Kitobni o'qish: «Русская революция. 1917», sahifa 5

За сто часов, полных ужаса и восторга, старый погубивший Россию режим был сметен с лица земли. Пожалуй, в ту самую минуту началось размежевание сил, вместе боровшихся с общим врагом, вместе трудившихся над созданием новой формы правления. Одни встали на сторону нового правительства, другие на сторону Совета. Многие вернулись к собственным делам, довольствуясь брюзгливым ворчанием на все, что бы ни делалось.

Днем 16 марта новые министры приняли дела в министерствах, а на следующий день Временное правительство навсегда покинуло Таврический дворец. Несколько дней собирались в зале заседаний Министерства внутренних дел, потом до июля заседали в Мариинском дворце, где располагался царский Совет министров и Государственный совет.

С тяжелым сердцем я уходил из Таврического дворца. Будучи членом Думы, пять лет боролся здесь с царским режимом, здесь пережил несколько дней зарождения революции, равных годам нормальной жизни. Больно было расставаться, может быть навсегда, с воспоминаниями о былом.

Я стараюсь описать грандиозное крушение старого режима и стремительное развитие дальнейших событий так, как нам это виделось в стенах Таврического дворца, так, как сам их себе представлял, в них участвуя. Другие этапы до сих пор обхожу молчанием. Наверняка иногда ошибаюсь, пытаясь проследить час за часом, день за днем ход событий в хронологическом порядке, поскольку, как я уже говорил, мы тогда потеряли счет времени. Чтобы лучше представить себе то душевное напряжение, в котором мы прожили несколько дней, надо помнить, что головокружительные события обрушивались на нас одновременно, спутанным клубком, единым потоком.

Но какой энтузиазм, веру, самоотверженность мы видели в тысячах людей, толпившихся в залах Таврического дворца! Как быстро установился организованный порядок, благодаря тем, кто был душой и телом предан общей цели, готов вместе со всеми жить и умереть! Делегации, шествия, манифестации, радостные лица, ликование, глубокая вера убеждали нас, что народ возродился, сбросил ненавистное иго, предстал в полном блеске, радостно встречая разгоравшийся новый день! Животворный источник, божественный дух, экстаз преображали людей, собравшихся со всей страны.

Вот в такие моменты человек живет полной жизнью!

Глава 2
Накануне

В течение нескольких месяцев перед самым началом мировой войны Россия была охвачена революционными волнениями.

Политические лидеры, постоянно поддерживавшие активные контакты со всеми слоями населения, прекрасно понимали, что страну ждут новые потрясения, и готовились к этому. Я провел весну и лето 1914 года в разъездах по разным районам России в компании политических единомышленников, организуя и группируя общественные и политические силы, предвидя скорое общее выступление всех организаций и партий – буржуазных, либеральных, пролетарских, крестьянских – против царизма, за демократический парламентарный режим.

Я был твердо убежден, что революционное движение не замедлит развернуться. Массовые митинги, насчитывающие тысячи людей, тайные общества в провинциальных городах, пассивное отношение местных властей к манифестациям, открытое выражение народного мнения на бесчисленных митингах – все это ясно свидетельствовало о глубоком психологическом кризисе, неизменно предшествующем финальному акту революционного движения и радикальной смены высшей политической власти в стране.

Очень хорошо помню день, когда в Самару, крупный политический и торговый центр на Волге, где я в тот момент очутился, пришла новость об австрийском ультиматуме Сербии⁸. Возвращаясь поздно вечером с многолюдного митинга, я увидел город, охваченный необычным волнением. На следующее утро собирался отплыть на пароходе в губернский центр Саратов, где находился мой думский избирательный округ и готовились новые митинги. Меня сопровождали политические единомышленники, а до пристани нас провожала компания друзей. Мы по очереди обменивались последними впечатлениями о лихорадочно возбужденной политической ситуации в стране, чрезмерный накал которой удивлял нас самих. Вскоре по пути наткнулись на разносчиков газет, кричавших во все горло: «Австрия объявила ультиматум Сербии!» Хорошее настроение заметно испортилось, в этом крике чувствовалось первое дуновение всемирной бури.

