Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Так что не надо криков по поводу тех, кто, как я, видит крайне негативные последствия политики «исправления ошибок Хрущева» для будущего страны. Назад, конечно, дороги нет. Но надо хотя бы осознавать, что нас на самом деле ждет и как хоть в какой-то мере нейтрализовать негативные последствия бунта «русского медведя».

Все дело в том, о чем я уже сказал выше, что мой патриотизм существенно отличается от нынешнего посткрымского патриотизма. Для меня патриотизм – это прежде всего способность распознавать угрозы жизни, будущему моей страны, для меня патриотизм – это жить по совести, ощущать сердцем боли своей страны. Именно потому, что я люблю Россию, мне больно видеть, как мы сами, собственными руками с весны 2014 года засыпаем источники ее полноводной жизни камнями. Конечно, Россия в той или иной форме, в тех или иных границах всегда будет существовать. Но появится ли когда-нибудь Россия, которая заботится, дает полноценное человеческое счастье своим гражданам? Вот вопрос, который сейчас мучает меня.

Для меня как бывшего советского интеллигента патриотизм означает способность называть вещи своими именами, «жить не по лжи», как призывал нас Александр Иванович Солженицын. По этой причине украинцы при всем своем анархизме уже имеют опыт демократической смены власти, а русские, великороссы уже четверть века движутся от одного государственного переворота к другому. Мы воспроизвели снова царскую единоличную власть, сталинскую модель власти, а они, украинцы, худо-бедно, не без помощи майданов, уже несколько раз провели настоящие альтернативные выборы главы государства. И самое главное, мы никак не можем согласиться с правдой, что все же и царская Россия и особенно СССР никогда не были результатом добровольного объединения народов, что фактор силы играл все же решающую роль в создании исторической России, при всех особенностях Российской империи, где государственно образующий народ не имел никаких особых привилегий, обычно жил хуже всех. В своих статьях, посвященных украинской проблеме, собранных в этой книге, я пытался уже добрых двадцать лет обратить внимание общественности на то, что идея «нэзалэжности» всегда означала независимость именно от России, и что она родилась не в Западной Украине, а в самой что ни на есть Центральной, крестьянской Украине. Мне повезло. Я прочитал еще в начале 1990-х полемику между Н.С. Трубецким и Д.И. Дорошенко по поводу различий между великорусской и малорусской нациями. Я знал, что ценность свободы для наследников Запорожской сечи всегда были выше, чем для наследников империи Чингисхана. Знал в том числе и благодаря книге Сергея Щеголева «Украинское движение как современный этап южнорусского сепаратизма», цензора Российской империи, который видел в «малороссийском сепаратизме» основную опасность для будущей Российской империи, обращал внимание, что самыми активными носителями идеи «нэзалэжности» от России всегда были студенты Киевского университета. Они в 1911 году требовали украинизации не только своего, но и Одесского, Херсонского университетов, они сотнями погибали, встречая с оружием в руках Красную армию, которая входила в Киев в 1918 году, и они, студенты Киевского университета, что уже было неизбежно, восприняли как оскорбление их национального достоинства отказ Януковича подписать соглашение об ассоциации из родины с Европой. Я включил в книгу свой конспект книги Сергея Щеголева.

Но вряд ли когда-нибудь нынешние разработчики внешней политики заставят себя что-то знать о реальной истории российско-украинских отношений. Сергей Щеголев как русский патриот был непримиримым противником украинского сепаратизма. Но он, в отличие от нынешних «патриотов», не боялся правды о реальной истории русско-украинских отношений. В современной России стало преступным, по крайней мере нежелательным то знание, которое не согласуется с иллюзиями и мифами нашего нового русского царя.

По сути, подавляющая часть моих последних статей, представленных в этом сборнике, посвященных критике советских мифов, которыми мы продолжаем жить и из-за которых, на мой взгляд, мы делаем стратегические ошибки во внешней политике, из-за которых не в состоянии довести до конца антикоммунистическую очистительную духовную революцию, которую мы сами начали во время перестройки. Мы до сих пор не хотим знать, что я надеюсь доказать в этой своей книге, что ничего «святого» и гуманистического в идеалах марксизма не было, что великороссы и малороссы (украинцы) не «разделенная нация», как настаивает Владимир Путин, а всего лишь родственные народы, с различной многовековой историей, с различной национальной идентификацией и даже с различным культурным кодом.

