Kitobni o'qish: «Обстоятельства места. Сборник рассказов и эссе», sahifa 5

За стол сели все, даже осветители, здоровые такие лбы, бывшие воины- десантники. Главный мафиози сперва пожелал их выгнать, но посмотрел на их голубые тельняшки и вовремя передумал.

Часа через четыре многие играли уже вполне сносно и только один мелкий мафиози (по роли- простой кладовщик супермаркета), не уследил за собой, злоупотребил сыром «рокфор» и чуть не умер.

Утром, когда режиссер проснулся в хорошем настроении, выяснилось, что снимать эпизод больше нет возможности, поскольку на столе остался только черный перец молотый, который бывшие десантники просто не успели доесть к утру.

Пришлось послать с письмом в тот же спецбуфет директора фильма и через полмесяца он вернулся с продуктами, но предупредил, что в спецбуфете активно ругали режиссера словом «козел» и просили больше не беспокоить.

– Бюрократы!– обиделся режиссер.– Будем бороться. В фильме должна быть чистая правда жизни!

Накрыли стол. Собрались снимать, но тут на площадку, пыля, вылетел «мерс»,из которого выполз аж синий от злости сценарист Сучков и хорошо «упакованная» барышня с искренне безумным взглядом.

– Я всё знаю!– сказал сценарист страшным голосом.– Вы осквернили мой сценарий. Вы над ним подло надругались! Вот у меня написано: «Крестный отец, обнимая красотку, лениво жевал ананас!

–Ни фига!– возмутились все.– Вон еще тринадцать штук ананасов!!!

– А красотка!! Где красотка?– заорал сценарист. – Или вы снимаете вот эту Мальвину, или я весь эпизод со жратвой вообще вычеркиваю к такой-то матери!

–Ты не связывайся с ним – шепнул режиссеру первый ассистент. – я его, гада , знаю. Вычеркнет точно. Да и сколько там она съест, доходяга эта…

– Иди покушай, лапуля,– нежно сказал сценарист, после чего сел за стол вместе с барышней.

На двадцать первом дубле в середине тоста за удачную продажу Парижу и Лондону крупной партии отечественных пирожков с творогом, оператор потерял сознание от голода. При этом он сильно стукнул камеру головой и разбил её напополам.

–Ура! – закричала вся группа. – пленка засветилась!!!

– Да, друзья! – повеселел режиссер. – К сожалению теперь весь эпизод придется переснять по новой!

Снова послали директора фильма в спецбуфет, но оттуда его послали еще дальше и вернулся он в Гагры только через полгода на грузовике, полном деликатесов, которые выменял в одном подмосковном кабаке на автограф Киркорова. Вместе с ним в кузове приехала комиссия киностудии в составе двенадцати человек и оба продюсера.

– Ни фига! – обиделся крестный отец -Мафию они будут проверять! Убрать на хрен всех!

Комиссию посадили за стол и оставили наедине с едой и бутылками. Через сорок минут всё было кончено. В живых остался только зампред комиссии, который, к счастью, потерял сознание чуть раньше, чем объелся.

–Чиновников всегда просили не лезть в творческий процесс – сказал режиссер на поминках. Не те времена.!

Через полтора года сцену дня рождения главного мафиози сняли только наполовину из-за хронической нехватки продуктов. Почти все артисты, кроме беременных женщин и лауреатов всесоюзных фестивалей стали подрабатывать массовиками – затейниками в санаториях. На вырученные деньги группа покупала провизию в санаторских ресторанах, но низкий профессиональный уровень актеров все равно не позволял режиссеру довести эпизод до совершенства.

– Кто так ест!!! –слышали с утра до вечера жители курортного городка его страшный крик – Ешь как я!!!

Двухлетний юбилей с начала работы отметили большим скандалом. Кто-то из своих стукнул руководству, что оператор уже седьмой месяц снимает пустой камерой, потому, что все запасы пленки давно обменяли на апельсины, хурму и «Гурджаани».Рассвирепевшее начальство лично приехало в Гагры и, убедившись, что пленку действительно разбазарили, конфисковало оставшиеся полтонны балыка, сто килограммов устриц, восемь ящиков «Гурджаани», объявило всем выговор и уехало.