Международная обстановка в Европе не оставляла сомнений в неизбежности войны. Простившись с друзьями, мы поднялись на пароход. Ничто не изменилось ни на тихой глади широких, величественно струившихся вод, ни в сиянии лучей летнего солнца, ни даже в веселой суете пассажиров, собравшихся на борту. Не говоря никому ни слова, стараясь скрыть озабоченность, наша небольшая компания поспешно собралась на «военный совет». Решили прервать пропагандистское турне, приостановить внутреннюю политическую борьбу и немедленно вернуться в Петроград. Мы отдавали себе отчет в необходимости сосредоточить все свои силы и силы страны на организации национальной обороны, поскольку было ясно, что попавшее в сеть «распутинщины» правительство не в состоянии справиться с проблемой войны и приведет Россию к сокрушительному поражению.

Я инстинктивно чувствовал, что правительство не переживет войны и на полях сражений родится свободная Россия. Именно это я в качестве представителя трудовой партии заявил самым твердым образом на историческом заседании Думы, состоявшемся после официального объявления войны.

Ту же самую мысль я высказал на пароходе сестре самого Ленина. Пожалуй, надо объяснить, каким образом у меня состоялась беседа с сестрой большевистского вождя. Семьи Ульяновых (Ленина) и Керенских обе жили в Симбирске на Волге. Мой отец был директором мужской гимназии и женской средней школы.

Ульянов, отец Ленина, был инспектором начальных школ Симбирской губернии. Все его дети учились в гимназиях под началом моего отца.

После смерти старшего Ульянова мой отец, связанный с семьей дружескими узами, стал наставником детей. При очень большой разнице в возрасте между нами у меня не осталось детских воспоминаний о Ленине, его братьях и сестрах. Тем не менее, вполне естественно, что, встретив на пароходе сестру Ленина, я к ней обратился. Вспомнив детство, заговорили о Ленине, который долгие годы жил в политической эмиграции в Западной Европе.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Вы скоро увидитесь. Начнется война и откроет ему дорогу в Россию.

Мое пророчество, сделанное из чистой любезности, оправдалось. Увы, к несчастью для России!

Пишу эти строки, чтобы читатели уяснили, в какой напряженной и сложной внутренней ситуации, сложившейся в России, наша страна вступала в конфликт. Чтобы понять российскую военную трагедию, надо учитывать, что война лишь на время замедлила революционное движение, которое с импульсивной силой неуклонно возрастало, и что не она его спровоцировала.

Для защиты страны от врага, превосходно вооруженного и организованного несравненно лучше, чем русский народ с его глубоким патриотическим инстинктом, решено было временно прекратить внутреннюю политическую борьбу с царизмом. Решительное стремление правительства объединить весь народ в общем порыве, забыв в данный момент о внутренних конфликтах, действительно достойно упоминания. Страна стала единым фронтом борьбы с внешним врагом.

В момент начала войны история предоставила российской монархии, которая никогда не понимала и чуждалась народа, единственный, может быть, шанс ради любви к России объединить вокруг себя жизнеспособные, здравомыслящие, честные политические силы страны. Но правительство заведомо испугалось этой уникальной возможности, способной спасти Россию от гибели, если б оно ей воспользовалось. В ответ на патриотический народный порыв правительство удвоило реакционные репрессии. Ради спасения России русский народ сражался на двух фронтах: на внешнем – плохо экипированный и плохо вооруженный – с могучим, вооруженным до зубов противником, и на внутреннем, защищаясь от интриг, коррупции и бессилия ставленников Распутина, жаждущих власти и абсолютно равнодушных к положению страны. Существование самодержавия и военные успехи вошли в трагическое противоречие.

Российскому национальному сознанию предстояло решить ужасающе трудную проблему, в то время неразрешимую. С одной стороны, следовало свергнуть власть, угрожавшую погубить страну, с другой – уберечь армию и государственный управленческий аппарат от пертурбаций, которые во время войны могли оказаться фатальными.

Я твердо убежден: не будь войны, революция совершилась бы, самое позднее, весной 1915 года, может быть, даже в конце 1914-го. Война прервала крестовый поход за свободу и славу России, и стране – при изначально ненавистном режиме во главе с такими, как Распутин, Сухомлинов и им подобными, – пришлось сражаться с идеально организованным и оснащенным врагом.

