Kitobni o'qish: «Мельница времени», sahifa 5
Глава IV
Опустевший лес, одинокая избушка и путеводный клубок
Остаток пути по полю от того места, где они расстались со стариком девочка преодолела довольно скоро. Еще несколько шагов, и она вошла в лес. Был он самый обыкновенный: ни редкий и ни густой. Где-то листва укрывала землю прозрачной тенью, где-то в разрывах пробивался щедрый солнечный свет. Нетолстые стволы росших там и сям деревьев позволяли просматривать окружающее пространство далеко вперед. Поэтому идти было не страшно. Да и не трудно: невысокий травяной ковер стелился ровно во все стороны без рытвин, ухабов и оврагов. Даже валежины поперек пути не попадались. Шагать по такому лесу было сплошное удовольствие.
Катя шла, машинально поглядывала под ноги, вправо, влево и думала лишь об одном. О том, как еще до заката минует лес и выйдет к долгожданной реке. Потом поднимется вверх по течению и все.
Через некоторое время она почувствовала, что проголодалась.
«Та-ак, – прикинула девочка, – ну и чем здесь можно подкрепиться?».
Она остановилась и принялась осматриваться. Вот кустики земляники, вон – костяника. Чуть дальше – заросли ежевики и лесной малины. Только … почему-то голые, без ягод! Даже ни одной невызревшей видно не было.
«Это кто же все обчистил-то?! – удивилась Катя. – Ничего не вытоптано, следов – никаких. Птицы, что ли?».
И только сейчас до нее дошло, что вокруг стоит полная тишина. Если бы не дневной свет, можно было сказать, что она, эта тишина, абсолютно мертвая. Какая-то настораживающая даже. На всем протяжении пути ни одна птица не прощебетала, не вспорхнула крыльями. Да и веселая суета, привычная для лесной жизни полностью отсутствовала. Ни бабочки в догонялки не играли, ни стрекозы прозрачными крылышками не перемигивались. А про пчел и шмелей с их мелодичным гулом вообще говорить не приходилось: будто и не было их никогда на белом свете. Даже паутина, которая в обычном лесу попадается сплошь и рядом, нигде не встретилась. Значит, ловить ею было некого – кругом ни мошек, ни комаров, ни мух.
Вдруг у самых ее ног резко качнулась высокая травинка. В окружающей замершей тиши это было так неожиданно, что Катя ойкнула и отпрянула назад. На зеленом кончике покачивался маленький кузнечик. Он так растерянно пучил глаза и шевелил усиками, будто был не в состоянии понять, куда направляться дальше. Следом произошло совсем уж невероятное. Вместо того чтобы, как водится, перелететь, он ползком стал пятиться вниз. А достигнув земли, крадучись, то и дело, прячась за стебельками, поспешил в ту сторону, откуда только что пришла девочка, к лесной опушке. Затем вздрогнул и, словно загипнотизированный, понуро поплелся в противоположную.
«Как-то это не очень хорошо становится, – зябко поежилась Катя. – Ягоды не растут, птицы не поют, кузнечики ошарашено бродят. И что теперь делать?».
Действительно, что? Возвращаться и лес стороной обходить – зряшное дело, времени уйдет уйма. А прямо идти боязно. Неужели Босоркун обманул? Да нет, не похоже. Он с высоты крупных зверей не увидел, об этом и сказал. А на такую мелочь, как жучки и паучки в своих вихревых потоках и вовсе внимания не обратил.
Сколько бы она еще стояла и продолжала пребывать в сомнениях, неизвестно. Но только четко впереди вдруг раздался переливчатый звук, напоминающий знакомое журчание. Вроде и не совсем то, которое слышалось раньше, но очень похожее. Может, толща деревьев его немного исказила? Но не проверить было нельзя, и девочка решительно двинулась дальше.
Чем больше она углублялась в лес, тем сильнее становилось чувство, что за ней кто-то наблюдает. Пристально и неотвратимо. Некто невидимый и могущественный. Как показалось, в окружающем воздухе даже некая вибрация, передающая его настроение, возникла. Озлобленность, не озлобленность. Ненависть, не ненависть. Скорее, раздражение, которое неуклонно росло по мере ее продвижения вперед. Ощущение было абсолютно неприятное. Но Катя, мужественно сжав зубы, продолжала идти.