Видит бог, только человек, лишенный разума и совести, не может не видеть очевидное, что праздник «русской весны» обернулся окончательной гибелью «русского мира», который начался в 1991 году, что после присоединения Крыма к России и побед «бывших шахтеров и трактористов» в Донбассе основой «украинскости» стали окончательно и скорее всего бесповоротно антироссийские настроения. Только человек, лишенный разума, не может не видеть, что Белоруссия Лукашенко тихой сапой движется в том же украинском, антирусском направлении, что после того, как мы начали исправлять «исторические ошибки Хрущева», уже практически нет шансов проводить интеграцию русского постсоветского пространства на добровольной основе. Неужели не видно, что создавая своими собственными руками коалицию государств, враждебных России, ставших послушными вассалами США, мы подрываем основы нашей военной, национальной безопасности. Неужели не видно, что произошедшее после присоединения Крыма к России сближение Польши и Украины, сближение на антирусской основе, создание почти что стомиллионного польско-украинского блока у своих границ крайне опасно для нас с военно-стратегической точки зрения.

Неужели разработчикам нашей внешней политики не было ясно, что принуждение Путиным Януковича к неподписанию в Вильнюсе договора об ассоциации экономики Украины с ЕС будет восприниматься и украинской интеллигенцией, и, самое главное, новой, молодой Украиной как оскорбление национального достоинства и неизбежно приведет ко второму Майдану со всеми вытекающими последствиями. Только политики, потерявшие чувство реальности, могли думать, что четверть века после распада СССР украинцы и русские все еще «лишь разделенная случайно нация», как продолжает говорить наш президент. Неужели руководителям нашей пропаганды не было ясно, что выпуская осенью 2013 года Александра Проханова на экран с его откровенно провокационными заявлениями по поводу Украины и ее территориальной целостности, мы провоцируем уже у всех украинцев, вообще жителей Украины, включая миллионы русских, не столько страх, сколько чувство оскорбленного национального достоинства.

Патриотизм с закрытыми глазами, т. е. наш нынешний патриотизм, имеет много сходства с тем «казенным патриотизмом», который разоблачал Лев Николаевич Толстой. Как он, Толстой, говорил, этот патриотизм выгоден власти, ибо избавляет ее от необходимости объяснятся с народом по поводу своих просчетов и ошибок, позволяет ей превратить свой народ в средство достижения своих откровенных авантюр. И что не менее важно, говорил тот же Лев Толстой, победный «казенный патриотизм» открывает дорогу во власть откровенным циникам и негодяям, которые, как мы видим сегодня, готовы с пеной на губах отстаивать и защищать самые безумные идеи, к примеру, идею реставрации в России мобилизационной, военной экономики.

Видит бог. И в СССР во внешней политике делали ошибки. Чего стоит авантюра с Афганистаном, которая во многом тоже способствовала распаду страны. Но поразительно, что в советское время на партсобрании в моем ИЭМСС АН СССР наши ветераны войны Владимир Шеститко, Вячеслав Дашичев находили в себе мужество вслух говорить о неизбежных, крайне негативных последствиях ввода войск в Афганистан. А сейчас, когда на самом деле интеллигентные люди мало чем рискуют, когда за критику «линии Путина» все-таки не сажают, не выгоняют с работы с «волчьим билетом», только несколько человек решилось поставить под сомнение целесообразность запоздалого «исправления ошибок Хрущева».

Как сотрудник бывшего ИЭМСС АН СССР, писавший записки в ЦК КПСС, а потом, на протяжении почти четырех лет – сотрудник группы консультантов ЦК КПСС, исполнявший с сентября 1988 года обязанности помощника Александра Яковлева, могу сказать, что в погибшем СССР мысль, здравый смысл, мозги ценились куда больше, чем сейчас. На «любви» к Генеральному секретарю в СССР нельзя было сделать карьеру. Охранник Брежнева до конца жизни так и оставался охранником. А сейчас на вершину общественной жизни выходят прежде всего те, кто призывает русский народ отказаться от сытости нулевых, от чая с медом, и во имя «побед Путина» снова с честью пройти через те испытания, через которые прошли жители блокадного Ленинграда. Для того, чтобы сделать сегодня карьеру, надо не только умело играть роль дурака, который ничего не видит, ничего не знает, но и быть откровенным циником.

