Kitobni o'qish: «Я люблю тебя, Солдат», sahifa 5

«Вы мне здесь Ваньку не валяйте! Лапшу на уши не вешайте! Знаем мы эдаких умников, повидали, слава богу, и сейчас и в Гражданскую войну. Долдонят постоянно одно и то же. Смотрите, дескать, какие мы работящие да старательные. Загляденье просто. Такие работящие, такие прямо дисциплинированные, такие добросовестные, такие порядочные, такие бескорыстные, такие скромняги, что только диву даешься! Хоть иконы с них рисуй, хоть молись на них, как на святых каких-то. Сейчас я упаду от восторга! Сейчас я на колени в умилении перед величайшим трудолюбием опущусь! Так вот эти самые бескорыстные паиньки, а мне это прекрасно известно, добрую половину урожая, а, вполне вероятно, что и больше, ежегодно скрывают от Советской власти. Саботируют решения партии и правительства!»

Здесь злобный рыкающий крик партийного секретаря перешёл в зловещий свист (вероятно, начальник страдал астмой). Его лицо затряслось от нервного возбуждения. Председатель колхоза ясно разглядел в глазах секретаря ужасные зеленоватые огоньки. Районный партийный руководитель машинально потянул руку к кобуре, висевшей у него за поясом. Затем он, видимо, пытаясь взять себя в руки, уже спокойно, приблизив своё полное, несколько рябое лицо с выпученными глазами, почти вплотную к лицу председателя колхоза, прошептал. Но он специально прошептал так, что этот его шёпот очень ясно услышали все присутствующие в избе люди:

«Рабочих в городах под голодную смерть подводите, негодяи! Сами наедаетесь от пуза, а пролетариат пусть подыхает по-вашему? Наплевать вам на него! Сами рыла отъели на ворованном хлебе и радуетесь. Ну, уж нет, дорогие мои, недолго вам радоваться осталось. Кончится очень скоро ваша лафа».

Партийный руководитель, размахнулся, видимо, в стремлении хлёстко ударить по председательскому столу. Но в этот раз, в отличие от первой попытки, он уже довольно сильно не рассчитал и попал точно по графину с водой, который сразу же свалился на пол. Графин с огромным треском разлетелся на мелкие осколки, залив пол колхозной конторы какой-то странной светло-голубой жидкостью.

Секретарь, внимательно вглядевшись в льющийся под ногами ручеёк, словно спохватился и, злорадно усмехнувшись, прошипел:

«А что за подозрительная водичка находится в вашем графине? Что-то на обычную воду она не похожа. Не отравить ли вы тут этой жидкостью всех нас собирались, а трупы закопать в соседнем болоте? Вы, конечно, рассчитали, что всё равно не найдут, как не нашли тех самых шестерых, которых вы очень ловко убрали семь лет назад, и следы, вроде, все замели. Только учтите, что в этот раз семью арестованными врагами народа вы не отделаетесь. Всю деревню вашу арестуем! Слышите всю! Никто от расплаты не уйдёт! Никто!»

Злобный крик и угрозы сильно перепугали колхозных руководителей. Их лица исказил настоящий ужас. Побледневший председатель колхоза умоляющим голосом пролепетал:

«Не отрава это в графине, дорогой товарищ, а отвар из целебных трав, полезный для здоровья».

Секретарь, казалась, обезумел от ненависти:

«Отвар, говоришь целебный? Знаем, прекрасно знаем мы все ваши целебные отвары. Мракобесы вы проклятые! Моя бы воля, всех бы перестрелял и перевешал. Но ничего, я уже ясно сказал, что никто из вас от наказания сурового и справедливого не уйдёт. Все по закону революционному ответите! Все до единого человека!»

«Даже детишки малые с их матерями, которых у нас много?» – спросил испуганный председатель.

«Я же, кажется, чётко объяснил вам, непонятливым обалдуям – никто от расплаты не спрячется! На коленях ползать будете, умолять. Но не пожалеют вас, врагов народа, недобитых белогвардейцев. Так вот, слушай внимательно. Сейчас будет произведён тщательный обыск по всем вашим избам. И если, что найдём…берегитесь! Понятно я выразился?»

