Русский Шерлок Холмс. История русской полиции

Существовало, конечно, и частное предпринимательство, но и его представители очень часто стремились получить чин: без этого и не во всяком «приличном» доме примут, так и останетесь «купчишкой». У купцов, кстати, была своя система чинов и почетных званий (но это не тема нашего повествования).

Правда, в последние годы Российской империи эта система чуточку подрасшаталась. При наличии полезных связей можно было приписаться к какому-нибудь министерству, пусть и не самому престижному. На службу такой «чиновник» не ходил, жалованья, понятно, не получал, но, во-первых, он теперь был не абы кто, а человек с чином, а во-вторых, согласно незыблемым правилам российской бюрократии, будучи однажды внесен в «формулярный список», мог понемногу вырасти в чинах – не особенно высоко, но все-таки. А то и третьестепенный орденок получить «за безупречную службу». По воспоминаниям современников, этим частенько грешили инженеры: сначала «приписывались» к какому-нибудь ведомству, потом шли на службу к частному хозяину, где платили не в пример больше. И чины понемногу шли… Так что со временем, накопив кое-какой капиталец (у частных предпринимателей инженеры зарабатывали ох как неплохо) или по каким-то другим причинам, всегда можно было «вернуться» на государственную службу, уже изрядно «подросши» в чинах…

Но не будем очень уж далеко уходить в сторону, вернемся к околоточному надзирателю – фигуре преинтереснейшей. С одной стороны, все выглядело крайне привлекательно: классный чин, приравненный к офицеру, пусть и прапорщику, – по тем временам это значило немало. «Форма, как у классных чинов». Неплохое жалованье: в XIX веке – 550 руб., в следующем столетии, когда околоточных поделили на три разряда, в зависимости от разряда, – от 600 до 720 руб. (в год, конечно). Казенная квартира, казенные дрова (опять-таки для тех времен – нешуточная льгота, на гражданской службе доступная далеко не всякому чиновнику, пусть даже он был несколькими классами выше околоточного). Царь, бог и воинский начальник над всеми городовыми своего околотка.

А вот оборотная сторона медали… Можно с уверенностью утверждать: во всей российской полиции, о какой бы ее разновидности ни шла речь, просто-напросто не отыскать, хоть в микроскоп смотри, другого чина, настолько загруженного служебными обязанностями, как околоточный надзиратель. Волей-неволей подворачивается сравнение то ли с ломовой лошадью, а то и с гребцом на галерах, прикованным за ногу цепью к скамейке. И я нисколечко не преувеличиваю…

Судите сами. «Инструкция околоточным надзирателям Московской столичной полиции» представляла собой не тоненькую брошюрку вроде «Блокнота городового» (такая же служебная инструкция), а книжищу в триста с лишним страниц мелким шрифтом, где самым подробнейшим образом были расписаны все обязанности околоточного.

«Наблюдение за наружным порядком» (15 пунктов), «надзор за народонаселением» (9 пунктов) – здесь, в общем, ничего удивительного, обычная полицейская служба. Но там еще было столько всякого…

Околоточный обязан был не только проверять, как несут службу подчиненные ему городовые, но и следить за дворниками – хорошо ли убирают улицы, не посыпают ли тротуары зимой солью вместо песка (соль лучше удаляет снег, но все мы и сегодня знаем, как страдает от нее обувь). Следить за состоянием освещения улиц и дворов, регулярно проверять, правильно ли ведутся домовые книги (представьте, сколько домов в рядовом околотке, и домовая книга при каждом, а не только в «частном секторе», как сегодня). Следить за своевременной пропиской паспортов и самому ею заниматься. Следить, чтобы магазины, лавки и питейные заведения открывались и закрывались строго в предписанное время. Следить, чтобы домовладельцы вовремя вывозили со двора снег и опорожняли выгребные ямы, пока не потекло через край. «Досконально знать», что происходит в околотке. В это понятие входило опять-таки слишком многое: не только выявлять непрописанных жильцов или проституток-«надомниц», не имевших должным образом выправленного «желтого билета», но и давать разрешение на любой ремонт в любом домовладении (всякий более-менее серьезный ремонт тогда дозволялся только с разрешения властей).