И откуда у меня может появиться оптимизм и вера в счастливое будущее России? Ни один из представителей экономического блока в правительстве, состоящего целиком из выходцев из команды Гайдара, не рискнет сказать, что пора нашу внешнюю политику привязать к реалиям углубляющегося экономического кризиса. Об этом говорит только Алексей Кудрин. Но, наверное, потому, что является лишь нештатным «советником» Путина. Самое поразительное, что и у меня появилась ностальгия по СССР. Ностальгия о той жажде к правде, в том числе и правде о страшной человеческой цене сталинских побед, которая была характерна для нас, советской интеллигенции. Глубоко убежден в способности к состраданию жертвам сталинских репрессий, в глубинном интересе к творчеству запрещенных в СССР русских философов, в неиссякаемом интересе к запрещенной правде о гражданской войне, вообще по накалу мысли советская Россия и 1960-х, и 1970-х, и первой половины 1980-х стояла выше, чем нынешняя, якобы свободная Россия, где обещают тюрьму за слова об очевидном, о родстве политической системы Гитлера с политической системой Сталина. Именно инициатива ЛДПР наказывать тюрьмой за разговоры о родстве большевизма и национал-социализма заставила меня сесть за тексты Муссолини и Гитлера и показать в своих статьях, представленных в этом сборнике, что революционизм Карла Маркса породил не только революционизм Ленина и Сталина, но и революционизм Гитлера. Поразительно, но в России до сих пор инстинктивно сторонятся этой очевидной правды о родстве национал-социализма с большевизмом. Вчера на ночь читал статьи из «Русской идеи» Николая Бердяева и снова наткнулся на то, что он повторяет как мантру: «Возникновение на Западе фашизма… стало возможно только благодаря русскому коммунизму, которого не было без Ленина»^[2]. А у нас даже сегодня власть в лице господина Нарышкина, руководителя нашего Исторического общества, настаивает на том, что ленинский Октябрь был все-таки «великим». Чем великим, господа? Тем, что убил Россию, породил социал-национализм Гитлера?

В СССР, я уже повторяюсь, все-таки если ты даже с утра до вечера говоришь о гениальности Леонида Ильича, так просто нельзя было сделать карьеру. Мы, критики советской системы, писали, что «партийный подход» ведет в кадровой политике к антиотбору. Но, как выясняется, в новой посткрымской России антиотбор, связанный с проверкой на лояльность Путину куда мощнее, чем наш старый советский антиотбор в силу приоритета партийного билета.

В начале нулевых я даже защищал путинских силовиков от нападок его тогдашнего советника Глеба Павловского, обвиняющих их, силовиков, в недооценке демократических ценностей. Защищал, ибо в тех условиях, на мой взгляд, только они могли преодолеть хаос, рожденный «лихими девяностыми». Но ведь очевидно, и это показал опыт последнего десятилетия, что генералы, способные навести порядок, речь шла о создании единого правового поля в стране, не годятся для прорывов в экономике. Чужаки, что чужаки в генеральских погонах, что чужаки-либералы типа Белых, остаются временщиками, как выясняется не в состоянии как правило совершить то чудо, которое оказалось по силам детям своей земли, привязанным к своей малой родине, тому же Артамонову в Калуге, Савченко в Белгороде, Ткачеву в Краснодаре.

Так почему снова, как это показал «чистый четверг» Путина от 28 июля 2016 года, на губернаторские должности назначаются прежде всего работники ФСО и ФСБ? Неужели задача сохранения стабильности, а на самом деле власти Путина, выше задач экономического развития?