Во многих отношениях Россия пребывала совсем в ином положении по сравнению с другими сильными воюющими державами. Она вступила в войну неподготовленной, не имея возможности исправлять упущения в ходе войны. С самого начала военных действий пришлось полностью реорганизовывать экономическую и финансовую систему. Следствием этой реорганизации стала экономическая блокада России и запрет на торговлю водкой – товаром, составлявшим не только основной источник государственных доходов, но и главное средство товарообмена между городом и деревней, производителями и потребителями. Много говорилось, что блокада поможет привести Германию к поражению, но мало кто понимал, что Россия, обеспеченная гораздо хуже других великих держав, не имеющая ни технических средств, ни промышленности, сильнее Германии страдает от неизбежной во время войны изоляции. Отрезанная от мира Германия могла поддерживать контакты со своими союзниками, тогда как Россия была отрезана и от союзников. Не имея прямых путей сообщения, нельзя было в нужном количестве доставлять боеприпасы, военное снаряжение и продовольствие. С трудом удавалось перевозить ограниченное количество грузов из Сибири и по Мурманской железной дороге, открытой лишь осенью 1916 года и вечно работавшей с перебоями. То немногое, что можно было отправить из Владивостокского порта, расположенного за тысячи километров от линии фронта, составляло ничтожную долю реальных потребностей России.

Результаты союзнической блокады Германии хорошо известны, поэтому нет надобности подробно останавливаться на прискорбной, фактически аналогичной ситуации в России. Чтобы лучше понять значение этого для страны, втянутой в мировую войну, достаточно представить, что было бы с Францией, отрезанной от колоссальных человеческих и материальных военных ресурсов, которые ей доставлялись со всех концов света.

«Россию можно уподобить дому, все двери и окна которого плотно заколочены, куда можно попасть только через печную или водопроводную трубу». Таково мнение представителей межсоюзнического Совета, побывавших в Петрограде в феврале 1917 года.

Второй причиной потрясений в экономической жизни России стал запрет на торговлю водкой с первого дня войны. Не стану подчеркивать только тот факт, что государство лишилось трети дохода. Любое государство лишь выиграет, потеряв миллиард, но гарантированно искоренив в стране пьянство, повысив производительность труда и доходы граждан. Но крестьяне, перестав пить, запросили еды. Потребление хлеба выросло с четырнадцати до двадцати одного и более фунта на человека. От производителей требовали неслыханного количества мяса, масла, яиц. Не имея больше возможности тратить деньги на водку, крестьяне начали не только потреблять продукты, которые раньше поставляли на рынок, но и приобретать хозяйственные товары, даже предметы роскоши. Впрочем, вскоре покупать стало нечего, поскольку запасы товаров в городах не удовлетворяли спрос зажиточного трезвого сельского населения, отвечая лишь потребностям пьянствующей бедноты. Во время войны не было абсолютно никакой возможности урегулировать проблему спроса и предложения. Напротив, предложение вскоре еще сократилось, когда поставлявшие промышленные товары на внутренний рынок фабрики и заводы перешли исключительно на военное производство. Об импорте потребительских товаров не было даже речи. Как только деревенские жители поняли, что уже нельзя купить за деньги ни водку, ни хозяйственные товары, то сразу же перестали поставлять на рынок продукты. Вдобавок они увидели, что накопленные за какое-то время деньги (в первые годы войны денежные запасы в деревнях доходили до 6 миллиардов рублей) обесценились. Согласно простому экономическому закону, гораздо выгоднее запасаться зерном, чем деньгами, которые становятся никчемными, теряя стоимость, поэтому они решили держать хлеб при себе. Чтобы правительство не конфисковало его, зерно прятали в силосе. Помню, как в 1915 году бюджетная комиссия Думы ломала голову в поисках способов получить от крестьян либо хлеб, либо деньги.