Тут уже председатель не выдержал. Теперь он понял окончательно, что терять ему в сущности нечего. Этот, умудрённый жизнью, уже с седыми волосами и, в общем, смелый человек, посчитал, что стыдно ему дрожать перед районным начальством. С давних времён выборный председатель старообрядческой общины брал на себя колоссальную ответственность. Интересы общины стояли для него на первом месте. Общинный председатель отвечал за вверенный ему коллектив своей собственной головой. Именно поэтому его слово всегда было решающим, именно поэтому ему всегда верили и беспрекословно подчинялись все общинники. Когда-то во время Гражданской войны его предшественник, по грубому своему недосмотру, упустил одного злодея. В результате погибли люди. Это явилось суровым уроком для всех. Четыре года назад было арестовано семеро опытнейших общинных руководителей, что значительно ослабило общину. Допускать дальнейшее ослабление общины было просто нельзя. Это могло привести к её гибели.

Поэтому в данный сложный момент председатель колхоза (он же общинный староста) решил взять весь удар на себя, не унижаться, не заискивать, а говорить смело и открыто, хотя понимал, что его независимость и прямоту местные руководители не простят. Но он выполнял свой долг, решив идти до конца, защищая своих односельчан. Поэтому, он, буквально, вспылил, осмелившись повысить голос на разъярённого секретаря райкома партии:

«Нет, абсолютно, непонятно, что же вы такое хотите найти в избах наших жителей?»

Секретарь райкома, потрясённый злобным голосом председателя, буквально застыл на месте. Затем, взяв себя в руки и немного отдышавшись, слащаво улыбнулся и зло пробормотал:

«Да всё что угодно. Вот, например, вы говорят все тут верующие, так называемые старообрядцы, поэтому, видимо, икон полно в избах понавесили? А наше советское атеистическое государство беспощадно с религией борется, потому что любая религия – это самый настоящий опиум для нашего сплочённого народа».

Затем он язвительно добавил:

«Поэтому, конечно, никто из вас не собирается ни в партию, ни в комсомол вступать, ни с кулаками беспощадно бороться, ни пролетариатом становиться. В трудах и заботах, говоришь, всё своё время проводит так называемое старшее поколение? А чем же они раньше занимались, лет этак восемнадцать-двадцать назад? Ответь мне, как на своей исповеди, которую вы так любите, сколько ваших трудолюбивых односельчан во время Гражданской войны в Красной Армии воевало?»

В этот момент секретарь райкома снова потянулся к кобуре, но в этот раз он уже шутить не собирался, а очень ловко и быстро извлёк из неё боевой наган и, нацелив его на председателя колхоза, так громко заорал, что в старинной избе затрещали и зазвенели рамы и стёкла:

«Быстро отвечай, контра, иначе пристрелю тебя сейчас!»

Но теперь председатель, казалось, совсем не испугался разъярённого секретаря. Он довольно медленно почесал в затылке и скорбно, даже чуточку нагловато, произнёс:

«К глубокому сожалению, только двое у нас красноармейцами были».

Секретарь райкома моментально уловил в голосе председателя эти нагловатые нотки. Поэтому в его крике уже звучало настоящее звериное бешенство.

«Только двое, говоришь! А остальные, выходит, были в белой армии или у зелёных, в повстанческой армии батьки Махно, так? Что глаза заёрзали, не отворачивайся, прямо мне в глаза смотри!»

Здесь секретарь завертел наганом перед самым носом колхозного председателя. Но тот опять совершенно спокойно (чего только такое показное спокойствие ему стоило?) ответил:

«Кто у нас воевал в Белой армии или у батьки Махно, таких сведений у меня нет».