Неожиданно путь ей перегородило огромное поваленное дерево. Девочка невольно насторожилась. Оно было первое за все это время! Толстый ствол был покрыт обильными наплывами мхов и лишайников. А на месте излома у корня он выглядел трухлявым, как старая ноздреватая губка. Обойти же его было совершенно невозможно. Лишь только Катя попыталась сделать шаг в сторону, как по краям валежины тут же начал возникать колючий непроходимый кустарник. Ничего другого не оставалось. Она вздохнула и стала перелезать.
Фу! Ладони и нижняя часть брюк моментально намокли от выступившей из мха обильной мутной влаги. Перебравшись на другую сторону девочка, брезгливо морщась, наклонилась и принялась отряхивать колени. Но когда разогнулась, оцепенела. Кругом начала растекаться хмурая мгла, стремительно поглощая и обесцвечивая залитый солнцем пейзаж. Не кромешная тьма, а именно мгла: серая, мрачная, невыразительная, безразличная ко всему и вся. Как тогда в подземных владениях Ящера. Катя обернулась. По ту сторону ствола все было по-прежнему.
«Э-э, нет, так дело не пойдет», – подумала она и собралась вернуться.
Но не тут-то было! Какая-то неодолимая сила потянула девочку назад. Противиться ей не было никакой возможности. Она, сминая и грабастая, требовательно влекла к себе. Отчаянно сопротивляясь, упираясь и негодуя, Катя невольно двинулась вглубь мглы. Под ногами отчаянно хлюпало – везде расстилалась заболоченная почва в изобилии корявых кочек. Из нее кое-где торчали жиденькие стволики с реденькими, лишенными листвы ветками. Что находилось над всем этим, представить было трудно: над прогалиной, где она оказалась, царила та же тоскливая хмарь. По мере продвижения из ее обрывков, как из клочьев тумана, стал проступать деревянный дом. Нет, скорее – изба. Хотя, если уж совсем точно, избушка.
Вся она была какая-то несусветно перекошенная, будто ее несколько раз роняли с высоты. Стены, казалось, давно забыли, как выглядит прямой угол, под которым они должны находиться по отношению друг к другу. Составляющие их бревна местами подгнили и разъехались настолько, что в щели между ними можно было без труда просунуть руку. Замшелая крыша съехала на один бок, как залихватски заломленная шапка. С одной из стен на Катю подслеповато и недружелюбно щурилось крохотное оконце. Находящаяся, по всей видимости, на противоположной стороне дверь, несмотря на полное безветрие то открывалась, то закрывалась, издавая противный, схожий с зубной болью, скрежет, отчего на сердце становилось еще гаже и тоскливее.
Избушка располагалась на невысоком столбе, похожем на лишенный коры ствол дерева. Таком же гладком и белесом. Хотя своей фактурой он чем-то напоминал и кость.
«Ну, это вообще уже!», – содрогнулась девочка.
И принялась шарить глазами по сторонам, точно пыталась углядеть тын с нанизанными на него черепами. Точь-в-точь, как на иллюстрациях Ивана Билибина. Но к своей радости такового не обнаружила. В это время избушка заколыхалась и натужно повернулась оконцем в сторону леса, а дверью – к девочке. Та в очередной раз издала душераздирающий скрип и распахнулась. Вслед за этим изнутри раздался низкий голос, тяжестью своего звучания напоминающий гудение пароходной трубы:
– Что стоишь, как стоеросовая?! Входи, коли пришла! И дверь прикрой! Сыростью тянет!
Было невозможно предположить, кому он принадлежал. Но в нем сквозило крайнее раздражение, это – точно.
Из дверного проема выскользнула корявая лесенка и нижним концом с размаху ткнулась во влажную землю, подняв фонтанчик брызг. При этом девочке показалось, что ее вытолкнула черная, как смоль, кошачья лапа.
«Кто же там обитает-то?», – задалась вопросом Катя.