Мобилизованной армии сразу потребовалась огромная доля производившегося в стране продовольствия. Она одна потребляла столько же мяса и масла, сколько до войны население в целом. До войны Россия ежегодно экспортировала 400–600 миллионов пудов зерна, тогда как в первый военный год правительство только для армии закупило 300 миллионов пудов. В 1916 году армия съела миллиард пудов зерна, иными словами, всего на 200 миллионов меньше общего довоенного запаса зерновых в России, предназначенного как для внутреннего потребления, так и на экспорт.

Нужды армии и скопившиеся в деревнях излишки спровоцировали острый кризис в «европейской житнице», быстро достигший катастрофических масштабов. Трезвость и финансовое благополучие крестьян полностью расстроили финансовую жизнь страны, приведя в результате к заметной нехватке продуктов. Что повлекло за собой экономическую анархию.

Впрочем, свою роль тут сыграли и прочие факторы. Почти совсем прекратился импорт угля; железные дороги и военные заводы страшно нуждались в топливе. Больше всего пострадал Петроградский район, главный центр металлургической промышленности, всегда зависевший от импортного угля. Кроме того, со своей стороны, ощутимо сократилась производительность российских шахт из-за непредвиденной мобилизации шахтеров, неграмотной материальной эксплуатации, нехватки рабочей силы, голода, участившихся спорадических возмущений и беспорядков среди рабочих.

Одним словом, самого по себе экономического положения России во время войны было достаточно для приближения катастрофы. Только продуманная система использования и строго упорядоченное экономичное распределение ресурсов страны позволили бы решить серьезные экономические и финансовые проблемы. В самом начале войны следовало полностью реорганизовать политическую и производственную жизнь России, собрав воедино жизнеспособные силы. Но вместо компетентного правительства Россию возглавлял Распутин, поддержанный кликой преступников, болтунов, ни на что не способных невежд и бессовестных авантюристов. Они просто воспользовались войной, патриотическим воодушевлением народа, как удачной возможностью для уничтожения всех независимых институтов. Для деятелей вроде Н. Маклакова⁹, Сухомлинова и им подобных война стала подходящим поводом для подавления оппозиции и революционного движения, которым сочувствовало девяносто пять процентов населения. Царское начальство нагло устроило настоящую оргию жестоких репрессий. Немедленно были запрещены все петроградские рабочие организации и печатные издания. Сотни тысяч «нелояльных» граждан высылались в Сибирь. Поляки, евреи, финны, представители других национальностей подвергались преследованиям. Сурово пресекались любые независимые патриотические инициативы. Казалось, правительство задалось целью удушить любые спонтанные проявления жизни и деятельности в стране, без всякой помощи продолжавшей войну. Тем временем война требовала непрерывных героических усилий всего народа. Пожалуй, эта необходимость сильней ощущалась в тылу, чем на фронте, поскольку небывалый конфликт представлял собой скорее затяжную войну, чем череду решающих сражений.

Нас, революционеров, в тот военный период называли утопистами за надежду освободить Россию, опираясь на патриотизм и здравомыслие народа, но не были ли наши критики еще наивнее, веря, будто правительство Распутина, Горемыкина, Сухомлинова и прочих сможет вести войну еще хоть один день, не подвергая страну опасности? Однако в начале войны уверенность в способности правительства успешно управлять ситуацией заставила представителей высших классов, правительственных и либеральных думских партий выйти из оппозиции и на полтора года превратила либеральный лагерь в бездеятельных отступников. Пока правительство совершало ошибку за ошибкой, преступление за преступлением, высшие классы не желали замечать признаков приближения неминуемой катастрофы, автоматически повторяя абсурдное заявление: «Во время войны оппозиция должна прекратить оппозицию». Распутинская Россия пародировала «священный союз» французского и английского парламентаризма и дорого заплатила за это.

До разгрома в 1915 году в Галиции Россия молча приносила себя в жертву старому режиму. Но если ее молчание объясняется просто железной цензурой, которая скрывала действительность, вселяя напрасные надежды напоминаниями о победах 1914 года, внушая ложное ощущение безопасности, молчание тех, кто стоял во главе событий и знал о происходящем, было просто преступным.