Партийный секретарь, казалось, сильно обрадовался такому неопределённому ответу председателя и, приставив дуло нагана к его груди, продолжал орать:

«Нет, говоришь сведений?! Вот здесь ты и прокололся, контра! Понятно, что нет сведений! Но по логике, если их не было в Красной Армии, выходит, они могли быть либо у белых, либо у зелёных. Больше нигде они быть не могли. Кстати, гражданин председатель, а ты сам, где в то время околачивался, ну-ка, живо отвечай! Иначе быстро мои люди язык твой, да и твоих заместителей развяжут! Покрывать ты своих людей умеешь, это мы знаем».

В этот раз, как и пригрозил начальник, односельчане не отделались семи арестованными. Чекисты обыскивали, буквально, каждую избу, в некоторых от злости срывали иконы, понимая, что всех жителей они всё равно арестовать не могут. Поэтому они упорно пытались найти что-нибудь компрометирующее общинников. Но обыск, проведённый самым тщательнейшим образом, особенно в домах колхозных руководителей, не дал, практически, ничего. У общинников в домах никаких враждебных книг, никаких контрреволюционных листовок, прокламаций или белогвардейских вещей и близко не было. Правда, в нескольких избах, видимо, в тех, в которых жили грамотные, чекисты обнаружили вместе с иконами религиозные книги.

Тогда, по указанию секретаря райкома, приехавшие с чекистами вооружённые солдаты из воинской команды стали хватать тех, кто, по их мнению, был побогаче. Это были те хозяева у кого, например, во дворе они видели корову с телёнком, или корову и лошадь, а также те, у кого, по мнению чекистов, в избе было слишком много икон. Очередного арестованного выталкивали из хаты и под конвоем вели на центральную площадь. В результате через четыре часа на площади оказалось двадцать три арестованных человека, все мужчины. Это были, в основном, уже не молодые трудолюбивые хозяева. Руки у них от постоянного кропотливого труда были сильные, жилистые, все в мозолях. Среди них, естественно, были председатель колхоза и двое его заместителей. Плачущие жёны и дети арестованных стремились пробиться к ним, но воинская команда, выстроившись плотным кольцом, не позволяла даже близко подойти к своим мужьям, сыновьям и отцам.

Тех жителей, которые упорно продолжали пробиваться к арестованным, красноармейцы грубо отталкивали, грозя ударить прикладами винтовок. Затем арестованным связали крепкими верёвками руки и грубо втолкнули в кузова двух грузовиков. В каждый грузовик уселось по несколько вооружённых красноармейцев. Грузовики поехали, и за ними сразу же ринулись родственники с плачем и пронзительными криками. Они прекрасно понимали, что вряд ли когда-нибудь увидят своих близких. Грузовики уехали. Опустошённые, потрясённые родственники ещё долго стояли на площади, надеясь на какое-то чудо. Только, когда совсем стемнело, они со слезами на глазах медленно поплелись в свои добротные избы, которые теперь, после ареста хозяев, казались им холодными и неуютными.

Но на этом расплата не закончилась. Дней через пять снова явились в деревню начальники с красноармейцами. В этот раз понаехало людей гораздо больше. Жители опять страшно перепугались, считая, что сейчас опять начнутся повальные аресты, но они ошиблись. Чекисты вместе с красноармейцами конфисковали, или, иначе говоря, попросту забрали у зажиточных жителей деревни почти весь скот. Кроме того, врываясь в дома, у общинников забирали наиболее ценное имущество. Это могли быть скатерти, мелкие украшения, добротная посуда, постельные принадлежности. Наиболее смелые жители умоляли начальников о какой-нибудь, хоть маленькой компенсации за такие потери, но те только зло посмеивались. Отобранный у крестьян скот приехавшие красноармейцы угнали навсегда из деревни, а остальное имущество погрузили на грузовики и быстро увезли.

Таким образом, довольно зажиточная деревня за несколько дней стала, фактически, бедной. Многих трудолюбивых и сметливых хозяев арестовали, остальных жителей лишили значительной части их имущества. Так жестоко местные руководители отомстили старообрядцам за их независимость и самостоятельность, а также за неповиновение властям.