Фраза еще не закончилась, как девочку мощно повлекло внутрь. Не успела она опомниться, как оказалась в жилище. Сила была так велика, что ей едва удалось сохранить равновесие и не упасть на порядком замусоренный и давно не мытый пол. Около одной из стен в полумраке угадывался колченогий табурет и ветхий стол, заваленный каким-то хламом. Вдоль другой располагались широкие полати. Ближним краем они примыкали к находящейся непосредственно у входа выгородке, напоминающей шкафчик с дверкой, голбцу. На самих же полатях полулежало нечто.
Прежде всего, в глаза бросалось тело, занимавшее добрую половину пространства. Порядком иссохшее от старости, со скрюченной временем спиной, но когда-то, безусловно, могучее. Кость – широкая, плечи – мощные. Его укрывали многочисленные ниспадающие складки какой-то ветоши. Над телом царила непомерно большая голова, увенчанная несуразным конусообразным убором, похожим на шлем. Он пестрел рыжими пятнами то ли проросших лишайников, то ли ржавчины. На изборожденном глубокими морщинами лице выделялся огромный загнутый к низу нос, доходивший почти до раздвоенного подбородка, и выпученные из-под косматых бровей глаза с вертикальными зрачками. Они буравили острым взглядом, недобро с тщанием прощупывали и пронизывали насквозь.
Наконец, ввалившийся кривой рот разверзся и обнажил чудовищные клыки. Вокруг снова раздраженно загудело:
– Ты чего здесь шляешься, от дел отвлекаешь?! Жить надоело?! Другой дороги, что ли нет? – и окатило смрадным дыханием.
Девочка съежилась, пожала плечами и отрицательно замотала головой: нет, мол. По правде говоря, от этого взгляда, нервозного гула и напора ей стало совсем не по себе.
– Хватит мне тут в молчанку играть! – опять завопило с полатей. – Рассказывай!
«Ага, – стараясь справиться с охватившим ее беспокойством, подумала Катя, – сейчас расскажешь, вообще отсюда не выберешься и никуда не попадешь».
Желая потянуть время, она собралась с духом и робко промолвила:
– Вообще-то по обычаю надо сначала накормить, напоить, спать уложить, а потом уж и с расспросами подступаться.
Брови существа моментально сошлись на переносице, а глаза угрожающе сузились.
– Ишь, ты! – зарокотало оно. – Указывать мне тут вздумала! Да знаешь, что я с тобой за это сделаю?! – и начало приподниматься.
Огромная голова уперлась в потолок с такой силой, что он жалобно затрещал. Чудище замерло, а потом, очевидно, передумав, снова опустилось на полати, которые тут же сдавленно заныли. При этом оно заерзало, мелко затряслось и разразилось какими-то неразборчивыми звуками. То ли закхекало, то ли заперхало. Противненько так засмеялось, одним словом.
– Так ведь гостей-то не ожидалось, вот на стол и не собрано, – вдруг без прежнего гудения тоненьким голоском загнусавило оно. – Яств никаких не припасено, потчевать нечем. Не взыщи! – и снова задергалось, будто его душил безудержный смех.
А отсмеявшись, добавило:
– У самой маковой росинки уж, сколько времени во рту не было! – и смерило девочку плотоядным взглядом.
Уловив последнюю фразу, Катя удивленно вскинула глаза и обескуражено выдавила:
– Так вы, что … женщина?!
– Ты, девка, совсем, видать, ополоумела! Не знаешь, с кем речи ведешь! Яга я! – вновь, как из пушки, пальнуло ей в ответ.
При этих словах Катя окончательно опешила. Эта суровая страхолюдина никак не походила на ту, которую показывали в фильмах. Та фыркала, брюзжала, ворчала, но делала это, в общем-то, безобидно. И, в конце концов, помогала добру молодцу, забредшему в ее избушку. Хотя, конечно, в этой ситуации она сама явно на смелого и бойкого на язык молодца не тянула. Да и Баба Яга была отнюдь не киношная. Так что рассчитывать на ее помощь вряд ли стоило.
Наверное, девочка, погрузившись в свои мысли и не заметила, как начала потихоньку рассуждать вслух. Потому что Яга вдруг спросила:
– А ты откуда знаешь, что я – Баба?
Катя, хотя и не поняла сути вопроса, машинально ответила:
– Так все об этом знают.
И замерла в тревожном ожидании, не смея предположить, какую реакцию вызовут ее слова у суровой хозяйки.