Но для меня лично – это еще один аргумент, питающий мой пессимизм, еще одно свидетельство того, что идея развития, процесса совершенствования нашей все еще «отсталой» русской жизни уходит в посткрымской России на задний план. К сожалению, оправдываются прогнозы наших либералов, что за созданную Путиным «вертикаль власти» мы платим полной и окончательной утратой политики как конкуренции людей и идей, как того, на чем основана современная европейская цивилизация. Даже весьма лояльный к власти, просто думающий обозреватель «МК» Михаил Ростовский, чьи комментарии я всегда читаю с удовольствием, пишет, что от чего ушли, к тому пришли. Снова в России всем, абсолютно всем заведует один и только один человек, а именно «Путин и только Путин. Только ему в нашей стране принадлежит право: кого карать, а кого миловать, кого повышать, а кого понижать, кого двигать по горизонтали, а кого отправлять на выход. А все остальные политические игроки – это всего лишь карты в умелых президентских руках»^[3].

Но ведь на самом деле в условиях глобального, взаимосвязанного мира, в условиях современной цивилизации подобная система управления страной, когда никто и ничто не в состоянии сдержать, оспорить решение «умелых рук» Путина, опасна. А что будет со всеми нами, если его «умелые руки» устанут или начнут делать то, что противоречит здравому смыслу, интересам страны? Вообще, на что я обращал внимание в своих статьях в «НГ», это страшно, несправедливо, античеловечно, что жизнь, будущее миллионов людей стали целиком зависеть от склада ума, души всего одного, к тому же, как он сам недавно говорил, случайно оказавшегося у власти человека. Буду справедлив. Презумпция невиновности применима к Путину как к любому человеку. Я верю, что он патриот и любит Россию. Но всегда ли у него хватает воли, души, чтобы отделить свои собственные, несомненно честолюбивые интересы от долговременных, стратегических интересов России?

При подобной политической системе даже задачи сохранения политической стабильности, что несомненно важно до сих пор, нельзя будет долго решать. Ума много не надо, чтобы понимать, что в обществе, в стране, где чаще всего успех, карьерный успех и собственное благосостояние связаны прежде всего с близостью к преемнику Ельцина или родство с его ближайшим окружением, или с бывшей работой в ФСО, ФСБ, а не с личными профессиональными достижениями, с особыми, выдающимися качествами и навыками, на самом деле невозможен экономический рост. При подобной кадровой политике наша и без того низкая во всех отношениях конкурентоспособность будет только понижаться. При такой кадровой политике будут умирать зачатки гражданского общества.

И здесь глубинное противоречие нынешней посткрымской ситуации, противоречие, которое я ощущаю как многие, уходящие, как я в последнее время, во внутреннюю эмиграцию в России. Легче тем, кто предпочел внешнюю эмиграцию внутренней, кто, как выясняется, не сильно привязан к России. В СССР имел возможность предпочесть внешнюю эмиграцию внутренней только обладатель дефекта по «пятому пункту» анкеты. Да и потом, как выяснилось после 1991 года, внешняя эмиграция не избавила их от переживаний и мыслей, характерных для внутренней эмиграции. Еще в начале нулевых социолог Володя Шляпентох, который покинул СССР в 1970-е, приезжал в Москву, на квартире родственников своей жены на Зоологической улице устраивал встречу своих бывших коллег, друзей, где обсуждались до глубокой ночи судьбы уже новой, путинской России.

Душа шестидесятников навсегда, до смерти была связана с их Родиной, с СССР, с Россией. И я не знаю исключений из этого правила. Но как выяснилось сейчас, внутренняя эмиграция в СССР обладала большим оптимизмом, чем внутренняя эмиграция в нынешней России, свободной все-таки во многих отношениях. После возвращения из Польши в 1981 году меня, как свидетеля и в каком-то смысле участника событий, связанных с «Солидарностью», приглашали на «чаепития» на кухне в разные собрания думающей интеллигенции Москвы. Но, как я помню, больше всего меня мучили вопросами наши именитые социологи – Левада, Грушин, Шубкин, – собравшиеся для встречи на квартире Лени Гордона весной 1981 года. И сколько было надежды в их умных глазах, активного интереса к будущему, надежды, что советской системе приходит конец. А сейчас на что надеяться? Революции, самые демократические, как выясняется, не прибавляют нам ни разума, ни уважения к свободе, ни сознания самоценности человеческой жизни.