Чтобы продолжить съемку, пришлось продать кинокамеру, осветительные приборы, а на вырученные деньги купить продукты.

Сейчас обстановка на площадке почти нормализовалась. Ежедневно три раза в день идут репетиции. Аппетит у всех в норме, вес стабилизировался, у многих уже прошло расстройство желудка, и только двое – главный мафиози и автор сценария никак не отвыкнут от дурной привычки: едят в одиночку по ночам, прячась в прибрежных камнях.

Когда закончатся съемки- не знает никто. Одно утешает: сколько бы они еще не тянулись – фильм никогда не опоздает к зрителю. Потому, что продуктов в стране, слава богу, меньше не становится. А мафия – бессмертна!

Наконец- то!

Уже как-то легче… Уже любой может позволить себе запросто выйти и всё сказать вслух, откровенно, принципиально, после чего может сразу войти, если не сильно далеко вышел. Уже как-то спокойнее… Как-то не сомневаешься уже, что куда бы ты не вышел и как бы ты тихо не сказал, всё равно к тебе прислушаются, всё запомнят и никогда этого не забудут…

Уже можно запросто называть фамилии. Не кто-то там, мол, неизвестно кто, не кое-где у нас, как раньше, а можно называть… Вслух, при начальстве! Чтоб у него мороз по коже! Чтоб оно всё треснуло! И не так, как раньше, может, я, конечно, не прав, пусть товарищи меня поправят… а прямо в лоб, прямо по фамилии. Прошу принять меры к артисту Бельмондо! Что он себе позволяет на нашем экране! Что пропагандирует?! Стыдно сказать, но их убогий секс… Нам, конечно, надо поднимать рождаемость, но давайте попробуем своими силами! У некоторых ведь иногда получается без подсказок оттуда…

Надо вот так – принципиально, вслух, чего нам теперь бояться? Потом читаем в газете: Бельмондо сняли! Дошёл сигнал трудящихся! Снимали таких и будут снимать! Есть сведения, что его вообще часто снимают, значит, есть за что!

Главное нам – громко, вслух и вовремя выявить! Треснуть, так сказать, крупную фигуру. Скажем, у какой-нибудь бабки кран потёк. Раньше как: приходит слесарь, долго ищет кран по описанию в специальной литературе, после чего сразу же уходит, сильно потрясённый тем, что представлял его несколько иначе. В доисторический период вышеуказанная бабка могла рассчитывать только на то, что замёрзнет в холодной воде чуть раньще, чем захлебнётся…

Теперь она спокойно выходит прямо на министра, который, наконец, добился разрешения тоже свободно встречаться с гражданами. Ежегодно каждую девятую среду второго квартала с двух часов дня до четырнадцати. Она вслух, громко, не опасаясь преследования, называет второму помощнику его третьего заместителя свой домашний адрес, где жила с детства до того, как потёк кран, и где сейчас уже второй год базируется плавучая рыболовецкая артель.

Группа водолазов жилкоммунхоза совместно с водолазами райпрокуратуры, рискуя жизнью, ныряла неделю и установила, что отпечатки пальцев на кране принадлежат слесарю Зайцеву Н.П. А ещё через год Зайцев Н.П. был найден, задержан и справедливо освобождён от занимаемой должности, несмотря на то, что работал уже не слесарем ЖЭКа, а главным инженером городского мясокомбината.

В свою очередь министр, тяжело переживая беспрецедентный случай невыполнения слесарем задания счёл невозможным дальнейшее пребывание на своём посту, подал заявление и уехал из столицы в совсем маленький городок… Пицунду, где и находится уже восемнадцатый день очередного трудового отпуска…

Могла бы ещё недавно простая бабка без образования скинуть главного инженера и загнать министра на черноморское побережье Кавказа вместо любимой им Прибалтики, причём на целых полмесяца до начала бархатного сезона?!

Следовательно, есть сдвиги, и уже как-то спокойнее, как-то увереннее. Уже чувствуется, что вскоре наши начальники будут отпрашиваться у нас покурить и на всякие совещания, знаем мы эти совещания, – только с разрешения уборщицы!