Та вдруг распрямилась, насколько могла, выпятила грудь и надулась от гордости. При этом ее глаза зажмурились от удовольствия, а губы растянулись в самодовольной улыбке.
– Помнят, значит, людишки, – промурлыкала она. – Помнят и чтут.
При этом Катя вспомнила, что где-то читала, будто в стародавние времена слово «баба» имело уважительный оттенок и означало «праматерь». Тут в ее голове промелькнула некая догадка и, желая проверить, она спросила:
– А вы праматерью кого будете?
Хозяйка расправила плечи и пророкотала:
– Великого народа Ягинь! Слыхала про такой?
«Еще бы!», – хмыкнула про себя Катя, но вида не подала, а только согласно кивнула.
– А что слыхала-то? – не унималась Яга, которой, наверное, льстила такая известность.
– Ну, то, что скользят стремительно и бесшумно, ядом плюют, воюют со всеми.
– А кто их в бой ведет, знаешь ли?
– Яжа с Серпентой.
– Ба! Да ты знакома с ними, что ли?!
– Ну, так, виделись пару раз, – уклончиво ответила девочка.
– Все правильно говоришь! – оживилась хозяйка и принялась хвастать. – Славное семя взросло! Все в меня! Я в свое время, знаешь, какой воительницей была! Никто супротив выстоять не мог! Ни в одиночку, ни дюжиной! От весны до осени палицей натешусь, наиграюсь, а с первым снежком до оттепели – на покой. Силушки богатырской для подвигов новых набираюсь. Так спала, посапывала, аж занавески в доме ходуном ходили.
Несмотря на мрачную тревожную обстановку девочку разбирало искреннее любопытство. Она впервые слышала подлинную историю Яги, которая существенно отличалась от версий, изложенных в любимых сказках. Поэтому не удержалась и спросила:
– А как же вы здесь-то оказались?
– Когда Ягини в силу вошли и мною начатое продолжили, я за серьезное дело взялась, которое и ловкости недюжинной, и хитрости немалой требует. На границе место заняла!
– На какой границе? – не поняла девочка.
– Между тем и этим светом, – сказала Яга и развела руки во всю ширь избушки.
Так вот почему представший за поваленной лесиной пейзаж, тоскливый, как сама безысходность, невольно напомнил Кате подземное царство Ящера! Здесь находилась грань между Явным и Навьим, потусторонним, миром.
Между тем хозяйка, раздувшись от значимости, продолжала:
– Необычайной важности место. Такое абы кому не доверишь. Самое, что ни на есть, подходящее, чтобы души излавливать. Шажок вперед сделал, из этого света душонку выхватил и быстренько назад. Глядь, та не успела опомниться, как уже на том свете. Правда, они, души эти, жуть, какие проворные. Что твои стрижи или ласточки. Особенно те, которые проступками не отягощены. Все ввысь рвутся, в Вырий. А я их хвать и в Преисподнюю! С теми, которые предосудительным чем замараны, проще. И не такие прыткие, и летают невысоко. Хотя и стоят недорого, тусклые больно.
Катя почувствовала, как от этой похвальбы по ее спине побежал холодок.
– Так вы их продаете, что ли?! – сдавленным шепотом спросила она.
– Ну, да, – кивнула хозяйка. – А иначе-то, как? Не дожитыми душой годами плату беру. Вот мой век и не кончается, – и снова противно захихикала. – Одна беда, платят по-разному. Все обмануть норовят. Ящер, тот, ненасытный, почти все годы себе грабастает. Мне лишь малую толику оставляет. Вий всякий раз канючит, плачется, годок, другой выторговать пытается. Скареда, каких свет не видывал. Вот Озем – молодец! Щедрую цену дает. А иногда камешков самоцветных с золотишком еще подкидывает.
В избушке окончательно стемнело. Ягу почти не было видно. Лишь от противоположной стены давил гулом тяжелый голос, доносивший волны смрадного дыхания.
«И что она так разоткровенничалась? – с содроганием подумала Катя. – Вообразила, что я с Ягинями и впрямь дружбу вожу? Ладно. Значит, время что-то придумать у меня есть».
