Kitobni o'qish: «Сердце волка», sahifa 4

Глава 5. Звук твоего имени

Вера

Ночь я провела как в бреду. Плохие сны сменялись кошмарами. Я просыпалась внезапно, хватала ртом воздух, словно меня снова и снова окатывали ледяной водой. Долго не могла уснуть, мучаясь вопросами: где я, что с моим отцом, что будет со мной. А потом проваливалась в сон, как в пропасть. Казалось, эта пытка не прекратится.

И все же утро наступило. Едва я открыла глаза, на меня обрушилась лавина звуков: жужжание мух, стрекот кузнечиков, клекот аистов, шуршание крыльев ласточек. Шорох, шелест, треск, звон. Солнечный свет заполнял комнату. И мне снова показалось, что все обойдется, что новый день принесет хорошие вести – состояние не менее опасное, чем ночная беспомощность.

Я осторожно приподнялась на локтях. В комнате никого не было. Неслышно коснулась ступнями пола. Тишина. Тогда, осмелев, я завернулась в простыню и отправилась «на разведку».

Похититель вошел на кухню, когда я приглядывалась к жестяным тазам, лежащим возле корыта с водой. Возможно, он был единственным знакомым мне человеком в радиусе тысячи километров, так что я обрадовалась его появлению. Вернее, тому, что появился он, а не кто-то другой. Я даже сказала «доброе утро». Сосед улыбнулся – не так, как вчера, когда «умыл» меня, а вполне искренне. Думаю, утро для него закончилось уже давно.

– Я съездил на рынок в ближайший городок, – похититель раскрыл рюкзак. Недалеко есть город, машинально отметила я. – Купил тебе немного сменной одежды.

Как же это было кстати! Я бросилась к рюкзаку.

Пока мой спаситель разглядывал меня в простыне, я разглядывала обновки: пару маек и две юбки, одну – длинную, другую – чуть выше колена.

– Юбки?.. – в недоумении спросила я.

– Ну, ты же девушка.

Я не могла понять, он серьезно или издевается.

– Ты сколько времени следил за мной? – возмутилась я. – И что, хоть раз я была в юбке? Мне нужна нормальная одежда!

– Ладно, – он кивнул, и у меня отлегло от сердца. – Куплю, когда рынок снова откроется. В следующую субботу.

То есть через неделю! Я сделала глубокий вдох и, прихватив рюкзак, пошла в спальню.

Выбрала бирюзовую майку на тонких шлейках и светлую юбку, что покороче, в мазках полевых цветов. Посмотрела на себя в зеркало – и перестала хмуриться. Неплохо. Даже красиво.

– Спасибо! – на всякий случай крикнула я.

Сосед ничего не ответил.

Дальше было хуже – завтрак. На столе – сковородка мелкой рыбешки.

– Это что? – спросила я.

– Плотва. Стежка принес, брат Настеньки. Только сегодня наловил. Мелкая, но вкусная.

Кто такие Стежка и Настенька, я, наверное, должна была догадаться.

Села за стол. Снова останусь голодной – как пить дать.

– В ней костей больше, чем мяса, – я потыкала в рыбешку пальцем.

– А ты ешь с костями. Разламываешь пополам, – похититель показал, как это делается. Рыбешка вывернулась наизнанку. – Достаешь хребет. Остальное ешь, – он засунул рыбешку в рот целиком.

– С хвостом?!

– Хвост – самое вкусное. – Рыбка захрустела на его зубах. – Не слишком ли ты нежная для дочки охотника?

– Просто… на завтрак я предпочитаю йогурт.

«И еще ни разу не была на охоте», – мысленно добавила я и все-таки съела пару рыбешек. Вполне терпимо – для изнывающей от голода.

После завтрака я сидела на крыльце и наблюдала за тем, как похититель клепал косу – неторопливо, тщательно – процесс явно доставлял ему удовольствие. А мне доставляло удовольствие смотреть на него.

– А что делать мне? – спросила я, нежась на солнце.

– Ты пленница. Так что у тебя одно занятие – сидеть в заточении. Твои границы – дом, двор и сад, – он обвел их рукой.