Добавим к этому, что околоточный еще обязан был регулярно проводить дневные и ночные обходы околотка, проверяя, как несут службу городовые, дворники (в то время каждый дворник был своеобразным «внештатным сотрудником полиции», обязанным ей во многом содействовать) и ночные сторожа. А также самолично, без всяких городовых или почтальонов разносить по домам любые казенные бумаги, от какого бы ведомства они ни исходили. Когда по какому-нибудь делу требовалось снять опрос или показания, околоточный не имел права вызвать обывателя к себе домой или в участок – только являться к нему самолично.

Документально зафиксированный пример: в сентябре 1883 года один петербургский околоточный выполнил двести семьдесят девять разнообразных служебных поручений, в том числе:

1. Объявил домовладельцу, что разрешает приступить к очистке водопроводных труб (ага, и на это требовалось особое разрешение властей. А мы еще ругаем нынешнюю бюрократию…).

2. Выяснил у одного из жителей своего околотка, кто официально утвержден наследником имущества скончавшейся супруги жильца.

3. Выдал паспорт (опять-таки лично явившись на дом).

4. Вручил другому обывателю повестку от Окружного суда.

5. Объявил третьему, что на него наложен штраф.

Наверняка этот околоточный не был «ударником производства», а всего-навсего выполнял рутинную повседневную работу. Как и прочие его коллеги…

Каждый раз, уходя из дома, по служебным, по личным ли делам, околоточный обязан был поставить в известность ближайшего городового, куда именно направляется, чтобы его легко можно было бы отыскать, если возникнет какая-то служебная необходимость (вот как в таких условиях сможешь незамеченным отлучиться к симпатии?).

А как вам такой параграф из той самой толстенной книги, «Инструкции околоточным надзирателям», которой, пожалуй что, волка можно было убить?

Он предписывал, что околоточные «при посещении публичных гуляний и садов не должны занимать места за столиками среди публики, а равно проводить там время со своими знакомыми в качестве частных посетителей; им воспрещается посещать трактиры, рестораны и тому подобные заведения с целью препровождения времени, а разрешается входить в них только лишь для исполнения обязанностей службы».

Интересно, сколько читателей этой книги пожелали бы в этих условиях служить околоточными надзирателями? С одной стороны – какое-никакое, но все же начальство, с другой – непомерный груз обязанностей и ограничений.

Кстати, жениться околоточным, как и городовым, разрешалось исключительно с разрешения градоначальника. (Что, впрочем, касается не только полиции. Подобные правила, конечно, с изменениями и поправками на специфику ведомства, в царской России существовали для армейских и гвардейских офицеров, а самые жесткие – у морских.)

Но отступим назад, к самому началу реформ, проводившихся в первые годы царствования Александра II. Они самым широким образом затронули и полицию. К тому времени стало окончательно ясно, что прежние николаевские «будочники» с их допотопными алебардами поддерживать общественный порядок решительно неспособны: днем от них еще есть какой-то толк, а вот ночью в большинстве своем не спешат на крики попавших в переплет прохожих о помощи, отсиживаясь у себя в будках…

Нужно было и здесь многое менять, и решительно. А поскольку такие вещи никогда не происходят сами по себе, инициатором серьезных реформ стал обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Федор Федорович Трепов, человек интереснейший, незаурядный, но, к сожалению, изрядно очерненный как современниками, так и особенно борзописцами советских времен…

Самое интересное, что при жизни Трепова в «обществе» долго и упорно кружила сплетня, будто он – незаконный сын императора Николая I. И продержалась она до наших дней (это утверждение можно встретить и в книгах современных исследователей). Вот только никто отчего-то не дал себе труда сопоставить даты и проделать простейшие арифметические вычисления – ни современники Трепова, ни наши современники. Трепов родился в 1809 году (а по другим данным, и вовсе в 1803 году), а Николай – в 1796 году…

Откуда пошла эта байка, сказать трудно. Возможно, дело еще и в том, что внешностью Трепов (о чем читатель сам может судить по портрету) был крайне похож на императора, но мало ли на свете похожих людей? Возможно, ею в те времена пытались объяснить серьезный карьерный взлет человека, не имевшего в «высших сферах» ни знакомств, ни протекции.