– Ну, все, – заключила хозяйка, – моя пора приспела. Лететь надо. Может, душонку какую ухватить посчастливится. Хорошо бы детскую. Они меленькие, как пылинки, сквозь пальцы просачиваются. Но яркие, аж глаза слепит. И ценятся о-го-го, как! Годков-то непрожитых, вона, сколько остается! По пути к Озему заскочу, призвал зачем-то срочно. Заодно дочек проведаю, поклон от тебя передам. Ты, давай, располагайся, вздремни чуток. К рассвету ворочусь.
Тут девочка почувствовала, что давно хочет есть и несколько осмелев, спросила:
– А еды у вас совсем-совсем никакой нет?
– Совсем. Ничегошеньки нет, – ответила Яга.
– Ну да, – Катя грустно обвела взглядом таившееся в темноте убогое убранство. – У вас даже печи нет, еду готовить не на чем.
– Печь?! В лесу?! – ахнула хозяйка. – Да ты что?! А искры полетят?! Деревья займутся, самой сгореть недолго!
– А чем же вы тогда питаетесь? – удивилась Катя.
– Да что этот шалопай добудет, то и ем. Только всегда всякую безделицу приносит. Шляется целыми днями, а потом, на тебе, то лягушонка ледащего тащит, то поганку, какую. И чего его подле себя держу? Кстати, куда он опять запропастился? Только что ведь здесь был.
И громоподобно рявкнула:
– Эй, ты где?! А ну, живо сюда!
Но лишь тишина была ей ответом. Подождав еще немного, Яга заскрежетала зубами и дрожащим от ярости голосом выкрикнула:
– Опять своевольничаешь! Только явись! Три шкуры спущу! И клюку о хребет обломаю!
С этими словами она, кряхтя, начала сползать с полатей. Ее натужные движения сопровождало негромкое густое позвякивание. Только теперь Катя сообразила, что рухлядь, которая, как ей показалось вначале, скрывала тело хозяйки, на самом деле – не что иное, как кольчуга. Некогда облегавшая мощное богатырское тело, теперь она свисала широкими неразборчивыми складками.
Наконец, Яга оперлась хвостом, из-под кожи которого, то тут, то там выступали кости, о пол. Избушка закачалась, задрожала и жалобно заскрипела каждым бревном, каждой жердиной.
– Тихо! – рявкнула хозяйка. – Поной мне еще! – и что есть силы, хватила кулаком о стену.
Лачуга съежилась, замерла и заскулила, как побитый пес. Яга в сердцах плюнула на пол и вывалилась наружу. Через распахнувшуюся со стуком дверь было видно, как из-под избы выкатилась ступа и встала на попа. Хозяйка взгромоздилась на нее, взмахнула выметнувшимся следом помелом и резко рванула вверх. Все кругом затряслось, заходило ходуном и утонуло в чудовищном реве и скрежете. По поляне закружили стремительные вихри, которые начали разметывать в стороны прошлогоднюю листву и всякий мусор. Катя проворно прикрыла ладошками лицо и зажмурилась.
Через некоторое время, убедившись, что все стихло, девочка осторожно двинулась к выходу. Но лишь только она достигла порога, как поняла, что дальше не сможет сделать ни шага. Все та же неведомая сила прочно удерживала ее внутри помещения, не давая ни малейшей возможности его покинуть. Катя постояла, повздыхала и решила укладываться спать. Конечно, ее очень тревожила встреча Яги с дочерями. С одной стороны, рассчитывать при этом на благоприятный исход было крайне тяжело: возьмут, да и примчатся сюда за ней. С другой, в душе теплилась надежда, что встреча может и не состояться. Вдруг Яга, за какой душой будет всю ночь гоняться или еще какие-нибудь обстоятельства возникнут. Ладно, там видно будет. В конце концов, если суждено, нужный выход сам тебя найдет.
Девочка вернулась к окну, раскидала ногой валявшийся мусор и уселась на расчищенное место. Улечься на полатях она не решилась – было и противно, и боязно. Опершись спиной о стену, она обвила руками согнутые ноги и склонила голову на колени. Не очень удобно, конечно. Но что делать? Несмотря на то, что под ложечкой неимоверно сосало, усталость и пережитое напряжение взяли свое, и Катя начала задремывать.