– Думаешь, сбегу? – изображая ленивое любопытство, спросила я.

– Границы нужны для твоей безопасности. А если сбежишь, я поймаю тебя и запру в сарае, – он дунул на лезвие косы и отложил брусок. – Так что мой тебе совет, не переступай черту.

– А что собираешься делать ты? – я поспешила перевести разговор на другую тему.

– Пойду отрабатывать наш обед.

Он вышел со двора и, пройдя полсотни метров, остановился у соседней калитки, словно не решаясь войти. Но вошел. Некоторое время оттуда не доносилось ни звука, а затем я услышала свистящий звук косьбы и пересела на лавочку под грушей, чтобы еще и видеть происходящее.

Мой похититель окашивал соседний участок. Быстро продвигался вперед, укладывая широкие полосы травы. Я смотрела, как красиво, едва ли ни грациозно он двигался, как блестели его отполированные солнцем мышцы, слушала свист косы, резкий, размеренный, и от всего этого у меня волнительно царапало под ложечкой.

Меня отвлек скрип повозки. Возничий – сутулый, худой мужчина с морщинистым лицом не спускал с меня глаз, пока не скрылся за ветками груши. Мне не понравился его взгляд, грубый, даже хищный. Этот взгляд вернул меня в реальность.

Чужие люди. Чужая деревня. Я не на отдыхе, а в тюрьме. И первое, что следует сделать в тюрьме – исследовать ее границы.

Через час, облазив дом, вскрыв все шкафы и шкафчики, заглянув в каждый угол, я поняла, что и на этот раз оказалась для похитителя предсказуемой. Кроме бумажного хлама, кухонной утвари, кое-каких продуктов в кладовке и проросшей картошки в погребе, я не нашла ничего.

В хозяйскую спальню я так и не вошла – наверное, в глубине души боялась, что похититель почувствует мое присутствие. Просто стояла на пороге, пытаясь рассмотреть детали. У окна – высокая кровать, застланная пестрым, самотканым покрывалом. Рядом, у стены напротив, только руку протяни, пара стульев. Из голых стен занозами торчали пустые гвозди. Что раньше на них висело? Картины? Фотографии?

Раскрытое окно было плотно задернуто занавесками. Время от времени ветер приподнимал их, впуская запах раскаленной земли, который смешивался с запахом самой комнаты, нежным и тягучим одновременно. Не знаю, из каких ингредиентов состояла эта смесь, но она будоражила меня. Я сделала медленный глубокий вдох и почувствовала, как снова защекотало под ложечкой.

Я исследовала все уголки своей тюрьмы: собачью будку без собаки, гараж без машины, хлев без коров и курятник без кур. Чихая от пыли, облазила сеновал. Но не нашла того, что подсказало бы мне, где я нахожусь и кто мой похититель.

Он вернулся с первыми сумерками. Бросил на пол ворох щавеля, вдохнул полной грудью и обвел глазами кухню. Затем прошелся по комнатам, словно что-то высматривал. Я следила за ним, закусив губу. Неужели догадался? Или на воре и шапка горит?

– Что-то потерял? – спросила я с вызовом, когда он открыл дверь моей спальни.

– Да нет… – словно сам себе ответил похититель, разглядывая комод, каждый ящик которого – даже тот, что запирался на ключ, – я сегодня перерыла.

Его проницательность меня пугала. А еще больше меня пугало его спокойствие. Словно у него все – абсолютно все – было под контролем. От такого не сбежишь. Такой не ошибется. И не станет колебаться, когда придет пора действовать.

Этой ночью я не могла заснуть – из-за луны, писка мышей на чердаке, назойливого жужжания комаров. А также из-за того, что с солнечным светом гасла и надежда на скорое окончание заточения.

Днем, находясь в этой комнатке с накрахмаленными занавесками, самоткаными коврами, печкой из белого кирпича, еще можно было внушить себе, что все обойдется. Но сейчас я ощущала тихую боль под ложечкой и боязнь за свою жизнь. Мои шансы благополучно вернуться домой стремились к нулю.