На самом деле Трепов – сын захудалого дворянина, отставного чиновника не столь уж высокого класса, жившего в Царстве Польском (принадлежавшей тогда Российской империи части Польши). И внук обер-офицера. Возможно, последнее обстоятельство и повлияло на выбор жизненного пути: в 1831 году Трепов подал прошение о зачислении его вольноопределяющимся в Новгородский Кирасирский Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елены Павловны полк. А буквально через два дня после зачисления уже воевал с польскими мятежниками. И воевал неплохо: за отличие в одном из сражений произведен в унтер-офицеры, за отличие в другом получил солдатского Георгия 4-й степени и чин корнета (соответствует армейскому подпоручику). За храбрость при штурме Варшавы награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» (носившимся на эфесе холодного оружия).

Военная карьера у него задалась. Трепов рос в чинах и наконец произведенный в полковники, в 1860 году был назначен варшавским обер-полицмейстером. Буквально через год после этого во время очередного бунта (в Варшаве на этот раз вылившегося всего-навсего в уличные беспорядки, а не вооруженный мятеж, как тридцать лет назад) был контужен булыжником в голову, год провел в отпуске на лечении, а потом вновь вернулся в Варшаву, уже начальником одного из округов Корпуса жандармов.

О его личной храбрости свидетельствует случай с покушением на Трепова – средь бела дня, на варшавской оживленной улице. Уже зная, что Жонд (типа подпольного «правительства») приговорил его к смерти, генерал продолжал ходить по городу без охраны. Однажды утром на него бросились сразу пятеро – один с топором, четверо с кинжалами (должно быть, с более серьезным оружием у гоноровых панов было туговато). Тот, что с топором, и нанес удар сзади, но лезвие лишь слегка задело ухо. Ничуть не растерявшись, Трепов моментально отобрал у нападавшего топор и сам пару раз чувствительно приложил ему обухом. Видя такое дело, остальные четверо побросали кинжалы и самым пошлым образом разбежались…

Рана была пустяковая, и вскоре Трепов стал генерал-полицмейстером Царства Польского, а в 1866 году – санкт-петербургским обер-полицмейстером (в 1873 году должность начальника городской полиции стала именоваться иначе – «градоначальник».)

(Отчего порой и до сих пор возникают забавные недоразумения. Там и сям не особенно сведущие в истории журналисты именуют «градоначальником»… мэра. Между тем в описываемые мною времена тот, кого мы сегодня называем мэром, именовался «городской голова» (глава выборной городской думы), а градоначальник – это именно что начальник полиции города.)

За двенадцать лет службы в Петербурге Трепов провел немало серьезных реформ: полностью реорганизовал полицию, увеличил полицейским оклады (чтобы, насколько возможно, избавиться от взяток и коррупции), создал не существовавшие прежде службы: Сыскную полицию (подробный разговор о которой еще последует), Речную полицию (из откомандированных морских офицеров и отставных матросов), наконец, Охранное отделение. Немало сделал для благоустройства города, занимался водопроводом и канализацией, налаживал освещение улиц, руководил работами по починке мостовых и уборке снега.

Между прочим, очистка города от снега – не столь уж смешное и несерьезное дело, как может показаться. По извечной русской лености дворники старались себя особенно не утруждать, и прохожим часто приходилось пробираться по улицам форменным образом по колено в снегу. Снег со дворов (обычно испачканный чем попало) полагалось вывозить далеко за город и сбрасывать в Москву-реку, но это опять-таки означало лишние хлопоты. Домовладельцы (от мелких до весьма солидных) обычно смотрели на это сквозь пальцы. А потому по приказу Трепова их стали штрафовать, как говорится, невзирая на чин.

Вот образец служебной телеграммы Трепова: «Убрать с улиц снег и лед в три дня. Повторять не стану. Взыскать сумею». Что характерно, через три дня от льда со снегом и следа не осталось… Кстати, именно Трепов обустроил в Петербурге «конно-железную дорогу» – знаменитую «конку».