Вдруг избушка качнулась и накренилась в сторону порога, будто что-то тяжеленное упало или спрыгнуло на тот край. Да так резко, что девочка чуть не съехала по наклонной, как с горки. Катя моментально пробудилась, уперлась в пол и распахнула глаза.
В дверном проеме к ней спиной восседал огромный черный, как смоль, котище. Он запрокинул голову и блаженно щурился на луну. Наверное, вихри после отлета Яги были настолько сильны, что на время разогнали унылую хмарь над поляной и очистили небосвод. В свете полной яркой луны зловещая тень простиралась через все внутреннее пространство избушки и коварно тянулась к девочке.
– Ты кто?! – в испуге громко выдохнула Катя.
Тот нехотя обернулся, сверкнул недовольным глазом и проворчал:
– Ну, кот я. Не видишь, что ли? Чего кричать-то?
– Я нечаянно, от неожиданности. Прости, пожалуйста, – уже обычным голосом сказала девочка.
– Нечаянно, нечаянно, – передразнил кот. – Только от дела отвлекаешь.
– Смотрю, вы здесь все такие занятые, просто сил нет! – не удержалась Катя. – Сначала одной помешала, теперь – другому.
– Не знаю, чем ты Яге помешала, но мне – точно. Я луной любуюсь.
– Тогда любуйся, любуйся. Я тихо посижу, – почти шепотом сказала девочка и примолкла.
Постепенно все вокруг вновь затянулось прежней мутной хмарью, и через щели в стенах внутрь избушки начали вползать ее промозглые нити. Кот оборотился спиной наружу и уставился на девочку немигающим взглядом круглых желтых глаз.
– Ой! – вдруг воскликнула Катя. – У тебя глаза, как две полные луны! Такие же большие и ясные!
– Хм, – довольно промурлыкал кот, – правильно приметила. Поэтому и на луну люблю смотреть, наверное. Только ее здесь редко видно. Из-за тумана этого промозглого. Фу, сырость терпеть не могу!
– Конечно, – откликнулась девочка, – ни один кот ее не любит. Тогда зачем же ты здесь живешь? Кругом влажно, противно. Еще и Яга ругает.
– Не просто ругает, – сказал кот, – лютует подчас. Все чем-нибудь кинуть норовит или ударить. И это после того, как я ей сотни годов сказки баю. Вот она, благодарность за добро!
– Так ты умеешь сказки рассказывать?! – удивилась Катя.
– А то! – гордо ответил кот. – Самые лучшие! Ведь я же – кот Баюн!
Катя похолодела. В этом крохотном помещении среди ночи она оказалась один на один с таким жутким зверем! Который к тому же еще и дверь перегородил! В голове в мгновение ока промелькнуло все, что она читала про этого ужасного кота. В собрании сочинений Александра Афанасьева, кажется.
Этот огромный кот, как утверждали народные предания, обитал где-то за тридевять земель в тридесятом царстве. Сидел на железном столбе, нападал на путников, которых видел аж за семь верст и питался исключительно человечиной. А когда начинал сказки сказывать, то убаюкивал жертву так глубоко, что сон этот невозможно было от смерти отличить.
Руки девочки непроизвольно потянулись к ушам, чтобы плотно зажать их и защитить от возможных коварных звуков.
– Та-ак, – нахмурился кот, – вижу, и тебе о моем людоедстве и смертоносном мурлыканье известно. Да?!
Катя, скованная навалившимся страхом, сделала над собой усилие и едва заметно кивнула.
– Ну, все! Хватит! – вспылил кот, и его глаза сузились.
Девочка, затаив дыхание, вжалась в стену, как только могла. Баюн вскочил и стремительно двинулся в ее сторону. Но, не дойдя пары шагов, вдруг развернулся и двинулся обратно. Затем влево, вправо. Так он метался несколько минут. Потом замер каменным изваянием и возмущенно возопил:
– Враки все это! Окаянная, такую гадость про меня выдумала! И по всему свету растрезвонила! Про людоедство наплела! А я отродясь ничего скоромного в рот не брал!
Катя с сомнением взглянула на кота и спросила:
– Что же ты мясо совсем не ешь, что ли?
– Совсем! – отрезал Баюн. – Разве что рыбку свеженькую иногда. Я больше молоко люблю, сметанку, сливки. Только вот вкус их давно позабыл. Э-эх!