Было далеко за полночь, когда я заметила, как по стене прошмыгнула большая тень. И вторая, которая казалась застывшей, стала двигаться. У меня сердце ушло в пятки.

На цыпочках я подошла к окну и через занавеску увидела, что посреди улицы, в тумане, бредут два волка. Они шли так, словно были хозяевами деревни, словно возвращались домой после тяжелого дня. Не шевелясь, я подождала, пока волки пройдут, и закрыла окно на щеколду.

Постояв в темноте, все еще ощущая тяжелое биение сердца, я пошла в соседнюю спальню. Остановилась на пороге. Мой похититель лежал на кровати, заложив руки под голову. Лунный свет широкой косой полосой высвечивал его щеки и губы, но глаза оставались в темноте.

– Что случилось? – спросил он так, словно уже давно меня ждал.

Но войти не предложил.

– Как тебя зовут?

– Что?.. – его недоумение было настолько явным, что я едва сдержала улыбку.

– Хочу называть тебя по имени.

– Никита, – помедлив, ответил он.

Больше не проронив ни слова, я ушла, тем самым, наверное, ошеломив его еще больше.

«Никита», – повторяла я, прячась от этой жуткой ночи под одеялом. Словно его имя, как талисман, могло защитить от любой беды.

Алекс

Моя серая полоса закончилась утром после пожара в кафе – в женском туалете. Просто зашел в первую же дверь – кафе пустовало.

Я чувствовал себя так, словно проснулся после ночи кутежа. Тело ломило, голова трещала, горло скребло как наждачкой. Опираясь о раковину, я вылил на лицо пригоршню воды, что начихал мне в ладони кран. Теперь к чувству, что по мне проехал автобус, добавилось мерзкое ощущение стекающих по шее ледяных капель.

«Боже…» – мысленно простонал я, запрокинув голову.

И что увидел?!

Слово, нацарапанное на стене на полтора метра выше раковины. Надпись словно издевалась надо мной, хохотала каждым изломом буквы.

Дикарка.

«Смотри, – глумилась надпись, – я всегда была рядом, дожидалась тебя, пока ты тратил драгоценное время на совокупление».

Имя мог написать любой. Имя ничего бы не значило. Но «Дикарка»… Все знали, как я ее называл. И, конечно, об этом знал ее отец.

Вера была здесь, в этом самом кафе, скорее всего, с тем хмырем на рисунке. И пусть набросок сгорел, фотография Веры все еще лежала в бардачке моей машины. Тридцать пять на сорок пять миллиметров. Единственное красивое фото на паспорт из всех, когда-либо виденных мной.

Тогда ей только исполнилось шестнадцать. Она шла по тротуару, подставляя лицо солнцу. Волосы, как обычно, были крепко стянуты в узел, но ветер выбил несколько коротких прядей, и они плясали по лицу. Я не сразу посигналил – наслаждался видом.

Дикарка унаследовала от отца удивительную способность приковывать к себе внимание. Не то чтобы Вера выделялась внешне – такие серые ветровки и синие джинсы на каждой пятой, – но она словно была слеплена из другого теста, не по образу и подобию. Вне толпы. Вне времени.

Не знаю, насколько громко играла музыка в ее наушниках, но Вера не услышала, как я просигналил. Пришлось подрезать ее на переходе. Сначала она возмутилась, даже румянец вспыхнул. Потом, когда узнала меня, удивилась и обрадовалась.

Я жутко спешил, но предложил подвезти ее до фотоателье. И остался. Стоял возле двери, наблюдая из полумрака коридора, как она выполняла указания фотографа: голову чуть влево, подбородок выше. В те секунды, не давая названия своему чувству, я испытал острое желание, чтобы она вот так же была покорна и мне: возьми бокал, отпей шампанского, оближи губы… Так что, пока мы четверть часа ждали фотографии, я занимался тем, что старался смотреть исключительно ей в глаза.