Позже Дума снова пошла в атаку против старого режима, впоследствии перенеся нападки на Временное правительство, на которое возлагали вину за дальнейшие военные неудачи. Но истинный промах, непоправимую ошибку она совершила в тот момент, когда обладала полнотой власти и достаточным авторитетом для принятия мер, исключающих беспорядки. Она видела, что высшее командование губит армию, министры подрывают экономику страны, возбуждают недовольство народа, знала, что с начала войны подавляются любые патриотические порывы, между народами России разжигается национальная рознь, сеется ненависть, и ничего не сделала. Немногие не поддавшиеся слепой вере в призрак «священного союза» старались уберечь народ от подступающей катастрофы, всеми силами протестовали против преступной безответственности правительства, против подавления общественного мнения. Некоторые, охваченные тревогой, даже пытались с начала войны бороться с правительством, чтобы спасти страну от поражения и неизбежной анархии. Но напрасно, никто не обращал на них никакого внимания.

Вот как Гучков описывал ситуацию на конференции солдатских делегатов 12–14 мая 1917 года:

«Когда началась война, я, как многие другие, испытывал тревогу и страх. Мы видели надвигавшуюся катастрофу, знали, что страну невозможно спасти, тем более что высшее военное командование не менялось, а система снабжения армии нуждалась в полной реорганизации. Поражение 1915 года подтвердило наши опасения. Мы потребовали смены главнокомандующего вместе со штабом, других радикальных реформ. Но ничего не добились. После поездки на фронт в августе 1914-го, когда я увидел остатки двух наших армий, разбитых в Сольдау, ознакомился с системой снабжения, стало ясно, мы движемся к неизбежному краху. Ни правительство, ни законодательный корпус не желали мне верить, с удовлетворением указывая на наши победы на юге в Карпатах. Никогда до тех пор не придерживаясь передовых взглядов, я стал революционером в 1915 году, придя к твердому убеждению, что самодержавие грозит нам поражением, которое будет иметь катастрофические последствия для страны, и спасти ее можно, только покончив со старым режимом».

В то время как консерватор Гучков, решительно боровшийся с революцией 1905 года, но обладавший практическим складом ума, видя приметы времени, уже стал революционером, большинство ведущих октябристов и кадетов принялись после двух лет бездействия смело, но довольно неопределенно критиковать правительство в надежде, что Хвостов, Маклаков, Горемыкин с коллегами наконец внимут голосу разума. Мы же, левые «фантазеры и утописты», еще осенью 1914 года разработали серьезную программу политических и экономических реформ, направленных на решение военных проблем. Мы предвидели неотвратимо угрожающую России нехватку товаров первой необходимости и последствия запрещения торговли водкой. Не позже января 1915 года я обратил внимание думской бюджетной комиссии на неизбежность экономической разрухи в стране, если немедленно не принять меры, необходимые для решения проблемы распределения и производства в деревне.

Большинство членов комиссии сочли мои предложения ересью, но впоследствии им пришлось воплощать их на практике. Выступая в Думе, я говорил царским министрам: «Если у вас есть какая-то совесть, если осталось хоть сколько-то патриотизма, уйдите!» Дума хранила гордое молчание. Мой голос оставался вопиющим в пустыне. Меня считали пораженцем, презрительно отвергали мои опасения и тревоги за страну. В 1914–1915 годах было принято называть пораженцами, германофилами, фантазерами, доктринерами всех, кто, предчувствуя катастрофу, видя Россию на краю пропасти, осмеливался утверждать, что при власти Распутина нечего даже мечтать о победе. Нас сурово упрекали в подрыве «политической солидарности» в стране, грубо приказывали прекратить постоянную критику. Но именно те, кто не мог или не хотел видеть истинного положения дел, кто уклонялся от исполнения своего долга по предотвращению последствий всеобщего развала, невольно способствовали гибели России.

