был хромым^{9} и не мог в полной мере предаваться занятиям, обычным для маленького княжича.

В «Повести временных лет» говорится о просветительской деятельности Ярослава: «Ярослав… любил книги и, много их написав, положил в церкви Святой Софии, которую создал сам… И другие церкви ставил по городам и местам, поставляя попов и давая от богатств своих жалование, веля им учить людей» [143, т. 1, с. 167]. При Софийском соборе был создан скрипторий (мастерская, где переписывались и переводились книги), а также первая на Руси библиотека, начало которой положило книжное собрание самого Ярослава. По данным археологов, библиотека находилась в одной из башен Софийского собора. Где находился скрипторий, неизвестно (возможно, в специальном помещении вне собора [42, с. 12]). Писцы переписывали болгарские книги из преславской библиотеки, переводчики (на первых порах это были образованные монахи из Византии и Болгарии) переводили с греческого, древнееврейского, латинского и других языков. Так, были переведены с греческого византийская хроника Георгия Амартола^{10}, «Повесть о взятии Иерусалима» Иосифа Флавия. В скриптории трудились не только писцы и переводчики, но и редакторы, художники, переплетчики. Книги из скриптория поступали в Софийскую библиотеку, а также в церковные и монастырские библиотеки Киева, Новгорода, Полоцка и других городов, где в свою очередь разворачивалась издательская и просветительская деятельность.