Поэтому каждый раз, глядя на снимок, который выклянчил себе в награду за стойкость, я не только вижу ее лицо – острый взгляд, губы слегка приоткрыты, легкий блеск то ли помады, то ли моего воображаемого шампанского, – но и чувствую ту самую боль в солнечном сплетении.

Фото Веры лежит у меня в бардачке. Свидетели опознают ее и, возможно, расскажут что-нибудь любопытное.

С трудом отрываю взгляд от надписи, словно она может исчезнуть, и принимаюсь осматривать пол и стены. Надпись сделана чем-то твердым и острым. Не настолько острым, как нож или вилка. Скорее, это кусок материала, который случайно попался под руку.

Квадрат плитки возле сливного бочка треснул, несколько мелких осколков валяются рядом. А чуть дальше – фрагмент покрупнее.

Сажусь на корточки. Улыбаясь, сдуваю пыль с осколка. Я словно чувствую на нем тепло Вериной ладони.

Машинально взвешиваю фрагмент в руке. Достаточно тяжелый. Таким можно нанести хороший удар. Удобнее располагаю осколок в ладони и рассекаю им воздух, представляя, как попадаю аккурат в основание черепа похитителя. А дальше на меня обрушиваются образы, сильнее и ярче, чем когда-либо.

Четко, словно стою рядом, я вижу, как Вера царапает надпись, балансируя на краю раковины. Поглядывает на дверь. Время от времени убирает с лица волосы. Зачем распустила?.. Непривычно – Вера совсем не похожа на себя, – но волнительно красиво. Даже сквозь образы, находясь в другой реальности, в прошлом, я, настоящий, чувствую, как холодком полоснуло в солнечном сплетении.

Вера торопится. Сердце раздирает грудную клетку, пальцы впиваются в осколок. Ей тревожно, но это не настоящий страх. Настоящий – был до этого, в лесу, где они оставили синий «Гольф». Она выходит из машины, под ногами хрустят ветки, словно череда коротких выстрелов. Свет фар проезжающих машин режет стволы сосен, не задевая ни ее, ни похитителя… А потом вдруг ночь сменяется вечером, и я вижу, как Вера стоит возле деревянного забора. Смотрит вдаль, туда, где на темно-зеленые полосы скошенной травы из каналов выползает туман. Я ощущаю кожей легкое колебание воздуха – как, наверное, это ощущает она. Вдыхаю запах стоячей воды. Вера ждет – чувство тяжелое и тревожное. Не меня ли выискивает глазами? Но зачем ждать, если вокруг ни души? Если нет ни замков, ни веревок? Я ору ей: «Беги!» – хотя меня там и нет вовсе, и вываливаюсь из видения.

В прямом смысле слова. Падаю на пол, еще и с высоты. Инстинктивно успеваю сгруппироваться и смягчить удар, но все равно крепко прикладываюсь плечом о кафель.

Несколько секунд, чтобы прийти в себя и понять, где нахожусь. И вот я снова в строю. Хотя это не самое удачное выражение для происходящего – лежу в позе зародыша, голый, на грязном полу. То ли в моих ушах, то ли в кафе гудят голоса.

Дверь рывком открывается – и передо мной предстают двое мужчин в строительных костюмах и солидного вида женщина в юбке, длина которой явно не была рассчитана на мой ракурс.

– Привет, – я улыбаюсь невероятно искренне и выпрямляюсь во весь рост. – Одолжите телефон, срочно нужно сделать звонок.

Мужик глупо, часто моргает. Женщина с опозданием одергивает юбку. Третий – молча, медленно, словно под гипнозом, протягивает мобильный.

В полдень я уже мчусь по трассе. У меня есть новая машина, одежда, мобильный и много любопытных сведений. А на соседнем сиденье со мной едет Лесс. Еще сутки назад я бы и представить не мог, что сам, по доброй воле, предложу ей остаться моей попутчицей.

