Коммиссаржевский из Питера никакого подобного Баскину или Гриднину сокровища не вывез, но сделал еще более грубую ошибку, чем Корсов и Леонова: он сам принялся за музыкальное рецензирование и критику… да еще и в каком органе!

Вообще, никак нельзя сказать, чтобы идея критического экспорта из Петербурга и импорта в Москву послужила хоть сколько-нибудь к пользе ее изобретателей. Корсова, при первом его появлении, Москва встретила восторженно, а затем в какие-нибудь два-три года совершенно к нему охладела – отнюдь не по упадку его высокого артистического достоинства, но именно вот из-за всяких там Баскиных и разной приживалыцицкой мелочи, с которою этот высокоталантливый, но несчастнейше мнительный человек вязался, создавая тем себе репутацию артиста в упадке, нуждающегося в искусственной поддержке. И кончилось дело тем, что Корсова «забил» в Москве Хохлов, молодой артист с великолепно красивым голосом, но как актер и вокальный художник недостойный развязывать ремни обуви Корсова. Но зато это был самый симпатичный, светлый, прямо успешный, порядочный человек, какого когда-либо имела лирическая сцена. Никогда он шага не сделал для того, чтобы обеспечить себе успех или чье-нибудь доброе слово в печати. А так как старая Москва была город глубоко провинциальный, в коем, как у Тургенева в «Затишье», «бирюлевским барышням все известно», то почти гениальный иногда Корсов, со своими Баскиными и К°, шел на умаление, а только голосистый и человечески милый, «по душам любимый», «вечный студент» Хохлов возрастал.

Леонова нашла было в Москве очень сильную поддержку. Павел Иванович Бларамберг, С. Н. Кругликов и другие серьезные музыканты, представлявшие в Москве новое «левое» направление – в сторону от царившего в московских вкусах Чайковского, к петербургской «кучке», встретили Леонову с распростертыми объятиями, как свою. Но вскоре совершенно к ней охладели.