Kitobni o'qish: «Возмездие», sahifa 3

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Век девятнадцатый, железный,

Воистину жестокий век!

Тобою в мрак ночной, беззвездный

Беспечный брошен человек!

В ночь умозрительных понятий,

Матерьялистских малых дел,

Бессильных жалоб и проклятий

Бескровных душ и слабых тел!

С тобой пришли чуме на смену

Нейрастения, скука, сплин,

Век расшибанья лбов о стену

Экономических доктрин,

Конгрессов, банков, федераций,

Застольных спичей, красных слов,

Век акций, рент и облигаций,

И мало действенных умов,

И дарований половинных

(Так справедливей – пополам!),

Век не салонов, а гостиных,

Не Рекамье, – а просто дам…

Век буржуазного богатства

(Растущего незримо зла!).

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела…

А человек? – Он жил безвольно:

Не он – машины, города,

«Жизнь» так бескровно и безбольно

Пытала дух, как никогда…

Но тот, кто двигал, управляя

Марионетками всех стран, —

Тот знал, что делал, насылая

Гуманистический туман:

Там, в сером и гнилом тумане,

Увяла плоть, и дух погас,

И ангел сам священной брани,

Казалось, отлетел от нас:

Там – распри кровные решают

Дипломатическим умом,

Там – пушки новые мешают

Сойтись лицом к лицу с врагом,

Там – вместо храбрости – нахальство,

А вместо подвигов – «психоз»,

И вечно ссорится начальство,

И длинный громоздкой обоз

Волочит за собой команда,

Штаб, интендантов, грязь кляня,

Рожком горниста – рог Роланда

И шлем – фуражкой заменя…

Тот век немало проклинали

И не устанут проклинать.

И как избыть его печали?

Он мягко стлал – да жестко спать…

Двадцатый век… еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла

(Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

Пожары дымные заката

(Пророчества о нашем дне),

Кометы грозной и хвостатой

Ужасный призрак в вышине,

Безжалостный конец Мессины

(Стихийных сил не превозмочь),

И неустанный рев машины,

Кующей гибель день и ночь,

Сознанье страшное обмана

Всех прежних малых дум и вер,

И первый взлет аэроплана

В пустыню неизвестных сфер…

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне…

И черная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи.

Что ж, человек? – За ревом стали,

В огне, в пороховом дыму,

Какие огненные дали

Открылись взору твоему?

О чем – машин немолчный скрежет?

Зачем – пропеллер, воя, режет

Туман холодный – и пустой?

Теперь – за мной, читатель мой,

В столицу севера больную,

На отдаленный финский брег!

Уж осень семьдесят восьмую

Дотягивает старый век.

В Европе спорится работа,

А здесь – по-прежнему в болото

Глядит унылая заря…

Но в половине сентября

В тот год, смотри, как солнца много!

Куда народ валит с утра?

И до заставы всю дорогу

Горохом сыплется ура,

И Забалканский и Сенная

Кишат полицией, толпой,

Крик, давка, ругань площадная…

За самой городской чертой,

Где светится золотоглавый

Новодевичий монастырь,

Заборы, бойни и пустырь

Перед Московскою заставой, —

Стена народу, тьма карет,

Пролетки, дрожки и коляски,

Султаны, кивера и каски,

Царица, двор и высший свет!

И пред растроганной царицей,

В осенней солнечной пыли,

Войска проходят вереницей

От рубежей чужой земли…

Идут, как будто бы с парада.

Иль не оставили следа

Недавний лагерь у Царьграда,

Чужой язык и города?

За ними – снежные Балканы,

Три Плевны, Шипка и Дубняк,

Незаживающие раны,

И хитрый, и неслабый враг…

Вон – павловцы, вон – гренадеры

По пыльной мостовой идут;

Их лица строги, груди серы,

Блестит Георгий там и тут,

Разрежены их батальоны,

Но уцелевшие в бою

Теперь под рваные знамена

Склонили голову свою…

Конец тяжелого похода,

Незабываемые дни!

Пришли на родину они,

Они – средь своего народа!

Чем встретит их родной народ?

Сегодня – прошлому забвенье,

Сегодня – тяжкие виденья

Войны пусть ветер разнесет!