Трудно сказать, что именно повлияло на мое решение. Осознание того факта, что Лесс спасла мне жизнь – возможно, трижды? Сигарета, которую она утром выцыганила для меня у кого-то? Или наша ночь? Тогда я был сам не свой, знаю. Раздавленный, слабый, отравленный. Но объясняет ли это, почему такие привычные действия с женщиной на коленях выворачивали мою душу наизнанку? Как бы то ни было, отъезжая от кафе, я смотрел на ее силуэт, утопающий в солнечных лучах – он все уменьшался и уменьшался, – и понимал, что хочу добавки. Хочу еще одну ночь с ней, чтобы разобраться, что же такого она со мной натворила.

Так что я дал по тормозам – взвилось облако пыли. Подъехав к крыльцу, приоткрыл дверь со стороны пассажирского сиденья. Немая не удивилась. Села рядом, пристегнула ремень безопасности. Черная лямка слегка пережала ее левую грудь, и я, вскинув бровь, отвел взгляд. С каких это пор такие мелочи цепляют мое мужское внимание?

– Может, скажешь свое имя, раз уж нам предстоит долгое путешествие? – поинтересовался я, поглядывая на попутчицу из-под сдвинутых на переносицу солнцезащитных очков.

Она одновременно пожала плечами и покачала головой: что-то вроде «может быть». Или «отвали».

– Тогда буду звать тебя Алесей, – предложил я. Никакой реакции. – Значит, договорились. Девушка из леса – как раз о тебе.

Мы едем без остановки несколько часов. Лесс молча смотрит перед собой, словно еще и оглохла. Пока тянет радио, я слушаю его, постукивая пальцами по рулю в такт музыке. А потом начинаю разговаривать сам с собой, притворяясь, что обсуждаю вопросы с Лесс. Так лучше соображается.

Что я знаю спустя двое суток после исчезновения Веры? Главным прорывом стало выдвижение требований похитителями. Вчера ночью состоялось эпохальное событие – с Вериным отцом встретился сам Санитар.

Я никогда не видел его, но, судя по описанию, выглядит тот весьма эффектно. Огромный – выше двух метров. Широкие грудная клетка и плечи. Узкобедрый, жилистый, костлявый. У него тяжелая походка, вероятно, связанная с перенесенным заболеванием или травмой. Ноги он передвигает, словно протезы. Правда, когда почуял засаду, эта физиологическая особенность не помешала ему в один прыжок перемахнуть через тоннель перед несущимся поездом и скрыться.

Как и предполагалось, требования оказались невыполнимыми. Но теперь мы знаем, что с Верой все в порядке, и так будет еще неделю – срок, отведенный нам на «подумать». Недели мне хватит.

Я сжимаю в ладони осколок и смотрю на Лесс. Она вдруг отрывается от созерцания невидимой точки на горизонте и переводит взгляд на меня. Темно-каряя радужка почти сливается со зрачком, не глаза – колодцы. И какая-то муть поднимается со дна моей души за те секунды, что мы смотрим друг на друга. А потом Лесс отворачивается. Я откладываю осколок и крепче берусь за руль.

Недели мне хватит. Пусть я все еще двигаюсь крохотными шагами, зато в верном направлении.

Пока информация больше напоминает гадальные карты. У меня полколоды лежит перед глазами, но я понятия не имею, как расшифровать то, что вижу.

Фото владелицы «Гольфа» и сгоревшего дома не совпало с описанием съемщицы Вари. Когда нашли владелицу, выяснилось, что она числится таковой только по бумагам. «Гольфом» пользовался мужчина, очень похожий на пацана с наброска. А дом она уже три года сдавала молодой женщине, с которой общалась только по телефону. Съемщица исправно перечисляла деньги, пока не исчезла около года назад.

Опрос работников кафе не дал полезных сведений (но черт знает, что из услышанного потом окажется кусочком паззла). Осмотр места в лесу, где парковался «Гольф», тоже не назовешь плодотворным. Зато благодаря видению я уверен, что ехать нужно на юг. Полесские пейзажи – эти насыщенные разнотонные полосы полей, болот и лесов – не спутаешь ни с какими другими.

Я знаю, что с Верой все в порядке. В моем видении, правда, неизвестно какой давности – или речь шла о будущем? – она выглядела вполне здоровой, не истощенной, не измученной. Знать бы еще, почему она не пыталась сбежать.