С началом военных действий, когда Дума собралась на историческое заседание 8 августа, Родзянко попросил меня среди прочих высказать мнение по поводу соображений, которые ему предстояло представить царю. Я посоветовал уговорить царя немедленно объявить всеобщую политическую амнистию, вернуть Финляндии конституцию, предоставить Польше автономию, положить конец политическим преследованиям, установить равноправие, ввести гражданские свободы. Естественно, Родзянко моему совету не последовал. То же самое и с тем же успехом я предлагал лидерам прогрессивных партий. Меня резко упрекнули в ребяческом энтузиазме, заметив, что даже в Англии парламентская оппозиция отказалась от противостояния с правительством после начала войны. Какая наивность! Разве можно сравнивать английские парламентские партии, сплотившиеся вокруг демократического национального правительства, с думским большинством, позорно подчинившимся некомпетентным преступным царским властям? Практичные политики Великобритании сплотились вокруг правительства, вдохновленные патриотическим чувством, поддержали власть, сделали все, что считали необходимым для блага страны. Наши «действующие» политики не только отказались увидеть грозившую стране опасность и требовать срочных реформ, но и позволили правительству спокойно проводить губительную порочную политику.

Все, что удалось сделать нашим мудрым политикам, доказывает их некомпетентность. Не только правительственные чиновники, от которых можно было ожидать любой глупости, но и думские представители среднего класса не сумели усвоить, что без добровольного объединения всех слоев населения ни одно государство не в силах продолжать такую войну. В течение целого года, пока все не поняли положение дел, ресурсы страны – экономические, материальные, человеческие – расточались безжалостно, нелепо, преступно.

После поражения в Галиции, гибели миллионов людей, потери пограничных укреплений глаза у России открылись. Страна преисполнилась ужасом, негодованием, и правительство, словно пойманный с поличным убийца, трусливо пошло на некоторые уступки. Режим террора был слегка ослаблен, средний класс получил определенную возможность независимой деятельности, главным образом в сфере снабжения армии. Начался второй этап войны. Распоряжаться ресурсами страны было поручено независимым правительственным органам. Наконец послышался голос Думы. Возникали разнообразные организации, средний класс поставил перед собой задачу облегчить положение армии, особенно систему снабжения, реорганизовать производство и распределение продовольствия во всей стране. Здесь удалось добиться успеха, так как средний класс пользовался существенной патриотической поддержкой рабочего класса. Крестьяне, рабочие, кооперативные общества, провинциальные чиновники, объединенные общей заботой, вдохновленные одним патриотическим чувством, спешили помочь родине. Народ, сознавая свой долг перед страной, проявил в то время небывалую мудрость и выдержку.

Если бы осенью 1915 года Дума была смелее и увереннее, лучше чувствовала настроения народа, действовала заодно с честными демократическими прогрессивными силами России, она с легкостью разгромила бы внутреннего врага и гарантировала победу над внешним.

В 1915 году страну еще не истощили экономические нужды, армия не была смертельно обескровлена, и разумная радикальная смена системы правления могла дать наилучшие результаты. Население находилось в совершенно здравом расположении духа, страна не успела устать от войны. К несчастью, оказалось, что самоотверженный порыв ничего не изменил, не принес никакой пользы.

По прошествии определенного времени на настроениях стало сказываться впечатление от поражения 1915 года. Правительство вернулось к прежнему образу действий, народ в большинстве своем перестал интересоваться войной. Только привилегированные классы сохраняли видимость независимости и свободы действий. Тем не менее, некоторые организации представителей среднего класса, скажем Союзы городов и земств, наладили более тесный контакт с армией, внося огромный вклад в ее реорганизацию и снабжение. Между этими организациями, солдатами и офицерами установились дружеские, братские отношения, вскоре породившие некий союз армии с буржуазией, союз, который через полтора года обеспечил возможность свершения революции.

Поражения и тяготы, пережитые армией при отступлении в 1915 году, уничтожили последние остатки ее верности самодержавию и династии Романовых. Действительно, единодушные усилия народа не смогли в 1915 году пресечь череду военных неудач, поддерживая армию больше морально, чем материально, но главная причина гибели России – власть Распутина – действовала по-прежнему, ничто не менялось в государственной и административной системе. Национальное движение сдерживало развал и шатание Российской империи, подобно железным балкам, которые на какое-то время скрепляют готовое обрушиться здание.

