Kitobni o'qish: «Анна Павлова и священный рубин», sahifa 4

Глава 4

Ленинград. Апрель 1950 г.

Леня Сергеев следственную рутину сперва недолюбливал. Суеты много, а толку с гулькин нос, а то и вовсе нет. Ему, когда в уголовный розыск пришел, все мечталось о перестрелках, засадах, погонях. И они, надо сказать, тоже бывали, особенно в сорок шестом – сорок седьмом: оружия-то много после войны осталось, вон хоть в поля выезжай и собирай. Бывало, и автоматы изымали. И налеты были бандитские, и погони с перестрелками. Но время шло, и работа уголовного розыска приносила плоды. С каждым годом в городе становилось спокойнее. Вот и ограбление Баженовых, тихое такое себе дельце. Ни трупов, ни вооруженных до зубов бандитов. А работы будет будь здоров. И работа по нему будет сплошной рутиной. Но, к счастью, Леня научился и из нее пользу извлекать. За годы работы в УГРО Леня с какими только людьми не встречался. Бывали очень интересные люди, бывали скучные до зевоты, противные, добрые, злые, завистливые, хитрые, умные, глупые, и все разные. Даже интересно было, с кем его на этом деле судьба сведет?

Увы. Судьба решила оперуполномоченного Сергеева в этот раз не баловать. Сплошь недалекие домохозяйки, няньки с детьми да несколько пенсионеров родом из царской эпохи. Но работать было надо, и Леня добросовестно выслушивал жалобы на дорогой керосин, соседку из верхней квартиры, Зинку – хитрую прошмандовку, что соседские спички ворует, и прочую не относящуюся к делу ерунду, стараясь выудить из нее хоть крупицу полезной информации. Пока не получалось. Вора никто из соседей не заметил.

Видно, пора перебираться в дом напротив, может, майор прав и кто-то из жильцов соседнего дома заметил входящего в подъезд вора.

Леня без особого энтузиазма крутил ручку звонка квартиры на третьем этаже.

Дверь открыли не скоро, и на пороге Леня, к своему огромному удивлению, увидел не бабульку в платочке и не матрону в папильотках, а совсем молоденькую девушку. Хорошенькую, со светлыми кудряшками возле висков и ясными серыми глазами.

– Добрый день, вам кого? – недоуменно глядя на незнакомца, спросила девушка.

– Добрый день, – промямлил Леня, рассматривая незнакомку.

– Вам кого? – нетерпеливо спросила девушка, зябко кутаясь в пуховый платок.

– Простите, – очнулся Леня. – Уголовный розыск. Старший лейтенант Сергеев. Можно войти?

– Раз надо, входите, – отступая в глубь квартиры, разрешила девушка.

– Ищем свидетелей, – входя в сумрачную прихожую, пояснил Леня. – Ваши окна куда выходят, во двор или на улицу?

– Кухня во двор, а моя комната на улицу.

– Вчера в первой половине дня вы были дома? – строгим голосом расспрашивал Леня, стараясь не выдать своей симпатии к хозяйке квартиры.

– Да, я сейчас болею и вчера и позавчера была целый день дома. А это вы из-за ограбления в доме напротив? – проявив чудеса осведомленности, спросила девушка. – Да вы не удивляйтесь. У нас уже все в курсе. Еще вчера вечером соседка заходила к маме рассказать, что профессора ограбили и едва не убили. – Голос у девушки звучал твердо, держалась она уверенно, с нежными кудряшками это как-то не вязалось, и Леня разочарованно вздохнул.

– Да вы не расстраивайтесь, – заметив скисшее лицо Лени, посоветовала девушка. – Зато соседи уже все обсудили и друг друга сто раз обо всем расспросили, и я бы вам посоветовала сходить в одиннадцатую квартиру. Там у нас живет Клара Игнатьевна Бем. Очень примечательная особа. Она у нас вроде местного предводителя жильцов, – усмехнулась девушка. – Все про всех знает, во все дела нос сует, всех жизни учит, и вообще. Весьма выдающаяся личность.

– А вас как зовут? – поспешил уточнить напоследок Леня.

– А меня зовут Леля Дятлова. Но я, к сожалению, ничего не видела, учебник, лежа в кровати, штудировала.