На данном этапе меня куда больше волнует моя способность. Она изменилась. Раньше я просто касался предмета – и что-то видел. Теперь я вижу куда больше и глубже, но за это приходится платить – я выпадаю из реальности. Не понимаю, сколько времени «отсутствовал», не контролирую свои действия в этом провале. Сегодня упал с раковины, на которую не помню, как взобрался. И мне совсем не хочется думать, что в следующий раз это будет карниз какой-нибудь высотки.

Видения, которые могут помочь разыскать Веру, меняют меня. Почему теперь? Возможно, потому что найти Дикарку мне хочется так сильно, как ничего не хотелось прежде. И также я знаю, что не отступлю. Какие бы последствия меня ни ждали.

Глава 6. Нарушая границы

Вера

На следующий день я решилась проверить границы тюрьмы на прочность. Дождалась ухода Никиты и, на всякий случай перетерпев еще полчаса, отворила калитку. Торнадо меня не смел, не заверещала сигнализация, никто не схватил за локоть. Только ласточка прошмыгнула так близко, что едва не задела крылом мое лицо.

Я сделала пару шагов – кузнечики ответили надрывным пением. Высунув язык, мимо проплелась собака. Вслед за ней горячий ветер протянул по пустынной улице жменю сухих листьев, словно указывая дорогу. Всего-то полсотни шагов, но пока добралась до соседней калитки, у меня вспотели ладони.

Дом, обросший кустарником, был ниже и меньше того, в котором сейчас жила я. Калитка тихонько заскулила от моего прикосновения.

На двери ни замка, ни задвижки. Постучала. Послушала тишину за дверью, приложив ухо к теплым доскам. Немного потопталась на крыльце и вошла. Полоса света легла на шкуры животных, висящие под потолком хвостами вниз, потом дверь за спиной закрылась и обрушилась темнота. Нащупывая путь вдоль бревенчатой стены, я добралась до одеяла, висевшего в дверном проеме, и отвела его рукой.

Помещение, в которое я попала, мало напоминало комнату – в привычном смысле слова. Скорее чулан. В окна, похожие на бойницы, лезли ветки сирени, почти не пропуская солнечный свет. Вместо кровати – куча соломы, прикрытая медвежьей шкурой. Из мебели – широкие полки с аккуратными стопками шкурок: темно-бурые – белок и рыжие – горностаев.

Я скользнула взглядом по потолку и стенам – ни лампы, ни проводов – и застыла, заметив блестящие в полумраке глаза. Хозяйка дома молча смотрела на меня из угла. От этого беззвучного приветствия мне стало не по себе.

– Настенька? – прочистив горло, спросила я.

Помедлив, девушка кивнула.

Она оказалась симпатичной, эта Настенька. Стройная, моего роста. Распущенные волосы, черные, как кисточки на хвостах горностаев, спадали до бедер. Было в ее образе что-то необычное, завораживающее. Так завораживают блики ночного костра.

– Говори, – с нажимом произнесла она.

– Хочу готовить сама.

– Хорошо, – не раздумывая, согласилась Настенька.

За это время она ни разу не шелохнулась. Словно зверь, слишком близко подпустивший к себе человека.

Получив корзинку с продуктами, я поспешила домой.

Никита вернулся к обеду. Вошел на кухню и остолбенел.

– Где Настенька? – только и смог он произнести.

– Настенька… – я перевернула лопаткой картофельную оладушку, – освобождена от приготовления еды. Прошу к столу!

Я приподняла тарелку с маленькими золотистыми драниками. Уродливые и пережаренные я предусмотрительно отдала собаке за забором.

Но Никита не спешил набрасываться на обед. Застыв в дверном проеме, он наблюдал за моим перемещением по кухне. Словно приклеился взглядом!

– Я запретил тебе нарушать границы, – слишком спокойным тоном произнес он.

– Ради моей безопасности! – попыталась оправдаться я. – То есть никому, кроме себя, я навредить не могла.