Глава 4

Председатель и его заместители немного слукавили, сказав секретарю о том, что два человека из их скита были когда-то красноармейцами. Дело в том, что никто из коренных односельчан, вообще ни в какой армии – ни Красной, ни Белой, ни у зелёных и ни у кого другого не воевал. Это произошло по вполне понятным для них причинам. Пользуясь скрытым расположением деревни, находящейся вдали от проезжих, оживлённых дорог, старообрядцы, привыкшие со стародавних времён не повиноваться властям, просто решили отсидеться.

Общинники совершенно не разбирались в тех политических бурях, которые бушевали в России в годы Революции и Гражданской войны. Они, даже, долгое время не знали, кому, собственно, принадлежит власть в стране, и чья армия находится на их территории. Им, по существу, было абсолютно всё равно, кто победит в этой круговерти. Двое жителей скита (а, первоначально, их было трое) оказались бойцами Красной Армии чисто случайно. Эти люди не были коренными жителями общины. Правда, в 1933 году один из них был уже арестован. Так что, ко времени допроса колхозных руководителей местными партийными начальниками, в скиту проживал единственный бывший боец Красной Армии.

Кроме того, был ещё один страшный для всех общинников факт, который скрыли от секретаря райкома колхозные руководители. Целых пятнадцать человек, оказавшихся в скиту в мае 1921 года, до этого сражались в повстанческих отрядах, которые боролись против власти большевиков. Никому и никогда жители скита даже не заикались об этом факте, держа его в строжайшей тайне. Если бы о нём, даже случайно узнали местные начальники, то несдобровать бы общинникам. Многих из них сразу бы арестовали.

Каким же образом получилось, что общинники оказались таким «пёстрым» обществом? А потому что Гражданская война сама была слишком «пёстрой» и запутанной. Несколько трагических событий, которые напрямую коснулись жизни общины, произошло в то противоречивое время. Именно благодаря одному из таких событий и оказались в общине сразу трое бойцов рабоче-крестьянской Красной Армии. Это был, поистине, уникальный случай, который произошёл во время затворнической жизни общинников. Могла бы закончиться трагически их затворническая жизнь в тот момент, но, как говорится, Бог миловал.

Случилось это в девятнадцатом году, в самый разгар междоусобицы. Где-то в июле месяце неподалёку от скита, в глубоком лесу разгорелся кровопролитный бой между враждебными в той войне силами. Что это за силы, как мы отметили, общинники представляли смутно. Только цвета помнили. Одни называли себя красными, другие белыми, третьи, вообще, зелёными. По счастливой случайности, сражающиеся в том бою, не обнаружили скита, так как бой проходил примерно в полутора километрах к юго-западу от места его расположения.

После того, как перестрелка затихла, председатель общины, будущий председатель колхоза, которого впоследствии арестовали, послал десять крепких мужиков на место боя. Он приказал им похоронить погибших, если таковые обнаружатся. Каково же было удивление жителей, когда к вечеру ушедшие привезли на телеге пятерых раненых.

Вернувшиеся с места боя нарисовали вопиющую картину кровавого побоища, рассказав односельчанам, что двенадцать погибших бойцов, не подававших никаких признаков жизни, они похоронили, вырыв для них общую могильную яму. Но у пятерых, сердцебиение, хоть и слабое, но всё-таки прослушивалось. Поэтому, гуманные старообрядцы решили попытаться спасти этих людей. Ходившие к месту боя отметили, что убитые и тяжелораненые солдаты были одеты в гимнастёрки защитного цвета. На них были такого же цвета шаровары, заправленные в обмотки с ботинками. На некоторых были шинели с поперечными застёжками-петлицами на груди, на некоторых – френчи. Рядом с отдельными бойцами в траве валялись суконные фуражки. Около одного из солдат лежал остроконечный суконный шлем с наушниками.