Есть интересное мнение, изложенное в записках петербургского полицмейстера Ф. Ф. Дубиссы-Крачака, почти четверть века прослужившего в столичной полиции. Оно касается как раз убийства народовольцами Александра II и той роли, которую в его предотвращении мог бы сыграть Трепов…

«Покойный Ф. Ф. Трепов счел бы за оскорбление, за наказание для себя, если бы помимо его сопровождение государя в поездках по городу было поручено кому-либо другому, а не лично ему. И, конечно, Трепов не дозволил бы государю осматривать раненого казака, а если это уже и было непременным желанием царя, то сумел бы охранить монарха от вторичного покушения, ибо для прозорливого полицианта, каким был Трепов, не было бы ни малейшего сомнения в том, что неудача первой бомбы не есть еще окончание покушения. И эта охрана была так проста и так возможна, даже непреложна, ибо в момент первого разрыва снаряда из Михайловского манежа возвращалось Константиновское училище юнкеров, участвовавших в зловещем для государя параде в тот день, и стоило только оцепить юнкерами то место, где началась катастрофа, и жизнь государя была бы спасена…»

В этом мнении есть большой резон. Действительно, второй бомбист, Гриневицкий, смог подойти к императору вплотную и швырнуть ему бомбу буквально под ноги исключительно оттого, что никто из сопровождавших царя полицейских чинов не озаботился оттеснить подальше всех посторонних. А вот Трепов, имевший долгий и серьезный опыт и жандармской, и полицейской службы, скорее всего, действовал бы совершенно иначе. Вот только к этому времени он был уже в отставке, жил в Киеве – после истории с покушением Веры Засулич «прогрессивная общественность» и «либералы» добились того, что он сам подал в отставку…

Влиятельных врагов, недоброжелателей и завистников у него хватало и в тех самых «высших сферах», и среди других сословий. На этом основании тогда же кое-кто делал выводы (порой дословно повторяющиеся в наши дни): Трепова в Петербурге ненавидели.

Были ненавистники, да. Вот только кто? Тут уж следует обратиться к воспоминаниям видного правоведа А. Кони (причем изрядного либерала, которого никак нельзя назвать таким уж доброжелателем Трепова): «Будучи назначен на эту должность в 1866 году, он нашел петербургскую полицию в полном упадке. Его ближайшие предшественники играли роль начальства, но почти не заботились о правильной организации полицейского порядка в столице и о надзоре за ним. Петербургская полиция, в лице многих из своих чинов, дошла до крайних пределов распущенности и мздоимства. В противоположность своим предшественникам, Трепов прошел в должности варшавского генерал-полицмейстера хорошую практическую школу и явился в Петербург с запасом богатого опыта. Он очистил состав полиции, переименовал и обставил ее членов прилично в материальном отношении. Подвижный, энергичный, деятельный, во все входящий, доступный и участливый к нуждам обращавшихся к нему лиц, Трепов вскоре стяжал себе между простым народом чрезвычайную популярность».

Так что круг недоброжелателей Трепова, безусловно, не стоит распространять на «весь Петербург». В первую очередь его ненавидели вышвырнутые со службы нечистые на руку полицейские, домовладельцы, вынужденные платить большие штрафы за тот свинарник, что развели у себя во дворах (в том числе, повторяю, и люди очень даже небедные). А вот простой народ не мог не помнить, к примеру, историю с дровами. «Когда однажды цена на дрова в столице подскочила с 4 руб. до 7, что ударило, прежде всего, по беднейшим жителям, Трепов распорядился закупить необходимое количество дров и продавать по старой цене».

Трепов умер в 1889 году. Последующее показывает: его имя стали умышленно погружать в небытие. Никаких случайностей. Я просмотрел несколько дореволюционных энциклопедических словарей, в том числе самый серьезный – многотомник Брокгауза и Ефрона. Фамилии Трепова нет нигде. Как будто и не было человека, приложившего столько трудов для развития русской полиции. Случайностью это никак не объяснишь…

В советское время ситуация усугубилась: Вера Засулич считалась героиней, а Трепова иначе как «царским сатрапом» не именовали, его биографией и деятельностью на посту градоначальника не интересовались совершенно. Пару добрых слов о нем можно было прочесть разве что в собрании сочинений Кони, изданном в 60-е годы прошлого века, но широкому читателю оно не предназначалось.

И уж тем более не издавались записки полицмейстера Дубиссы-Крачака, давшего Трепову такую оценку: «Таких градоначальников долго будет дожидаться Петербург; Трепов был не заурядный человек, а положительный гений, и если он проявил дар свой только на должности санкт-петербургского градоначальника, то лишь потому, что по этому пути направилась звезда его; на всяком другом пути он был бы столь же заметен». У полицмейстера была репутация человека критического склада ума, не склонного к пустым похвалам и ненужной лести, да и написано это уже гораздо позже смерти Трепова…

Но в том-то и дело, что Трепов был фактически вычеркнут из истории сразу после смерти, однако все его нововведения уже никто не мог отменить ввиду их нешуточной полезности. Так что российская полиция продолжала жить «по Трепову» во многих областях деятельности.