Глубинное противоречие, которое сидит в моей душе и которое на самом деле мучает меня, о чем свидетельствует моя публицистика последних лет, представленная в этой книге, состоит в том, что в СССР на самом деле было куда больше оснований для глубинного пессимизма, чем сейчас, но, тем не менее, одновременно и веры в будущее России, в то, что она станет более разумной, заботливой к русскому народу, избавит нас наконец от вечной нищеты, вечной неустроенности быта, традиционной русской дури, было куда больше, чем сейчас. Лично меня как мальчика, проведшего все свое детство и юность на огороде маминого отца, деда Еремея Ципко, на огороде, которым моя семья добывала средства на пропитание, как это не покажется странным, угнетал не столько дефицит свободы, сколько безумие нашей колхозной системы. 30 %, иногда и больше урожая погибало на всем протяжении советской власти, для которой самой большой бедой был урожайный год: не хватало рук, чтобы убрать урожай, складских помещений, чтобы его хранить и т. д. В техникуме, во второй половине 1950-х, когда нас, пацанов, вывозили в колхозы Одесской области собирать початки кукурузы, я начал осознавать изначальную противоестественность советского колхозного строя. Мы уезжали из деревни на учебу в Одессу уже в середине октября, начинаются дожди, но значительная часть урожая остается в поле и мокнет так до первых морозов, пока не погибнет. Сами селяне для себя, для своих хозяйств убрали бы урожай за несколько дней, работали бы даже по ночам. Но, как известно, даже при Хрущеве председателя колхоза, который разрешил бы селянам разносить по домам погибающее колхозное добро, посадили бы как минимум на пять лет. Кстати, я с 8 лет на коленях пропалывал дедушкины помидоры от сорняков, и поэтому убирал за смену в колхозе в три раза больше кукурузы, чем мои совсем городские однокурсники. Но делал это не для того, чтобы стать «передовиком производства», а потому что всегда душа болела при виде погибающего урожая, погибающего труда человека. Мне до сих пор больно, когда я вижу погибающий урожай. Наверное моя крестьянская наследственность сильнее военной и чиновничьей. За что, конечно, мои однокурсники меня, «очень сознательного», недолюбливали, к тому же всегда, где бы я ни учился, я был или старостой или секретарем партийной организации. Особенно досталось моим однокурсникам, когда нас, студентов первого курса философского факультета, вывезли убирать погибающую картошку в село Курапово Нарофоминского района Московской области.

Таких кричащих абсурдов, как колхозная система, в советской системе было заложено множество. И я, как человек, сформировавшийся не просто в городе, а в Одессе, где главной идеологией всегда был здравый смысл, где бабушки нам говорили, что самое позорное в жизни – быть дураком или «идиотом», всегда видел, с юности остро реагировал на абсурды и советской системы и советской истории. Инженер в конструкторском бюро одесского завода «Красная гвардия», куда меня распределили после техникума, получал всего 120 рублей, а в моем литейном цеху формовщик зарабатывали по 200, а иногда и по 300 рублей. Уже позже, будучи студентом философского факультета МГУ, я осознал, что этот абсурд идет от наследства классового подхода гражданской войны, когда во время военного коммунизма преподаватели и профессора Московского или Петербургского университетов, как «социально неполноценные люди», получали пайку хлеба в два раза меньше, чем рабочий-грузчик.

Бесконечные разговоры о преимуществах социализма над капитализмом, но при этом извечный, мучающий людей дефицит, «колбасные электрички» в Москву. На самом деле в СССР люди существовали только для того, чтобы произвести вооружение необходимое для сохранения «завоеваний Октября». Я уже не говорю о политических маразмах советской системы, об аморализме марксизма, обо всем том, что открылось мне после погружения (опять всей душой) в русскую религиозную философию начала ХХ века, в «Вехи», в доступные для нас, студентов философского факультета МГУ дореволюционные труды Николая Бердяева, Петра Струве, Михаила Туган-Барановского и т. д.

Но этот пессимизм, идущий от кричащих абсурдов советской системы и советской идеологии, пессимизм, который был рожден моим наверное не по возрасту развитым здравым смыслом, легко заглушался верой в то, что стоит избавиться от оков советской системы, и все будет у нас «как у людей», как на Западе. Крестьяне, ставшие фермерами, начнут также усердно работать, как они в советское время работали на своих так называемых «приусадебных участках». Свободные от советской системы граждане начнут избирать во власть самых умных, профессиональных, успешных людей. И т. д. и т. п.