Все бойцы, как рассказали вернувшиеся, были без погон. Это было непонятно общинникам. Они уже около двух лет прятались в скиту и рассуждали по-старинке, что любой военный человек, в какой бы армии не воевал, должен обязательно носить погоны. Но председатель общины с четырьмя довольно умными и грамотными общинниками, год назад тайно побывали в ближайших посёлках. Они многое разузнали о происходящих в стране событиях, хотя сообщать об этом односельчанам не торопились, потому как понимали, что обстановка в стране и в окрестностях постоянно меняется и неизвестно чем, вообще, вся эта кутерьма закончится. Но теперь, осознав, что война буквально вплотную приблизилась к скиту, общинный староста понял, что нельзя больше общинникам быть в полном неведении. Он решил некоторые вещи им растолковать. Например, председатель попытался, как он сам понимал, разъяснить причину этой странной особенности – отсутствия погон у обнаруженных бойцов. Он также попытался им как можно проще объяснить, кто такие, вообще, эти бойцы и сказал односельчанам примерно так:

«Вам, милые односельчане, известно, что в стране в данное время дерутся друг с дружкой разные силы. Силы-то разные, но основных сил толечко две. По разным цветам они себя кличут. Одни из них будут красные, но не по цвету лица и не потому, что из бани (здесь многие общинники улыбнулись). Вторые будут белые, но не потому, что кто-то испужал их сильно и от испуга побелели. Здесь сложнее всё, покамест, получается. Постараюсь я вам сичас потолковее эту самую канитель разъяснить. Раз обнаруженные нами люди не имеют погонов, то, знамо дело, они есть самоделишные красные, за власть Тоцкого выступают (он немного ошибся в фамилии, пропустив в ней одну букву, так как слышал её всего один раз). Сторонники их сейчас у власти в первопрестольной, в Кремле сидят. Хотя в точности я в этом не уверен. Возможно, их уже выбили оттудова, но год назад они точно у власти находились. Они, вроде как, за рабочих и бедных крестьян выступают. Мне шептали знающие люди, что ихние руководители приказали всю землицу у господ забрать и поровну промеж бедных крестьян разделить. А господам это не понравилось и они быстрёхонько войной на бедняков полезли. А погоны они себе не нашили потому, наверное, что считают погоны излишней роскошью и тратиться на них не хотят. И Армия их Красной называется, а самих бойцов красноармейцами кличут потому, что под Красным флагом они сражаются. Красный цвет, по их разумению, это цвет пролитой за бедных людей крови. А враги ихние есть белые потому, что Белый цвет считается цветом Святой Руси. Так-то вот».

Тогда один из жителей показал подобранный им шлем и с интересом спросил:

«А как этакая штуковина называется?»

Председатель, почесав в затылке, задумался, видимо, пытаясь вспомнить мудрёное название головного убора. А затем, стукнув себя по лбу, уверенно проговорил:

«Вспомнил. Этакая штуковина зовётся у них «богатырка» или «фрунзевка» (председатель тогда не знал, что самым распространённым названием этого головного убора станет «будёновка»).

Очень не хотелось вмешиваться жителям скита в политическую вражду, очень не хотелось выдавать месторасположение скита. Но, как было отмечено, староверы люди добрые, не могли бросить на произвол судьбы раненых. Стали лечит их по-своему, отпаивая специальными настоями, прикладывая к ранам целебные травы. Тем не менее, как ни старались местные лекари, двоих спасти так и не удалось, но трое красноармейцев всё-таки выжили. Окрепнув, они сразу же стали уговаривать общинников вступить в Красную Армию, чтобы громить мировую контрреволюцию до её полного уничтожения.

Собрался для решения этого принципиального вопроса общинный Совет. Спорили до хрипоты, но так ни к какому выводу не пришли, поскольку выжившие красноармейцы вместо благодарности продолжали упорно агитировать односельчан за Советскую власть. Эта власть, по их твёрдому убеждению, несёт полное освобождение всему трудовому народу. Но если двое красноармейцев агитировали спокойно, без каких-либо угроз, то третий самый ретивый прямо заявил общинникам:

«Если вы не вступите в Красную Армию, то значит, вы являетесь врагами трудового народа, и, получается, что вы все здесь прямая контра и ничуть не лучше белых гадов».