– Так долго не пробовал? – уточнила девочка.
– Угу, – удрученно кивнул кот. – С тех пор, когда молодым еще был.
– А после, почему не ел? – удивилась Катя. – С желудком плохо стало?
– Да желудок-то здесь причем?! – раздосадовано воскликнул собеседник. – Желудок здесь совершенно не причем! Какой-то желудок выдумала! Не знаешь, так и не говори!
– Ну, не знаю! – с вызовом ответила девочка. – И что?! Ты же ничего не рассказываешь, только раздражаешься!
Баюн несколько успокоился, вздохнул и сказал:
– Эмоции вдруг захлестнули, прости. За долгие годы натерпелся, наверное. А тут еще сметана, как живая, перед глазами встала…
Он немного помолчал, а потом продолжил ровным уже голосом:
– Я еще котенком был, как у меня способности открылись сказки баять. Слух об этом быстро вокруг разлетелся. Вот и начали ко мне с разных сторон подступаться: расскажи да расскажи. А я и рад стараться, что всем удовольствие доставляю. Мало того, стал подмечать, что байки мои успокаивающе действуют. Кто в ссоре и разладе были, примиряются. Кто в тоске и печали, веселеют. Так сколько-то времени прошло – уж в юную пору вступил, – когда однажды мне отец строго так говорит: «Слушай, блаженный! Ты когда думаешь за ум браться? Жить начнешь, как исстари повелось? Давно пора мышей ловить! Учти, задарма никто тебя здесь кормить не будет! Лишний рот нам ни к чему!». Каких мышей, думаю?! У меня с малолетства душегубство отвращение вызывало. Погоревал я, погоревал, потом собрался и ушел, куда глаза глядят. Брел весь день. А к вечеру до деревушки добрался. Слышу, в одной избе ребенок плачет, надрывается. Родители никак сладить с ним не могут. Сел я под окном и принялся сказку мурлыкать. Малыш и угомонился. Хозяйка вышла на крыльцо, приласкала, накормила на радостях. Так и начал от деревни к деревне ходить. Чем отблагодарят, тем и пробавляюсь. А одаривали, надо сказать, щедро. Потом и к именитым дворам стали приглашать, капризных царевен да королевен успокаивать. Ну, из тех, кому ни един жених не мил. И вот как-то призвали меня в терем знатной воительницы. Она с весны до осени по просторам скакала, удалью и силой с богатырями мерялась, целые народы завоевывала. А на зиму спать заваливалась сил набираться. Только уснуть сразу не могла, ворочалась долго. Да оно и понятно: кровь молодецкая гуляет, никак не уляжется, покоя не дает. Надо сказать, я ее скоренько убаюкал. А сам опять по весям отправился. На другой год снова к ней зазвали, потом еще раз и еще. Так и повелось. Только по пятому году дела стали странные твориться. Куда ни приду, всюду с опаской встречают. Детей с улицы бегом уводят, сами в избах запираются, ставни затворяют. Дальше хуже пошло. За вилы начали хвататься. Гонят отовсюду, как чумного. Что, думаю, такое? В толк никак не возьму. В конце концов, когда идти стало некуда, богатырка уговорила у нее в тереме поселиться. И, как виделось, тому рада радешенька была. Что никому, кроме нее, баек моих чудесных слышать не доведется. Поначалу нахвалиться мною не могла. Затем все прохладнее относиться стала. А уж как сюда перебралась, точно с батраком обращаться начала. Только кричит, шпыняет и требует. Знает, что деться мне некуда. Я уж только потом скумекал, что это она обо мне слухи страшные распустила, чтобы окончательно заполучить. Столько времени прошло, а душа нет-нет да болит, что никого больше сказками порадовать не смогу.
Он снова вздохнул и ворчливо добавил:
– А ты: желудок, желудок, почему сметану не ешь.
Девочка, еще не успевшая придти в себя после этого печального рассказа, машинально спросила:
– Кстати, чем же ты тут питаешься?