Даже если произойдет чудо и Путин снова, на этот раз серьезно отдаст власть преемнику, который начнет серьезно думать именно о развитии страны, что невозможно без преодоления нашей снова углубляющейся бедности, я не уверен, что он, этот лишенный болезненных геополитических амбиций президент, простой, умелый хозяйственник, как Артамонов или Собянин, сможет преодолеть нынешнюю русскую духовную пассивность, русскую апатию, крепнущее в последние годы неверие в то, что в России что-то можно изменить к лучшему.

Сегодня, спустя ровно четверть века после перестройки, после демократических преобразований начала 1990-х, лично у меня нет веры в то, что демократические перемены в политической системе, о которых пишут уважаемые мной авторы уважаемой «Новой газеты», в то, что «новая перестройка» приведет к оздоровлению настроений новой России. Но на самом деле, по крайней мере сейчас нет ни одного факта, ни одного свидетельства того, что люди просыпаются от сна, начинают думать, всерьез защищать свои интересы, что есть сила, способная противостоять происходящему на наших глазах укреплению традиционного русского самодержавия. Напротив, я все больше и больше нахожу свидетельств тому, что наши евразийцы правы, что политическая культура нынешних русских мало чем отличается от политической культуры наших подлинных братьев от политических нравов современного Казахстана, Азербайджана и т. д. Даже у киргизов больше политической активности, больше запроса на демократическую смену власти, чем у нынешних русских, боготворящих нового русского самодержца. Навальные и им подобные для меня не в счет. Они хотят перемен только для себя, для своего собственного либерального единовластия и сверхвластия. Кровь октября 1993 года на совести людей, называющих себя либералами.

Пессимизма в отношении будущего, не просто будущего, а успешного, полноценного будущего, у меня сегодня даже больше, чем в самые маразматические советские времена. Но мой пессимизм идет не от того, что я перестал любить Россию, но от того, как я все больше и больше убеждаюсь, что наш русский абсурд нескончаем, что мы так и не хотим знать правду и о нашей советской истории, и о том, чем на самом деле был СССР, не хотим руководствоваться простым здравым смыслом, учиться на трагедиях и катастрофах прошлого. Конечно, авторитет власти в России очень важен для сохранения политической стабильности. Но нашей власти пора понять, что без стабильной, успешной экономики, при нашей традиционной, так и не преодоленной русской бедности никакие успешные пиар-кампании, никакие мнимые или реальные победы во внешней политике не в состоянии гарантировать сохранение стабильности и целостности страны. На мой взгляд, Россия без Крыма, которой доверяли, которая была равноправным членом «восьмерки», которая получала извне инвестиции, необходимые для модернизации в том числе и оборонного сектора, имела куда больше шансов на сохранение, на достойную жизнь, чем нынешняя посткрымская Россия, которая стала пугать Запад своей «непредсказуемостью», своим садомазохизмом.

История необратима. Назад, к возможностям докрымской России, дороги уже нет. Что произошло, то произошло. Но я никак не могу понять, почему у нас люди при власти не слышат голос истории, забыли, что в условиях нищеты, загнивающей экономики Россия с Крымом имеет куда больше шансов погибнуть, чем развивающаяся, как в нулевые, Россия без Крыма. Казалось бы, нынешним руководителям не чужда дореволюционная Россия, и они знают, как легко бунт голодных, с пустыми кастрюлями, может разрушить куда более великую Россию, чем нынешняя, знают, как легко меняются в России настроения. Казалось бы, знания элементарной арифметики, арифметики третьего класса достаточно, чтобы понять, что страна, обладающая всего лишь 2 % мирового ВВП, которая уже сейчас бедна наукоемкими производствами, которой уже сейчас перекрыт доступ к технологиям двойного назначения, не выдержит долго противостояния с Западом, который уже сейчас превосходит нас в экономическом отношении в 20 раз. Власть не учитывает, что, несмотря на временный, но сейчас уже иссякающий энтузиазм, вызванный присоединением Крыма, русский человек уже экзистенциально устал от своей вечной бедности, вечной неустроенности, борьбы за существование.