Общинный председатель попытался спокойно возразить:

«Какие же мы белые гады, когда мы вас, красноармейцев, спасли от неминуемой смерти».

Тогда ретивый красноармеец с яростью закричал:

«Просто так совпало, что мы красноармейцами оказались, а если бы на нашем месте ранеными белые гады оказались, вы бы и их спасли, так как вам всё равно, кого спасать, потому что вы типичные контрреволюционные элементы! Предателями вы являетесь, потому что предали вы трудовой народ и всю нашу советскую республику!»

Услышав такое заявление, умный и хитрый помощник руководителя общины, черноволосый, лет сорока, довольно высокий и плотный человек, глядя прямо в глаза ретивому красноармейцу, также спокойно произнёс:

«Эх, дорогой товарищ, не понимаешь ты нас, всё стремишься обвинить во всяческих грехах и в прямом предательстве. Сразу тебе скажу, что среди нас предателей нет. И отвечу прямо, как бы вы, красноармейцы, хотя и бывшие, к этому не отнеслись. Если бы, допустим, на вашем месте были ранеными белые гады, как вы их называете, мы бы их тоже спасли. Мы вне политики, потому что считаем, что каждый человек, независимо от его разных там взглядов и мнений имеет полное право жить. А убивать его только за то, что он не разделяет вашу мыслю на так называемое светлое будущее – это самая настоящая дикость».

Но ретивый красноармеец не сдавался.

«Значит, выходит, по-вашему, лучше отсидеться в какой-нибудь берлоге, спрятаться там и переждать, пока в стране не угомонятся и не победит какая-нибудь сила, а какая, для вас, выходит, не имеет ни малейшего значения, так?»

«Конечно, для нас не имеет никакого значения кто победит в этой никому не нужной сваре».

Ретивый красноармеец после этих слов так разъярился, что, буквально, запрыгал на месте, размахивая во все стороны своими довольно длинными руками и мощными кулаками.

«Да, попадись ты мне в бою! Да я бы тебя…к стенке! Да я бы на тебя…всю обойму не пожалел. Стрелял бы в тебя, стрелял, пока ты в мучениях не издох, шкура предательская».

После этого ретивый красноармеец начал рыскать своими огромными серыми глазами по избе, видимо, надеясь, обнаружить какое-нибудь оружие. Но предусмотрительные староверы всё оружие надёжно спрятали. У красноармейца «чесались руки». Ему некуда было девать вспыхнувшую в нём огромную ярость. Он снова закричал на заместителя старосты, да так грозно, что все решили, что он сейчас броситься в рукопашную на всех присутствующих общинников.

«А, почему, собственно, ты нас «бывшими» красноармейцами обозвал!? Какие же мы «бывшие»!? Мы самые, как оно и есть, настоящие!»

Помощник старосты не торопясь дал разъяснения:

А вы и есть «бывшие» потому, как в данный момент вы не в Красной Армии, а у нас находитесь. А когда вы в армию свою возвернётесь, это нам неизвестно».

Ретивый красноармеец уже не знал «куда себя деть». Ему, словно стало тесно в избе. От негодования красноармейцу не хватало воздуха, он начал задыхаться. Глаза его налились кровью. Теперь он не мог говорить непрерывно, а произнося отдельные фразы, останавливался, переводя дух и набирая в грудь как можно больше воздуха:

«Да как ты… посмел…сомневаться…в нашей преданности…революции?… Отвечай!»