Разве что самому Никите, который должен был охранять меня.

– Я же предупреждал, что узнаю, даже если ты подумаешь о побеге, – Никита шагнул ко мне. – Ты могла жить нормальной, вполне человеческой жизнью, несмотря на свой статус. Единственное условие, которое я поставил, не выходить за периметр двора. Но нет, тебе захотелось испытать меня. Я так… неприятно… удивлен твоей выходкой… – он тщательно подбирал слова, постепенно оттесняя меня к стене, – что предпочел бы запереть тебя в подвале. Но раз я обещал сарай, значит, будет сарай.

Он говорил без злости, как-то лениво. Мол, сама нарвалась. На что я нарвалась, стало понятно, когда Никита грубо схватил меня за локоть и потянул на улицу. Он и в самом деле собрался меня запереть!

– Я ничего не сделала! Ты ошибаешься! – упираясь пятками в землю, возмущалась я. – И хватит тащить меня, как корову!

– Тогда не сопротивляйся. Все равно бесполезно, – ответил Никита, не ослабляя хватки. – Будь я так глуп, как тебе кажется, меня бы к тебе не приставили. Так что иди, отбывай наказание! – он бесцеремонно втолкнул меня в сарай, предварительно забрав вилы, стоявшие у стены.

Я рухнула на кучу сена. Дверь захлопнулась, поглотив свет.

Еще пару минут назад я находилась на кухне, пахнущей драниками, а теперь оказалась в темном, набитом сеном сарае, где свободной оставалась площадка пять на семь шагов. Карцер и то, наверное, больше! Я принялась барабанить в дверь.

– Я все поняла! Больше никаких негативных мыслей! Только вернись!

Прислушалась. Тишина.

– Никита, ну пожалуйста! – уже искренне взмолилась я. – Это нечестно! Я же все-таки не сбежала!

– И не сбежишь, – открывая дверь сарая, заявил Никита.

«Одумался!» – обрадовалась я. Но в щель пролезло лишь пустое жестяное ведро – то есть параша. Потом дверь снова закрылась. Хрипнул засов.

– В тебе нет ничего человеческого! – выкрикнула я.

– Спорить не буду! – звук его голоса удалялся.

– И долго мне здесь торчать?!

– Может, час, – послышалось издалека. – А может, месяц. Как ветер подует.

Я опустилась на пол и обхватила колени руками. На меня накатило чувство тревожного ожидания, будто эта история с сараем не была просто игрой. Каждая минута лишь усиливала это ощущение. Через пару часов, когда на улице снова раздался шорох, меня уже разъедал внутренний холод. Хотя вечер был теплый, я грела озябшие ладони о дощатую дверь.

Никита принес миску остывшей овсянки и кружку воды. В этом случае был явный перегиб – думаю, даже в тюрьме кормят лучше.

Следующие часы я коротала в компании мышей и клещей, исследуя сеновал, но только наглоталась пыли. Ни забытых вил, ни грабель, ни хотя бы палки.

Никита вернулся после заката. Забрал миску с нетронутой кашей и принес взамен другую, наполненную тем же, а также ломоть хлеба и кружку молока.

– Не уходи, – попросила я, когда Никита закрыл дверь на задвижку. – Ведь твое присутствие не отменяет моего заточения.

Помедлив, он присел с другой стороны двери и прислонился к ней спиной так же, как я.

– Скажи, сколько тебе лет? – спросила я, облизывая ложку. Все равно никто не видел.

– Двадцать три, – ответил Никита, и я в который раз почувствовала, как спокойно мне становится от звука его голоса.

– Ты где-то учишься? Работаешь?

– Учусь и работаю, – Никита повернул голову в профиль и словно стал ближе. Я провела пальцем по щели между досками, будто по его щеке. Этого тоже никто не видел.

– Расскажи, – попросила я.

В ответ – молчание.

– А я будущий экономист.

Снова тишина.

– Раз не хочешь отвечать, спрашивай сам, – предложила я.

Никита привстал, и у меня сердце замерло – все, надоело, уйдет. Но он лишь устроился поудобнее.