Наверное много ума не надо, чтобы понимать, что на самом деле и судьба России и судьба русского мира зависит от того, сумеем или не сумеем мы избавить русского человека от этой постоянной боли, от этого вечного стресса. Только идиот, позволю себе сказать, или откровенный циник может рассчитывать на то, что русский человек еще раз может «затянуть пояса» и жить на «минимуме материальных благ» во имя реализации честолюбивых планов своих лидеров, которые хотят оставить «красивый след» в истории.

Трудно быть оптимистом, если у тебя не высохли мозги и есть совесть, когда на самом деле даже проповедники «ура-патриотизма» не верят в будущее своей страны и стремятся побольше урвать себе сейчас, попробовать для себя все радости жизни, которые никогда бы им не достались в стране, которая живет по уму. Трагедия наша и беда, которую я осознал только сейчас, состоит в том, что все наше и политическое и моральное несовершенство от того, что за века так и не сформировалась русская нация как нечто целое, органичное, взаимосвязанное, заинтересованное. После реформ Петра I появилось две нации, и так сами по себе они живут до сих пор. Для власти народ всегда был всего лишь средством достижения ее честолюбивых замыслов, средством для создания «великой империи», или «первого социалистического государства на земле», или, как сейчас, защиты оскорбленного достоинства президента, или средством для его бессмысленных попыток воссоединить заново распавшийся союз республик СССР. А для народа русская власть всегда была «чуждой силой», от которой ничего хорошего ждать не приходится. Откуда наши кровавые революции, откуда наше поразительное равнодушие к репрессиям Сталина, к мукам миллионов жертв Гулага, голодомора? Вспомните, с каким равнодушием толпа наблюдала, как танки Грачева расстреливают Белый дом и давят своими гусеницами москвичей, пришедших с детьми поддержать мятежный Съезд народных депутатов РСФСР. От того, что у нас никогда не было того, что всегда было, к примеру, у поляков, не было чувства национального единства, чувства сопереживания бедам своих соотечественников. Народы Прибалтики, даже Западная Украина, не могут простить Сталину уничтожения значительной части их национальной элиты, интеллигенции в 1940 году и после победы 1945 года. А подавляющей части современных русских, и не только поклонников Сталина, абсолютно «до фонаря», что большевики с 1917 по конец 1930-х годов проводили сознательную политику истребления мозгов нации, ее элиты, по сути занимались тем же, чем, к примеру, занимался Гитлер по отношению к польской интеллигенции с 1939 по 1944 год. И здесь, на мой взгляд, как я стал понимать только в посткрымской России, главная причина вех наших русских бед. Легче всего развязать гражданскую войну в стране, где нет национального единства. Невозможно сформировать гражданское общество, какие-либо предпосылки демократии там, где люди не ощущают национального единства. Репрессии против народа многие прощают Сталину, ибо для них его жертвы – чужие люди. И что с этим делать?

Так мы и живем по сей день. Правда и идеи, мир исторических смыслов и абстрактных ценностей, абстрактные рассуждения интеллигенции абсолютно не интересуют простых людей, которые живут внизу, а погруженную в интеллигенцию, элиту власть мало интересуют заботы простого человека, у которого вечно не хватает денег, чтобы купить самое необходимое для семьи. По данным последних социологических опросов нищим в подлинном смысле этого слова, т. е. доходы которого ниже черты бедности, является уже каждый шестой россиянин. А почти половина россиян жалуется на то, что им не хватает денег, чтобы купить «необходимую одежду». И чем больше нищих, нуждающихся, тем больше в обществе апатии, осознания того, что нищему, нуждающемуся суждено всегда оставаться нищим, и тем больше и сильнее замыкание в себе и одновременно подозрительности к другому, недоверия к нему, тем больше причин для агрессии, тем больше вспышек гнева на весь этот мир.

И вот здесь у меня, кстати, впервые возникла мысль, что русской наци в подлинном смысле этого слова так и не появилось из-за нашей вечной нищеты и неустроенности, той второй, крестьянской, а потом рабочей русской нации, которая всегда была внизу. Не забывайте, сегодня разрыв между состоянием тех, кто наверху, и достатком тех, кто внизу, сильнее, чем был в царской, феодальной России.