Заместитель руководителя, видя оторопевшего противника, сразу перешёл в атаку. Он хитро улыбнулся и произнёс:

«Закралось в душе моей несколько интересных вопросиков, которые ты мне, как не разбирающемуся совершенно в политической ситуации, постарайся объяснить. Как мы поняли, что бой тот вы, товарищи красноармейцы, проиграли, хотя и нанесли врагам вашим, несомненно, определённый урон. Совершенно ясно, что разбили вас наголову так называемые белые гады. Поэтому и раненых белогвардейцев на месте не оказалось, так как забрали белые гады их с собой или же с честью где-то поблизости похоронили. Вас же, красноармейцев, всех посчитали за убитых. А произошло это, скорее всего потому, что некогда было им всех вас внимательно осматривать, торопились, видимо, они быстрее уйти, а, может, ещё по какой причине, кто ж его знает?»

Здесь ретивый красноармеец снова не выдержал и, продолжая махать кулачищами, громовым голосом прокричал. У него, видимо, появилось «второе дыхание», поэтому он перестал задыхаться:

«Ах, ты, мерзавец, радуешься, негодяй, нашему поражению. Да проиграли мы этот бой, потому что наткнулись на замаскированную беляками многочисленную засаду. Подстерегли нас белые гады, когда мы на разведку пешими отправились. Подстерегли, чтобы всех беспощадно уничтожить. Да, они нас победили в том неравном бою, но бились мы до конца. Мы знали, что все погибнем, но никто, понимаешь, никто, не попросил пощады! Никто из нас даже не собирался сдаваться, потому что мы все в душе большевики, мы все за власть трудящихся, за пролетарскую власть!»

Здесь он, окинув пристальным взглядом всех присутствующих на собрании общинников, с негодованием и укором зловеще прошипел:

«Да вам этого не понять, спрятались в своём ските, и скрываетесь здесь, и отсиживаетесь, выжидаете. Трусы вы самые последние, за свою мерзкую шкуру дрожите. Боитесь высунуться, боитесь, что вас здесь случайно обнаружат и заставят, принудительно заставят, вступить в смертельную схватку не на жизнь, а на смерть».

«Ты, подожди, дорогой товарищ не шуми, не суетись, – медленно заговорил теперь уже сам общинный староста, – лозунги, покамест, не бросай, давай рассуждать логически. Сначала ответь чётко. Территория в радиусе пятидесяти километров чьими войсками занята – белыми, красными а, могёт быть зелёными, то есть махновцами или им подобными?» (О махновцах он тоже слышал от городских жителей, которые этих махновцев страшно боялись, утверждая, что они очень злые на всех.)

«На это я вам ответить в точности не могу, так как обстановка ежедневно а, иногда, и ежечасно меняется» – немного грустно пробормотал ретивый красноармеец.

Тогда староста спокойно продолжил:

«Ну вот видите, обстановка неясная. А раз вы сами толком в ней не разбираетесь, то куды же вы, дорогие товарищи, собрались идтить? Вполне вероятно, что вы втроём, как говорится, тёпленькие, прямо в руки белых гадов и попадёте. А как с вами они поступят, вы прекрасно понимаете. Так что уходить вам отсель довольно рискованно».

Возмущение ретивого красноармейца в очередной раз возросло до предела.

«Ах вот ты куда поворачиваешь? Намекаешь, чтобы мы тут около вас негодных паразитов отсиживались? Так нет, не бывать этому! Лучше расстреляйте, но с вами, с открытой контрой, мы оставаться и прохлаждаться не намерены, когда кругом идёт справедливая борьба за народное счастье».

Ретивый красноармеец хотел ещё что-то добавить, но в разговор снова вступил довольно толковый заместитель общинного старосты:

«Подожди, не суетись, милый борец за диктатуру пролетариата. Давай предположим, что вам подвезёт, и вы не попадёте в руки тем самым белым гадам, которые вас сразу расстреляют или подвесят. Но я хочу задать вам прямой вопрос. Если, допустим, вы не попадёте ни в руки белых, ни в руки зелёных, то, в данном случае, к кому же вы попадёте?»

Этот вопрос, на вид такой нелепый, абсолютно сбил с толку не только красноармейцев, но и всех присутствующих, и даже общинного старосту. Действительно, трудно было понять, на что намекает его заместитель.

«На что это ты намекаешь, пособник белых гадов?» – спросил со злостью заместителя ретивый красноармеец.