Вместо прежних недотеп-будочников службу на улицах несли городовые. Теперь их набирали на службу по совершенно другим принципам, без насильственного «отъема» солдат у строевых командиров. Теоретически кандидатом в городовые мог поступить любой, но брать старались отставных солдат и унтер-офицеров, физически сильных, непременно умевших читать и писать (городовым ведь предстояло составлять протоколы и читать циркуляры начальства). Предпочтение старались отдавать женатым, как людям более «основательным», с крепким «житейским тылом».

Принятые поступали в так называемый Полицейский резерв (учрежденный опять-таки Треповым). Там их учили, и учили серьезно, как теории, так и практике. Городовой должен был четко знать, как ему действовать в тех или иных случаях: когда можно бесплатно, по казенной надобности, взять извозчика (например, для доставки в участок задержанного преступника или пьяного), помнить порядок зажигания уличных фонарей, правила езды экипажей, ремонта домов, вывоза нечистот, задержания нищих и даже перевозки мяса. Знать правила наблюдения за уличными продавцами газет и торговцами, публичными домами и питейными заведениями. Учили, как действовать при пожаре и наводнении, как поступать, если заметят человека, выходящего в ночное время из дома с узлом или другой тяжелой поклажей, при обнаружении в чьем-то домовладении повесившегося и даже тому, какие меры принять, если на его участке объявится бешеная собака. «Инструкция городовому» была гораздо тоньше руководства для околоточных, но все же насчитывала 96 параграфов, которые всякий должен был вызубрить, как «Отче наш». Кроме того, заступив на пост, он должен был держать в памяти или по крайней мере записанными в блокнот:

«1. Находящиеся под надзором его поста улицы, площади, мосты, сады, церкви, казенные, общественные и частные здания и фамилии домовладельцев.

2. Места нахождения ближайших пожарных кранов и сигналов пожарных ящиков и кружек для пожертвований (за кружками требовался особый надзор – мазурики на них покушались частенько. – А. Б.).

3. Ближайшие от своего поста: больницу, аптеку, родильный приют и телефон, которым, в случае надобности, могли бы воспользоваться чины полиции.

4. Адреса живущих поблизости от его поста врачей и повивальных бабок (акушерок. – А. Б.).

5. Местонахождение камер (канцелярий. – А. Б.) прокурора Окружного суда, участкового мирового судьи и судебного следователя.

6. Местожительство проживающих вблизи его поста высокопоставленных лиц».

Это теория полицейского дела. Что до практики – городовых до седьмого пота учили самообороне без оружия – голыми руками отбивать нападение с палкой, камнем, ножом, револьвером. В основе лежала крайне популярная тогда японская борьба «джиу-джитсу», предшественница нынешнего дзюдо. О том, насколько хорошо учили, свидетельствуют два интересных факта.

Однажды в Петербурге состоялись международные соревнования по рукопашному бою среди рядовых полицейских, в том числе и состязания по джиу-джитсу. Японская полицейская команда на них заняла второе место. Попробуете с первого раза догадаться, кто занял первое? Правильно, наши городовые. Это многое говорит об уровне подготовки…

Второй случай. Однажды в Петербург на гастроли заехала труппа мастеров национальной исландской борьбы «глим» – еще один вид рукопашной, включающий самооборону голыми руками от вооруженного противника. За хорошие деньги продемонстрировав свое искусство, заезжие гастролеры объявили, что они владеют «непобедимыми приемами» – говоря проще, они тут самые крутые. И стали вызывать желающих на поединок, обещая, если проиграют, солидный денежный приз.

Вообще-то это была и старая русская традиция, касавшаяся, правда, борцов, – соревнования по борьбе тогда происходили в цирке, и какая-нибудь Красная или Черная маска (борцы частенько ради пущего пиара выступали в масках, скрывая имя и личность) приглашала желающих из публики побороться.

Ухари иногда находились, но вот с исландцами, насмотревшись на их ловкость и умение, никто не захотел связываться. Тех, надо полагать, закусило. В лучших традициях рыцарских турниров они всем скопом отправились в Полицейский резерв, где предложили городовым посостязаться (явно опять-таки для дополнительного пиара: мол, и русским полисменам показали, где раки зимуют…).