К весне 1916 года положение в армии улучшилось настолько, что Брусилову удалось предпринять наступление в Галиции, которое спасло Италию, вопреки мнению вышестоящего начальства, считавшего армию слишком деморализованной отступлением 1915 года для проведения активных операций. Однако он не смог развить первый блестящий успех без всякой поддержки Верховного командования, при полной дезорганизации, неразберихе, анархии в Ставке. Дальнейший ход брусиловской кампании перечеркнул первые победы, принес новые разочарования, огромные потери. Такие события, как гибель десятков тысяч людей под Ковелем, вполне объясняют возникшее в армии ощущение абсолютной безнадежности. Процесс окончательного развала наших вооруженных сил пришелся на осень 1916 года. К январю следующего года сложилась в высшей степени критическая ситуация.

Реакционеры, утверждающие, будто русскую армию сгубила революция, будто армия, героически сражавшаяся в 1914–1915 годах, разбежалась в 1917-м, совершенно искажают факты. Армия неотвратимо утрачивала боеспособность. Она все больше напоминала недисциплинированную, плохо экипированную толпу под началом командиров, большей частью надевших офицерскую форму после шести-семи недель военной подготовки, которыми, в свою очередь, командовали штабные офицеры, позорно пренебрегавшие собственным долгом. Для полного понимания трагической картины, сложившейся в 1916 году в русском государстве и армии, вспомним о разгуле и бунтах солдат тыловых гарнизонов. Недаром Брусилов заявил однажды, что «события 1916 года подготовили революцию». Возможно, таким положением дел объясняется разработанный в октябре 1916 года генералом Алексеевым (в ту пору начальником Ставки Верховного главнокомандующего, Николая II) и одобренный князем Львовым проект ареста и высылки царицы в Крым, а также предъявление царю требования согласиться на некоторые реформы.

Ситуация в стране в целом стала в то время еще более отчаянной, чем в армии. Распутин со своей кликой окончательно распоясались. Их способы правления, поведение, отношение к русскому народу граничили с предательством и беспредельной наглостью. С удвоенными усилиями преследовались кооперативные общества, Союзы городов и земств, городские управы, другие аналогичные организации, несмотря на критическое положение со снабжением страны, острый транспортный кризис, нехватку продуктов питания и товаров первой необходимости, финансовый и экономический крах. Свирепствовала цензура, закрывая газеты и совсем безобидные организации, была отменена свобода собраний, в Сибирь под конвоем шли ссыльные со всех концов страны. Правящая клика, утопая в крови, продолжала жестокую оргию, а Россия двигалась к гибели. Народ обуял страх, отчаяние, ненависть.

В рабочих кварталах усиливалась пораженческая и большевистская пропаганда. Не прекращались забастовки и стачки, спровоцированные властями, бунты в армии и среди голодающего населения. Началось непрерывное дезертирство из армии. В пограничных губерниях усиливалось сепаратистское движение. Страна падала в пропасть. Вся Россия, от великих князей до крестьян, содрогалась от ужаса и возмущения.

В ноябре 1916 года великий князь Николай Михайлович писал царю: «Ты вновь подтвердил свое намерение вести войну до победного конца. Веришь ли в такую возможность в сложившейся ныне в стране ситуации? Знаешь ли истинное положение дел в пограничных губерниях и внутри страны? Поверь моей просьбе, сбрось с себя оковы. Надеюсь, что, освободившись, ты спасешь трон и нашу возлюбленную страну от непоправимой беды».

Под «оковами» великий князь подразумевал императрицу Александру Федоровну и распутинскую клику.

Опасаясь, как бы безумства Алисы, вошедшей в императорскую фамилию под именем Александры Федоровны, полностью не погубили династию, великий князь Дмитрий Павлович принял участие в убийстве Распутина. Той же самой зимой 1916 года далеко еще не революционная Дума заговорила на языке революции. В своей знаменитой речи Милюков открыто напал на правительство Штюрмера и без всяких околичностей спросил: «Неужели страна действительно находится в руках изменников?» Российский средний класс потребовал, чтобы правительство отчитывалось перед Думой. Но Дума и этот вопрос отложила в долгий ящик. Когда вся страна настаивала на радикальных конституционных реформах, «прогрессивный блок» (думское большинство) во главе с Милюковым, Шульгиным (правый центр) и Шидловским (левые октябристы) уже предложил довольно туманную формулу «министерства, ответственного перед народным представительством».