Леня девушку послушался и пошел на пятый этаж к предводительнице местных «команчей». Признаться, идя в одиннадцатую квартиру, Леня ожидал увидеть суровую статную старуху с зычным голосом, похожую на гренадера. И был страшно изумлен, увидев крошечную благообразную старушонку в мелких седых кудельках, с ласковым взглядом выцветших водянисто-бесцветных глаз, в платьице с кружевным воротничком.

– Вы ко мне? – тоненьким слабым голосом поинтересовалась старушка.

– Мне бы Бем Клару Игнатьевну, – с сомнением проговорил Леня.

– Это я и есть. С кем имею удовольствие беседовать? – с нескрываемым удовольствием поинтересовалась старушка.

– Старший лейтенант Сергеев, уголовный розыск.

– Проходите. Давно жду.

Квартира Клары Игнатьевны была такая же крошечная, как и сама хозяйка. Крошечная чистенькая кухонька. Крошечная комнатка с кружевными вязаными салфеточками, с геранью на подоконнике, скатертью, украшенной кистями и вышивкой, старомодными слониками на буфете и фотографиями в резных деревянных рамочках на стене. «Уютное гнездышко девицы на выданье», – отчего-то пришло в голову Лене.

– Присаживайтесь, – любезно пригласила Клара Игнатьевна. – Моя горница. – Клара Игнатьевна с любовью оглядела комнату вслед за гостем. – Вы не поверите, но в блокаду ни один снаряд даже рядом с нашим домом не упал, ни одна зажигалка на нашу крышу не упала. А на чердаке у нас запас дров был, сосед один еще до войны складировал, а сам потом в эвакуацию отбыл. Очень нас выручил. Пережили самое страшное, – часто моргая глазками, поделилась Клара Игнатьевна.

– Гм. – Леня кивнул головой, приготовившись выслушать еще один долгий не относящийся к делу рассказ. – Повезло.

Но Клара Игнатьевна на удивление с воспоминаниями закончила и перешла прямо к делу:

– Так, значит, ограбили Баженовых? А я Клавдии давно говорила: заведи собаку или уж замки посерьезнее поставь. Хотя что замки в наше время, дверь вместе с замками вынесут. Допрыгались. Коллекционеры, – с ноткой злорадства проговорила Клара Игнатьевна, и тут из «божьего одуванчика» превратилась в старую ведьму. Глаза злобно сверкнули, и челюсть щелкнула как-то очень плотоядно.

Леню даже передернуло. Но уже в следующее мгновение все развеялось, как дым.

– Бориса Владиславовича жалко. В его возрасте такое. Охо-хо. Ну да что делать, даст бог, выздоровеет. Так когда, говорите, это случилось?

– Примерно с восьми утра до часу.

– Та-ак, – задумалась Клара Игнатьевна, перебирая кисти на скатерти. – С утра, понятно, народу много шло. Детишки в школу, взрослые на работу, молочницы с бидонами по квартирам. Чужого бы заметили, – очень здраво рассудила старушка. – Надо думать, после девяти, даже, пожалуй, с половины десятого. Матрена с Софьей в это время как раз по домам расходятся. Это соседки Баженовых. Они как внуков в школу проводят, молочницу встретят, так и стоят у подъезда по часу, языками чешут.

А Клара Игнатьевна и впрямь оказалась не промах. Ей бы к ним в УГРО.

– Та-ак, – размышляла она дальше. – В половине первого к Сидорову с четвертого этажа медсестра приходит укол колоть. С ней поговорите. Там когда Галя ходит, когда Катя. Дальше. В двенадцать часов Степка из двадцать шестой квартиры на обед прибегает, ему жена с утра на плите обед оставляет и на работу идет. А он тут недалеко работает, на Фонтанке. Крышу они кроют. Вот. Пообедает скоренько и обратно на работу. – Ленька смотрел на Клару Игнатьевну с восхищением. – Далее. В двадцатой квартире Глафира Викторовна проживает.

– Двадцатая? Так у них окна во двор, – вклинился Леня.

– А ты слушай, не перебивай, – одернула его сердито Клара Игнатьевна. – Глафира работает по большей части на дому, швея, дымит, как паровоз, а муж у нее астматик. Так она в час раз по пять на лестницу выскакивает покурить. Ее расспросите.