– Да чем ни попадя, – ответил кот. – Не успела Яга здесь поселиться, как всю живность, словно ветром, сдуло. Даже ягоды с орехами перестали расти. А она, что ни день, есть требует. Ищи, мол, где хочешь. Вот так в поисках промыкаешься, грибок какой ни то захудалый отыщешь, если повезет. Половинку сам съешь, половинку ей несешь. Тут опять брань, крики несусветные. Почему так мало?! Голодом извести хочешь?! Еще и огреть норовит. У нее рука до сих пор, знаешь, какая тяжелая?
И он горестно опустил пышные усы.
Катя поднялась, подошла к коту и нежно обвила руками его шею.
– Бедненький, – прошептала она, – как же ты настрадался! – и сочувственно вздохнула.
А потом добавила:
– Тебе надо уходить отсюда обязательно!
Баюн чуть отпрянул, выпучил глаза и воскликнул:
– Вот ты меня будто не слышала! Куда уходить-то, когда таким жутким чудовищем окрестили?!
– А давай вместе пойдем, – предложила Катя. – Я расскажу, какой ты хороший. Все присмотрятся и убедятся. Потом другим передадут. Так злая молва и развеется.
Сначала кот недоуменно воззрился на нее, точно никак не мог понять, о чем идет речь. Поразмышляв недолгое время, он с сомнением в голосе спросил:
– Ты, правда, так расскажешь?
Девочка утвердительно кивнула.
– Тогда, давай! – радостно выпалил Баюн.
– Собирайся! – бодро скомандовала Катя. – А то Яга, наверное, скоро вернется. Если успеет к дочерям заскочить, мне точно несдобровать. Одна надежда, времени не хватит, если вдруг за какой душой долго гоняться будет.
Тут глаза кота коротко вспыхнули, точно его посетила некая мысль.
– Кстати, о душах ты очень вовремя вспомнила! – взволнованно сказал он. – Сейчас мы ей устроим! – и с довольным видом потер лапы.
Он подскочил к голбцу и принялся открывать дверку. Но та, несмотря на его размеры и мощь, никак не хотела подаваться.
– Слушай, ну ты и время нашел с дверью возиться! – затеребила его девочка. – Не до того сейчас! Бежать надо!
– Да погоди ты! – бросил кот через плечо. – Время еще есть. А это – основной эффект будет!
И торопливо пояснил:
– В обычных домах голбец куда ведет? Правильно, в подвал или подпол. А здесь – в Преисподнюю. Через полый столб, на котором избушка стоит. Вернее, это прежний богатырский хвост Яги, который окостенел и отпал. На его месте у нее сейчас другой, поменьше. Вот она души туда шасть и дверцу накрепко прихлопывает. А мы ее сейчас откроем!
– И все невинные души выпустим?! – догадалась Катя.
– Угу! – кивнул пыхтящий от натуги Баюн.
Девочка бросилась в ту сторону и тоже вцепилась в дверь. Они дружно дернули и … ах! В мгновение ока все вокруг залилось переливчатым сиянием. Из образовавшегося отверстия стремительно потянулся шлейф светящихся пылинок. Они были разные в размерах: какие больше, какие меньше. Но каждая без исключения издавала чистый мелодичный перезвон и сияла цветами радуги. Все это стало вытекать через дверной проем избушки и устремляться к небесам.
Катя, коротко полюбовавшись представшим зрелищем и необычайно довольная своим поступком, спросила:
– Теперь-то бежим?
– Да, – ответил кот, – вот теперь можно.
– Тогда пошли, – сказала девочка, – тут до поваленного дерева совсем недалеко.
Баюн отрицательно покачал головой.
– Нет, – возразил он, – там – только вход, обратно выбраться не удастся. Выход – с противоположной стороны, значительно дальше.
Кате невольно вспомнился испуганный кузнечик. Как он там? Неужели бедолага, притянутый неведомой силой, пересек невидимую границу, где находится коварный вход? Или, может, ему, маленькому и неприметному, удалось все-таки отделаться от губительной магии? Просочиться, вжимаясь в землю, меж травинок и вернуться в родное поле? Хорошо бы.
В это время кот улегся на живот, вполз до пояса под полати и принялся там шарить. Оттуда сразу же поползли клубы потревоженной пыли. Баюн что-то недовольно ворчал, чихал и отплевывался. Судя по доносившимся звукам – громыханию, шуршанию и стуку, – он явно что-то искал.