И в час торжественный возврата

Они забыли обо всем:

Забыли жизнь и смерть солдата

Под неприятельским огнем,

Ночей, для многих – без рассвета,

Холодную, немую твердь,

Подстерегающую где-то —

И настигающую смерть,

Болезнь, усталость, боль и голод,

Свист пуль, тоскливый вой ядра,

Зальдевших ложементов холод,

Негреющий огонь костра,

И даже – бремя вечной розни

Среди штабных и строевых,

И (может, горше всех других)

Забыли интендантов козни…

Иль не забыли, может быть? —

Их с хлебом-солью ждут подносы,

Им речи будут говорить,

На них – цветы и папиросы

Летят из окон всех домов…

Да, дело трудное их – свято!

Смотри: у каждого солдата

На штык надет букет цветов!

У батальонных командиров —

Цветы на седлах, чепраках,

В петлицах выцветших мундиров,

На конских челках и в руках…

Идут, идут… Едва к закату

Придут в казармы: кто – сменять

На ранах корпию и вату,

Кто – на вечер лететь, пленять

Красавиц, щеголять крестами,

Слова небрежные ронять,

Лениво шевеля усами

Перед униженным «штрюком»,

Играя новым темляком

На алой ленточке, – как дети…

Иль, в самом деле, люди эти

Так интересны и умны?

За что они вознесены

Так высоко, за что в них вера? —

В глазах любого офицера

Стоят видения войны.

На их, обычных прежде, лицах

Горят заемные огни.

Чужая жизнь свои страницы

Перевернула им. Они

Все крещены огнем и делом;

Их речи об одном твердят:

Как Белый Генерал на белом

Коне, средь вражеских гранат,

Стоял, как призрак невредимый,

Шутя спокойно над огнем;

Как красный столб огня и дыма

Взвился над Горным Дубняком;

О том, как полковое знамя

Из рук убитый не пускал;

Как пушку горными тропами

Тащить полковник помогал;

Как царский конь, храпя, запнулся

Пред искалеченным штыком,

Царь посмотрел и отвернулся,

И заслонил глаза платком…

Да, им известны боль и голод

С простым солдатом наравне…

Того, кто побыл на войне,

Порой пронизывает холод —

То роковое всё равно,

Которое подготовляет

Чреду событий мировых

Лишь тем одним, что не мешает…

Всё отразится на таких

Полубезумною насмешкой…

И власть торопится скорей

Всех тех, кто перестал быть пешкой,

В тур превращать, или в коней…

А нам, читатель, не пристало

Считать коней и тур никак,

С толпой нас нынче затесало

В толпу глазеющих зевак,

Нас вовсе ликованье это

Заставило забыть вчера…

У нас в глазах пестрит от света,

У нас в ушах гремит ура!

И многие, забывшись слишком,

Ногами штатскими пылят,

Подобно уличным мальчишкам,

Близь марширующих солдат,

И этот чувств прилив мгновенный

Здесь – в петербургском сентябре!

Смотри: глава семьи почтенный

Сидит верхом на фонаре!

Его давно супруга кличет,

Напрасной ярости полна,

И, чтоб услышал, зонтик тычет,

Куда не след, ему она.

Но он и этого не чует

И, несмотря на общий смех,

Сидит, и в ус себе не дует,

Каналья, видит лучше всех!..

Прошли… В ушах лишь стонет эхо,

А всё – не разогнать толпу;

Уж с бочкой водовоз проехал,

Оставив мокрую тропу,

И ванька, тумбу огибая,

Напер на барыню – орет

Уже по этому случаю

Бегущий подсобить народ

(Городовой – свистки дает)…

Проследовали экипажи,

В казармах сыграна заря, —

И сам отец семейства даже

Полез послушно с фонаря,

Но, расходясь, все ждут чего-то…

Да, нынче, в день возврата их,

Вся жизнь в столице, как пехота,

Гремит по камню мостовых,

Идет, идет – нелепым строем,

Великолепна и шумна…

Пройдет одно – придет другое,

Вглядись – уже не та она,

И той, мелькнувшей, нет возврата,

Ты в ней – как в старой старине…

Замедлил бледный луч заката

В высоком, невзначай, окне.

Ты мог бы в том окне приметить

За рамой – бледные черты,

Ты мог бы некий знак заметить,

Которого не знаешь ты,

Но ты проходишь – и не взглянешь,

Встречаешь – и не узнаешь,

Ты за другими в сумрак канешь,

Ты за толпой вослед пройдешь.

Ступай, прохожий, без вниманья,

Свой ус лениво теребя,