Леня только молча кивнул. Не забыть бы.

– Да ты чего сидишь-то? – словно подслушав его мысли, поинтересовалась Клара Игнатьевна. – Записывай, забудешь же, голова садовая. Молодежь…

И Леня, достав блокнот, принялся усердно строчить, мусоля карандаш.

– Дальше. Ивановы. У них комната на улицу выходит. Дед у них целыми днями у окна сидит. Только идти туда надо вечером. Инвалид он безногий. Сам дверь не откроет. Они его утром у окна сажают, чтоб не скучал, у него там и чайник под рукой, и радио, и еду ему невестка в старый ватник заворачивает, и сидит он, горемычный, весь день один-одинешенек. – Клара Игнатьевна печально вздохнула. – А до войны такой мужик был справный. В праздники у нас тут на площади гулянья были, так, бывало, отплясывал, хоть и в возрасте… а усищи были! Из кавалеристов бывших. Ну да что теперь. Так вот, его поспрашивай. А уж остальных ты, наверное, сам обошел?

– Точно. Всех, у кого окна на улицу.

– С ними поговоришь – ко мне зайди. А я пока тут еще подумаю. Может, соображу чего. А тебя кто ко мне направил?

– Леля Дятлова с нижнего этажа, – чуть краснея, ответил Леня.

– Хорошая девчонка. Боевая. Не упусти, – деловито посоветовала Клара Игнатьевна.

Институт востоковедения показался капитану Головко загадочным и полным тайн. Располагался он на Дворцовой набережной в огромном дворце с нарядным фасадом и крыльцом, украшенным тонкими изящными колоннами. Кружевной вестибюль, тонкая вязь лепнины, чугунное плетение перил на парадной лестнице и ощущение какой-то тайны. Запах здесь стоял непонятный, пахло стариной, пылью, сыростью, пряностями, бумагой, стружкой и еще чем-то неуловимым. Всюду ящики, незнакомые предметы, какие-то черепки, истуканы, идолы уродливые. А между всем этим деловито сновали сотрудники в синих халатах, и никто из них не обращал внимания на капитана Головко.

– Иван Иванович, коллекцию 147-12 надо перенести на второй этаж, разбирать ее на первом нецелесообразно, – спускаясь по лестнице вслед за плотным невысоким товарищем в сером костюме с пенсне на носу, деловито объясняла худая высокая гражданка в очках.

– Голубушка Ольга Викторовна, все понимаю, но где же грузчиков найти? Вы же знаете, какие сейчас сложности с персоналом. А наши сотрудники вряд ли справятся, да и риск какой! Это же пятнадцатый век! Нет, нет. Надо как-то иначе.

– Иван Иванович! Иван Иванович! В библиотеке ужасающая сырость, я уже говорила вам, надо что-то решать с вентиляцией, мы книги погубим! И трубочистов неплохо бы вызвать. – Откуда-то из тени вестибюля вынырнула плотная гражданка в синем рабочем халате, с пышной седой шевелюрой и строгим хриплым голосом.

Все трое, прошагав через просторный вестибюль, скрылись в сумрачном коридоре справа. Понаблюдав за ними, капитан без труда сориентировался в происходящем. Судя по тому, что все дергали несчастного Ивана Ивановича, он был начальником, и если не директором института, то уж точно одним из его замов. Следовало его догнать. И капитан, легко взбежав по мраморным ступеням, поспешил вслед за скрывшейся процессией.

Библиотека, куда прошли Иван Иванович со свитой, была роскошной. Все стены обшиты резными деревянными панелями, всюду стеллажи с книгами и коробки с еще не разобранными томами. Посередине беспорядочно стояли столы, стулья, все завалено книгами.

– Мне нужны помощники, мы с Машей не справляемся. Каталог, разбор книг, картотека, а еще сотрудники обращаются, мы так до майских не успеем.

– Да, да. Надо подумать. Но, Лидия Денисовна, вы же знаете, у нас нет ни одного лишнего человека. Такой переезд, коллекция, документы, текущая работа, не знаю. Может, студентов университета привлечь? Старшекурсников? Думаю, разбор библиотеки под вашим руководством комсомольцам можно было бы доверить? Что скажете?