«А я ни на что не намекаю, а хочу спросить, каким это образом вы наткнулись на белогвардейский отряд, который оказался довольно сильным? Вы же прекрасно понимали, что энтот самый отряд, который значительно превосходит ваш отряд по людскому числу и по числу вооружения, очень легко разобьёт вашу небольшую разведывательную группу».

«Ты что такое кумекаешь, дядя? С чего ты взял, что группа наша была небольшая?»

«Как с чего? А разве разведывательные группы большие бывают? К тому же вы были пешие, чтобы идти осторожно и случайно себя не обнаружить. Да и наши люди прекрасно видели всех убитых красноармейцев, их было двенадцать человек, да вас пятеро. Живыми из вас никому уйти не удалось, это и так понятно, так как бой кипел довольно жестокий. Обстановка неясная, а, следовательно, получается, что с пленными беляки возиться не собирались. Поэтому, скорее всего, никого в плен не взяли и всех красноармейцев поубивали. Значит, вас было семнадцать человек. А это разве много?».

«Большевики в плен не сдаются!» – гордо выкрикнул ретивый красноармеец.

Но заместитель не обратил на его выкрик никакого внимания, а продолжал степенно рассуждать:

«Ну вот, таковой факт, что ваш немногочисленный отряд попал в ихнюю засаду, ты сам подтверждаешь. Теперь слухай дале. По тому положению, в каком лежали убитые вашенские товарищи сразу понятно, что вы держали круговую оборону в полном окружении и, хотя, не спорю, погибли вы героически, но ничего поделать не могли. Как ты сам гутаришь, вас заранее беляки выследили, незаметно окружили и нанесли вам неожиданный удар со всех сторон. Могёшь возражать, если я не прав».

«Допустим, – несколько мягче произнёс ретивый красноармеец, – но что всё-таки пытаешься мне объяснить, я никак в толк не возьму».

«А то, дорогой пролетарий, что ваш отряд, как я понял, был послан в разведку более высоким начальством, а разведку вы успешно провалили, и сами погибли, и сведений о вражеском расположении тоже не добыли. Получается, что неаккуратно вы разведку свою провели».

Ретивый красноармеец на такую железную логику ничего возразить не смог, поэтому он сразу замолчал. На его лице можно было заметить даже некоторую растерянность. Но заместителю старосты было понятно, что это всего лишь уловка. На самом деле красноармеец «теряется» только внешне. Коварная страшная сущность его при этом не меняется. Она только как бы на время «скрывается», чтобы постепенно приготовиться к решительному прыжку и беспощадно поразить врага в самое сердце.

Почему заместитель общинного руководителя сделал такие странные выводы? Потому что он, умудрённый жизнью человек, прекрасно уловил все оттенки злобного характера стоящего перед ним сложного человека. Кроме того, он ясно видел коварное выражение блестящих серых глаз, тёмные ресницы, широкий подбородок, высокий лоб, а, главное немного крючковатый орлиный нос ретивого красноармейца. Заместитель немного разбирался в людях и чувствовал, что подобный характер и подобная внешность говорят о незаурядной натуре. Такие люди, как правило, умны, хитры, изворотливы, решительны в своих, часто корыстных действиях и поступках. До поры до времени, они могут затаиться (как, например, в данный момент) и не выказывать своих истинных намерений. Они могут даже признать себя побеждёнными, притвориться сломленными. Но для них это только маскировка, чтобы сбить с толку противника. На самом деле, такие люди очень опасны. Наступит благоприятный для них момент (они его «нюхом» почувствуют), и эти самые «невинные овечки» быстро превращаются в ядовитых змей и хищных пантер. Сменив обличье, они пойдут на любое преступление, лишь бы добиться поставленной цели. Такие люди могут привлечь на свою сторону и повести за собой множество наивных людей, которые поверят в их искренность и заботу. Но на самом деле эти люди коварны, мстительны и злопамятны. Они могут растоптать любого, кто встанет на их пути.