Как выразился однажды один из героев Пикуля:

– Шшенки… С кем связались.

Наши городовые накидали им так быстро и качественно, что экзотические гости едва ли успели толком сообразить, что произошло…

Интересная деталь: городовых обучали еще в одиночку поднимать с земли мертвецки пьяного – люди понимающие согласятся, что задача эта весьма нелегкая. Вытрезвителей тогда не было, но поднятого на улице пьяного полагалось доставлять в участок: во-первых, нарушение общественного порядка, во-вторых, могут ограбить дочиста (а зимой подобный субъект может и замерзнуть в два счета).

Кстати, прошедшие курс обучения в Полицейском резерве могли при желании и попытаться стать сразу околоточными. Требования к кандидатам не были особенно сложными – возраст от 21 до 40 лет, «хорошо развитые, грамотные и видной наружности». Но вот экзамен приходилось держать серьезный – вспомним трехсотстраничное руководство для околоточных. Пересдача допускалась, но заваливший экзамен во второй раз «снимался с дистанции»…

Прошедших обучение либо зачисляли в полицейскую службу, то есть в полноправные городовые, либо (при отсутствии вакансий) оставляли в Полицейском резерве, вводившемся в дело, когда требовалось, как теперь говорится, усиление: во время народных гуляний, крестных ходов, театральных и цирковых представлений при особенном наплыве публики, а также в тех случаях, когда требовалось усилить охрану правительственных учреждений.

Посты городовых делились на постоянные (городовой стоял в каком-то конкретном месте), подвижные (патрулирование по определенному маршруту), суточные (круглосуточные), ночные и дневные. В 1883 году в Санкт-Петербурге было 559 постов, из них 504 – суточные. «Суточный пост» вовсе не означает, что городовой заступал «на сутки». Дежурство делилось на три или четыре смены по восемь и шесть часов. Правда, постовой, отстоявший свою смену, еще столько же времени оставался «подчаском», в своеобразном «режиме ожидания», чтобы при необходимости заменить сменщика, вынужденного по каким-то причинам покинуть пост.

Неплохо была разработана и система «моральных стимулов». Отслужившие в военной службе носили на воротниках особую петлицу «гвардейского» либо «армейского» образца. Если за время службы они получали ефрейтора или унтер-офицера, те же лычки нашивались на полицейский погон. Если на военной службе городовой получил какие-то награды, их полагалось носить и на дежурстве, даже осенью и зимой, поверх шинели (впрочем, такая же практика существовала и в армии вплоть до революции, да и в советские времена награды какое-то время носили на шинелях).

Кроме того, еще в 1876 году Александр II учредил чисто полицейскую награду, первую в истории России, – серебряную медаль «За беспорочную службу в полиции» на красной Аннинской ленте. Обычно ее вручали нижним чинам полиции, пожарной охраны и сельским урядникам после пяти лет той самой беспорочной службы. У этой медали, единственной среди российских наград, была интересная особенность: если награжденный после пяти лет службы уходил в отставку, медаль следовало вернуть. Если он оставался на службе и дальше, медаль оставалась у него уже навсегда. Медалью этой могли награждать несколько раз – в зависимости от числа лет безупречной выслуги. Позже нижних чинов стали награждать и медалью «За усердие» на Георгиевской ленте (полагавшуюся раньше только военным).

У знаменитого петербургского городового Андреева медалей «За беспорочную службу» было целых четыре: на Аннинской ленте – за пять лет, на Александровской ленте – за десять лет, третья – за пятнадцать и четвертая, золотая, на Владимирской ленте – за двадцать. Кроме того, за деятельное участие по сбору пожертвований для раненых во время Русско-японской войны он был награжден медалью Российского Общества Красного Креста. А чуть позже получил и серебряную медаль на Владимирской ленте «За спасение погибавших». Стоя ночью на посту, увидел, как какой-то вдрызг пьяный субъект сдуру сиганул в Обводный канал. Близилась зима, по каналу уже плыли льдины, но Андреев, не раздумывая, кинулся в ледяную воду и с немалым трудом утопающего все-таки вытащил. Как вам служака?