– Извините, товарищи, что перебиваю. Капитан Головко, уголовный розыск, мне бы с руководством института побеседовать.

– Добрый день, – настороженно поздоровался Иван Иванович. – Директора института сейчас нет на месте, он в Москве в командировке, но я заместитель директора по научной работе. А что стряслось?

– Давайте пройдем к вам в кабинет, – уклончиво предложил капитан.

– Да, да, конечно, – поспешил согласиться Иван Иванович и под тревожными взглядами сотрудниц повел капитана вверх по лестнице, на второй этаж, то и дело беспокойно оглядываясь на незваного гостя.

– Прошу вас, проходите, извините за беспорядок. Недавно институт переехал, еще не успели устроиться. Присаживайтесь вот на этот стул, – суетился вокруг капитана Иван Иванович. – Так что же случилось? Я, признаться, озадачен, – усаживаясь наконец за стол, спросил хозяин кабинета.

– У вас работает Баженов Борис Владиславович?

– Ах вот оно что. Да, да. Мы слышали, его супруга звонила. Ужасная, ужасная история, – мгновенно успокаиваясь, покивал Иван Иванович. – Но при чем же здесь институт, надеюсь, вы не подозреваете… – Он не договорил, словно намекая на невозможность самой мысли о подобном.

– Разумеется, нет, – успокоил его капитан. – Но все же вы знали о коллекции Баженова?

– Разумеется. Великолепное собрание. Может, и не имеющее определенной тематики, но ведь оно и начиналось не как научное. И тем не менее некоторые экземпляры достойны музея. Я, признаться, даже намекал Борису Владиславовичу, – смущенно улыбнулся Иван Иванович.

– А многие в институте знали о коллекции?

– Наверное, почти все. Не все, конечно, ее видели, но слышали многие, – постукивая по столу карандашом, равнодушно проговорил Иван Иванович. – Борис Владиславович не делал из нее секрета.

– А с кем ближе всего общался Баженов в институте?

– Думаю, с профессором Голубцовым; потом, наверное, со своим учеником, Кругловым Николаем Сидоровичем. Может, еще с кем-то, но я, простите, не в курсе, – виновато улыбнулся Иван Иванович.

– Ну а недоброжелатели у него были?

– Ну что вы. Мы же интеллигентные люди, это научный институт, у нас очень дружная атмосфера. Исключительно здоровые отношения в коллективе, – мгновенно утратил выражение скуки на лице хозяин кабинета, ревностно вставая на защиту любимого учреждения. Капитан ему не поверил.

– Извините, где у вас тут покурить можно? – Капитан подошел к невысокой крепкой уборщице в ватнике поверх синего халата. В институте было сыровато и зябко. Уборщица энергично работала веником, выметая с лестницы остатки стружки, высыпавшейся из ящиков с экспонатами.

– На задний двор ступай, а то вот на улицу, – ворчливо посоветовала уборщица.

– Это ж надо, сколько мусора, тут и за день не управишься, – покачал головой капитан.

– А тебе-то что? – нелюбезно ответила уборщица. – Шел курить, вот и ступай.

Но у капитана были свои планы.

– Да успеется. У машины мотор перегрелся, вот гуляю. Красиво тут у вас, почти как в Эрмитаже.

– Ну еще бы. Это же царского брата дворец. Вот только не помню какого, – оторвалась от дела уборщица. – Там наверху знаешь какая красотища? Я вот внука своего приводила посмотреть. Беспорядок, конечно, пока. Уже полгода переезжаем. Все еще кабинеты поделить не можем. Все хотят с видом на Неву сидеть.

– Я бы тоже хотел. Какой простор, – кивнул в сторону пыльного окна, выходящего на набережную, капитан.

– Да. Надо бы окна помыть, да не успеваю. Ладно, пойдем-ка вместе перекурим. А то сколько ж можно пылью дышать.