– Чем ты занималась в детстве? Какая-нибудь секция? Эстрадные танцы?

– Балет.

– Балет?!

Я прикрыла рот ладонью, чтобы сдержать смешок. И сделала контрольный выстрел:

– И виолончель.

– Шутишь!

Конечно!

– Я сыграла бы, – как же сложно было произносить такое серьезным тоном! – Но нет виолончели.

– Ты можешь станцевать, – теперь улыбался и Никита.

– Для этого тебе придется меня выпустить.

– Дверь не помешает мне увидеть твой танец.

– …или прочитать мои мысли, – напомнила я скорее себе.

– Или прочитать твои мысли, – согласился Никита. – Поэтому ты все еще взаперти.

Некоторое время мы молча сидели по разные стороны двери, но казалось, будто прислонялись друг к другу.

– А ты и в самом деле умеешь быть милым, – вырвалось у меня. – Впрочем, как и жестоким, несправедливым и злобным, – добавила я для баланса.

– Поосторожней со словами, девочка.

– Я не боюсь тебя!

Никита резко поднялся, отодвинул засов и рывком распахнул дверь, я невольно вжалась в стену из сена. На меня дыхнуло жаром заходящего дня и запахом свежескошенной травы.

Закат полыхал так ярко, что силуэт Никиты казался черным. Я щурилась от света, пыталась рассмотреть его лицо, но тщетно. Что оно выражало?

– Ты не обидишь меня, – твердо произнесла я.

Никита молчал так долго, что моя уверенность покачнулась.

– Я не обижу тебя, девочка, – наконец произнес он. – Но ручаться за других не стану. Поэтому обещай – без моего разрешения ты не покинешь границы этого двора.

Неужели он говорил серьезно? Я едва не задала этот вопрос вслух.

Дать обещание похитителю? Сдержать слово, тем самым, возможно, лишив себя возможности оказаться на свободе? Разве такое обещание можно дать в здравом уме? И разве Никита поверит в мою искренность?

И все же что-то было особенное в этом противостоянии свободы и неволи, света и тьмы, в неподвижном исполинском силуэте Никиты, долгой паузе перед моим ответом, которая, казалось, тоже ждала. И мне на миг показалось, что, возможно, мужчина, стоящий в дверном проеме, и в самом деле не преграждал мне путь, а защищал меня.

– Хорошо, – для пущей убедительности я кивнула.

– Хорошо?!

– Да. Я обещаю.

Никита оглянулся, будто я могла разговаривать с кем-то еще.

– Пойдем домой, – в его голосе звучала радость.

– А по улице с тобой можно прогуляться? – я шла за Никитой едва ли ни вприпрыжку.

– Нет.

– А к Настеньке в гости сходить?

– Нет.

– Ну хоть готовить мне можно?!

– Неа.

Несмотря на любовь Никиты к односложным ответам, мы проговорили до утра. Сначала на кухне, где я за обе щеки уплетала подогретые драники. Потом – на моей кровати, с кружками чая в руках, едва вмещаясь в пятно света тусклой настенной лампы.

Никита рассказал о Настеньке, которую знал с рождения, в буквальном смысле. Его бабушка, повитуха, помогла девочке появиться на свет. Дети и росли вместе – хулиганили, пасли коров, охотились, собирали клюкву на болоте. А потом Никита уехал, на целых четыре года. Когда вернулся, родителей Настеньки уже не стало, она сама управлялась по хозяйству и воспитывала младшего брата Стежку – Евстигнея по-взрослому.

Никита с упоением вспоминал детство – дикую, свободную жизнь. Утренние рыбалки с отцом, ночевки под открытым небом. Красочные истории переплетались, дополняя друг друга. Они казались увлекательнее любых сказок.

Мой чай давно остыл, но я все еще цедила его – прятала в кружке взгляд, чтобы Никита не заметил, как я любуюсь им, моим похитителем, тюремщиком, ночным кошмаром. Удивительным мужчиной, искренним, сильным, добрым. Единственным близким мне человеком на многие сотни километров.