Мало того, что городовым приходилось идти на нож или револьвер бандита. Ситуация осложнилась, когда заполыхала революция 1905 года. Городовых стали убивать и ради того, чтобы завладеть оружием, и «просто так» – как «приспешников царского режима». Это отнюдь не была самодеятельность одиночек. Представители самых крайних партий, эсеры и анархисты-максималисты создали специальные «летучие отряды», которые должны были «снимать городовых с постов», то есть попросту убивать. По официальной статистике, с ноября 1905-го по апрель 1906 года были убиты 288 и ранены 383 полицейских (еще 150 покушений оказались неудачными). В 1906–1907 годах погибли более 4 тысяч и были ранены около 5 тысяч полицейских и жандармов всех чинов. Ситуация осложнялась тем, что ни полицию, ни жандармерию попросту никогда не учили противодействовать такому, и они несли многочисленные жертвы.

В 1907 году трое студентов университета убили городового Лавра Горелина просто так. Ни в одной революционной организации они не состояли, просто-напросто хотели «испытать свою готовность к борьбе за народное счастье». Трое детей городового остались сиротами…

Случалось, что смертельная опасность грозила городовым совершенно с неожиданной стороны…

Корнет Марченко и подпоручик князь Вачнадзе, только что выпущенные из военных училищ с первыми офицерскими чинами (первый – в уланы, второй – в пехоту), как в таких случаях и полагалось, изрядно вспрыснули новехонькие золотые погоны в ресторане. И, едучи уже глубокой ночью на извозчике, во весь голос распевали тогдашние шлягеры. На одном из перекрестков извозчика остановил городовой Василий Кулешов. Из своих сорока семи лет в полиции он прослужил двадцать и прекрасно знал регламенты: «На обязанность полиции возлагается смотреть, чтобы по улицам и перекресткам пьяных не было и чтобы те, которые по улицам и переулкам кричат и песни поют, ночью в неуказанные часы ходят и в пьяном виде шатаются, были забираемы и отсылаемы под стражу». Что касалось всех, невзирая на чины и сословия.

Увидев, что имеет дело с офицерами, городовой, как и обязан был, отдал им честь, но вполне вежливо напомнил, что «нарушать тишину» ночью никому не полагается.

Гуляки взбеленились – какой-то нижний чин смеет поучать господ офицеров в новеньких золотых погонах! – выпрыгнули из пролетки и набросились на блюстителя порядка с кулаками. Несколько раз сбивали с ног, но городовой держался предельно корректно: каждый раз, поднявшись, отдавал честь и повторял: «Драться не полагается».

На свистки Кулешова сбежались дворники, ночные сторожа и городовые с ближайших постов, так что свидетелей было предостаточно. Тут бы свежеиспеченным «их благородиям» угомониться, но корнету, судя по всему, окончательно вожжа попала под хвост: он выхватил саблю и рубанул Кулешова по правому бедру. После чего прибывшим на подмогу сослуживцам Кулешова пришлось, выхватив сабли, удерживать сбежавшуюся толпу: те всерьез собирались как следует начистить физиономии обоим офицерам без всякого уважения к золотым погонам…

Кулешов умер по дороге в больницу (видимо, лезвие задело бедренную артерию, и он потерял много крови). Военный суд признал офицеров «виновными в буйстве», но оба отделались, в общем, пустяками: корнет получил четыре месяца ареста и некоторые ограничения по службе, а поручик два месяца провел на гауптвахте. Пятеро детей Кулешова остались сиротами. Суд отклонил гражданский иск вдовы о выплате содержания на детей.

Правда, полиция в подобных случаях своих никогда не бросала. Всегда добивалась, чтобы Московская (в данном случае) городская дума назначала пособия семьям полицейских, погибших при выполнении служебных обязанностей, до совершеннолетия детей.

Нужно уточнить, что понятие «погиб при исполнении служебных обязанностей» могло иметь самое широкое толкование. Причиной смерти могли послужить и животные – отнюдь не бешеные собаки, как можно подумать. Бешеную собаку, в общем, нетрудно пристрелить. Суть в другом…

Пользуясь сегодняшней терминологией, городовой совмещал функции и сотрудника патрульно-постовой службы, и инспектора ГИБДД. В его обязанности входило еще и наблюдать за уличным движением: бороться с «лихачами», при необходимости регулировать движение, ликвидировать заторы – тогдашние «пробки».