Они вышли на улицу. Свежий апрельский ветер налетел, перехватив на мгновение дыхание, обдал терпким ароматом весны, теплом, запахом реки, оглушил шумом промчавшегося автомобиля. Нева в блеске солнечных искр на волнах разлилась между трех мостов – Строителей, Дворцовым и Кировским, – шпиль Петропавловской крепости взметнулся золотой сверкающей стрелой в ярко-синее высокое весеннее небо. Голубой купол мечети вдали подчеркивал синеву небес.

– Ты гляди, красота-то какая! Господи, как же жить-то хорошо, – счастливо жмурясь, проговорила уборщица и смахнула слезу. – Всегда в такие минуты вспоминаю всех, кто не дожил. Дочку вспоминаю, сына, мужа своего Егора вспоминаю. Соседей, всех, всех. Что вот не радуются вместе с нами, не живут.

От этих полных щемящей горечи и глубокой тоски слов у капитана к горлу подкатил ком, и он, почувствовав, как защипало глаза, повернулся лицом к ветру.

– Вы всю войну в городе оставались? – спросил он, справившись с накатившими чувствами.

– Всю, – коротко ответила уборщица.

Разговор не клеился, надо бы как-то по-другому зайти, соображал капитан, доставая папиросы.

– Меня, кстати, Саня зовут. А вас как? – закурив, представился капитан.

– Мария Савельевна.

– Я, Мария Савельевна, не шофер, я из УГРО, – заговорщицким тоном проговорил капитан Головко.

– Вот оно что, – с интересом взглянула на него Мария Савельевна. – А чего тебе у нас понадобилось?

– Слыхали про ограбление профессора Баженова?

– Ах вона оно что. Слышала, конечно. А только на наших вы зря думаете. У нас знаете какие люди работают? В блокаду сколько народу в ополчение ушло, сколько на фронте погибло. А фронтовиков-героев у нас сколько? А те, кто в эвакуацию не поехал, как они берегли экспонаты, что вывезти не успели, и зажигалки на крыше тушили, и от голода умирали. Не, на наших и не думай, – категорически заявила Мария Савельевна.

– Неужели у Баженова врагов в институте не было, а может, завидовал кто?

– Ну, может, и не все его обожали, но чтобы грабить? Это же не кабак и не притон бандитский. Тут люди интеллигентные работают, порядочные. Не, не. Ты в другом месте поищи. Это я тебе официально говорю.

Может, она и права была. Капитану Головко и самому хотелось думать, что после войны плохих людей не осталось, вычистила она их, да вот только работа эти мечты в прах разносила. Видел он и взяточников, и воров, и убийц, и бандитов, и некоторые из них очень успешно под порядочных людей маскировались, сразу и не распознаешь, с какой гадиной дело имеешь.

Да и вообще. Уборщица была человеком честным, порядочным, добрым и в других видела, как водится, то же. Ему бы найти главного в институте подлеца и сплетника, вот тут бы он наслушался про каждого.

– Ну что, товарищи, какие у нас успехи? – усаживаясь за стол, спросил майор Ерохин у сотрудников.

– Среди соседей свидетелей пока не нашел, но есть кое-какие зацепки, работаю, – коротко отрапортовал Леня Серегин.

– А у вас что?

– В институте сегодня был, – выдвинулся вперед Саня Головко.

– И что там?

– С первого взгляда заведение чинное, благородное, ученые мужи, возвышенные мысли, – усмехнулся капитан. – Но отыскал я там одного типчика. Противный такой типчик, мерзенький, я бы даже сказал. МНС. Младший научный сотрудник. Хотя лет ему уже и немало. Около сорока, должно быть. Но не выдвинулся. Оттого у него обида на весь белый свет, а особливо на успешных своих коллег.

– Ну и чего он тебе наплел, это тип? – с интересом спросил майор.

– Во-первых, про самого Баженова.

– Так-так-так.

– Что нам рассказывала Клавдия Баженова? Дед или отец профессора, простите, не запомнил, был членом экспедиции Пржевальского, заложил начало коллекции и т. д., так?

– Ну.

– А Глущенко, тип этот противный, говорит, что все это вранье. Что старший Баженов ни в какой экспедиции не был, а только в ее организации участвовал и потом по возвращении кое-чего из трофеев тиснул.

– Ну, это, мне кажется, проверить можно. Только какое отношение к ограблению квартиры сей факт имеет?

– Пока никакого. Но Глущенко утверждает, что и вся коллекция профессора складывалась весьма сомнительным образом. В молодости он часто ездил в экспедиции в Среднюю Азию, и на Дальний Восток, и еще куда-то. В Монголию, кажется, у меня записано, – и вот там за копейки у местного населения скупал ценности, или грабил их храмы, или участвовал в раскулачивании их богатеев и говорил, что все ценные вещи собирает для государственного музея, а сам прикарманивал. Во всяком случае, самые редкие экспонаты; остальное, наименее ценное, сдавал в музей.

– А вот это уже серьезно. Только правда ли?

– Согласен. Говорю же, тип наигнуснейший. Даже в одном помещении с ним находиться было противно, буквально задыхался от зловония, – сморщив нос, с отвращением проговорил капитан.

– Ладно. Дальше.

– Дальше. Сын Баженова. Тоже был подлец и негодяй. Папа активно продвигал его по научной линии, помог защититься еще до войны, на кафедру в университете пристроил, а тот был дурак и бездарь.

– Ну, этот факт нам и вовсе не поможет.

– Погодите. Перед самой войной был какой-то неприятный инцидент, вроде как пропала из собрания кафедры какая-то редкая книга. Очень древняя, и вроде как подозрения пали на Баженова-младшего, но тот каким-то образом выкрутился. А тут и война началась.

– Не обижайся, Головко, но все эти россказни больше похожи на откровенное вранье и сплетни. К тому же мерзкие.

– Клевета, одним словом, – поддакнул Леня Сергеев.

– Согласен. И все же я бы кое-что проверил. К тому же Глущенко этот говорит, что Баженов в эвакуации у людей за копейки семейные ценности скупал, когда те от голода помирали. И еще: у Баженова в институте имеются недоброжелатели, у меня есть список. В том числе в него вошел ближайший друг и товарищ Баженова профессор Голубцов. А еще его любимый ученик Круглов. Директор сказал, что у них прекрасные отношения с Баженовым, а Глущенко сказал, это все притворство.

– Ну, если других версий и идей нет, работай с этим, – согласился майор. – У тебя что, Смолов?

– Племянник. С самим Закормухиным я пока не встречался, но справки о нем навел, – тихим задушевным голосом проговорил Иван Дорофеевич. – Отзывы самые хорошие. Ни растрат, ни спекуляций, ни-ни. Каждый год получает грамоты за отличную работу. Член партии с сорок четвертого года. На фронте, правда, не был. Инвалид детства. Какая-то неприятность с ногой. Я сам видел, с палочкой ходит. Сотрудники к нему относятся положительно. Спокойный, выдержанный, требовательный. Начальство им довольно. Женат. Первая жена умерла: поезд, на котором в эвакуацию ехали, под бомбежку попал, погибла. Сейчас женат второй раз. Дочке восемь лет, приемному сыну девятнадцать лет, студент. Соседи говорят, живут дружно. Жена бывшая артистка, сейчас не работает, говорят, франтиха и легкомысленная особа. Весь день пластинки на патефоне крутит, наряжается по последней моде. Но больше ничего предосудительного разузнать не удалось.

– Ну, при ее профессии легкомысленность – это, можно сказать, норма. А с пасынком что?

– Студент, комсомолец. Учится в институте авиаприборостроения. Отличник.

– Образцово-показательное семейство, – вздохнул майор. – Мне не удалось пока побеседовать с Баженовым, врач не пустила. С комиссионками связался. Предупредил насчет Будды. Надо бы со скупщиками краденого побеседовать. Иван Дорофеевич, Саня, займетесь?

– Есть.

Быстрых результатов расследование не дало, но это майора не смущало. Не каждое дело можно нахрапом решить, тем более когда вор работал под заказ, готовился помешивая в стакане сахар вилкой – ложки у них в отделе вечно пропадали куда-то, – размышлял майор.

Ребята уже разбежались по домам, а вот ему уходить с работы не хотелось. В кабинете, что ли, заночевать? Он на этом диване половину блокады прожил, месяцами домой не ходил: сил не было, да и далеко, и служба.

Вздохнул он тяжело от невеселых мыслей, поправил поудобнее пиджак и приказал себе засыпать и ни о чем больше не думать.