Пора ставить всё на свои места! Они это чувствуют, потому и притихли. Раньше они руководили самостоятельно – и вот что из этого вышло! Но уже лучше стало, уже свободнее! Недавно на одном заводе в котле клапан заклинило. Внутри кипит, наружу не выходит. Прибегает директор, бодрый такой, радостный.

– А ну, ребята, – кричит, – глуши топку, отрубай электроэнергию, охлаждай механизм, не то шарахнет сейчас!

Но времена-то не те, сильно не пободришься. Коллектив ему говорит. А с коллективом, говорит, кто будет советоваться?! Нас всех, мол, уже буквально мутит от такого волюнтаризма! Принеси, отнеси, врубай, отрубай! А, может, люди иначе думают?!

И всё! И он спёкся! Куда ему деваться? Назначили собрание, дали высказаться каждому. И не зря: столько у трудящихся, оказывается, интересных мыслей, такой живой интерес к проблеме, такой, знаете, творческий поиск! Одни говорят: надо срочно на заводском дворе разбить клумбу и всем коллективом три раза в день ходить нюхать для повышения производительности! Другие с ними спорят: вам бы только всё разбить да ломать, а надо строить. На заводском дворе аэровокзал. Потому что многие трудящиеся часто летают в отпуск…

Сошлись на аэровокзале, и директор, куда ему деваться, согласие дал, тем более, что после того, как котёл рвануло, столько места освободилось – не только аэровокзал – взлётную полосу можно построить, а по бокам – клумбы!..

То есть на лицо очевидное преимущество коллективного решения перед директивным. Разумнее как-то и без волокиты… Если бы не собрание – неизвестно, сколько бы ещё пришлось бы заводской аэровокзал пробивать…

В общем, что хорошо – все наконец поняли, как не надо жить. Ещё немного, и кто-нибудь обязательно сообразит, как надо, и мы тоже узнаем, как он это собирается делать. И поможем ему, какой разговор?.. Выступим, оценим и одобрим. Пусть все слышат: мы – «за»!

Полная анестезия

Вчера из моей квартиры нашего участкового врача «скорая» увезла. Перелом руки с вывихом всех пальцев. Хорошая такая женщина, спокойная, слова от неё не услышишь… Придёт по вызову, сядет тихо в уголочек и всё пишет, пишет… Бывает, оторвётся на секундочку, спросит: «Фамилия ваша, больной, прежняя? А квартиру регулярно проветриваете?» и давай дальше писать.

А вчера, понимаете, руку сломала. То ли авторучка ей попалась тяжёлая, то ли так торопилась на очередной, сорок девятый вызов… Да я ещё с дурацким вопросом из-под одеяла высунулся: дыхательные пути, мол, прослушивать будете, или, как всегда, чёрт с ними?

Тут она как вздрогнет: ах, мол, кто здесь?! Ну, и сломала руку-то об бумагу.

Мне её так жалко стало! Нет, думаю, не умеем мы ещё с врачами обращаться и вообще сильно отстали от уровня нашей медицины, которая долго шла к своим высотам и уже почти дошла. До ручки, без которой врача уже трудно представить. Я вот недавно третий раз попал на стационар с аппендицитом, так у нас один хирург эти аппендициты на спор шариковой ручкой вырезал. Скальпелем у него сроду так здорово не получалось. Да он этот скальпель и видит-то редко, а возьмёт в руку – всё равно как авторучку его держит и всё норовит в чернильницу макнуть.

Врачам сейчас самая неприятность – когда в разгаре дня в стержне паста кончается. Тогда всё! Общая и полная анестезия! Раньше-то лечили по старинке – не больных, а болезни и добились-таки, что болезней стало значительно меньше, чем больных… А тут поспела мысль, что теперь, мол, как раз наоборот надо делать. То есть, болезнь – тьфу на неё, а главное – что за человек к ней прилепился и достоин ли он, как личность, ею болеть. Конечно, сразу выяснилось, что ничего о нас доктора не знают, кроме того, что все мы без исключения хорошо едим аспирин, особенно когда медицина уже ничем помочь не может.

Это был жутко тревожный сигнал, но, слава богу, его всё-таки услышали и повернулись лицом к нашей нездоровой личности и стали нас письменно исследовать. Теперь, если какой-нибудь достойный гражданин, звезда торговли или председатель садоводческого товарищества, из вредности к достижениям медицины вздумает дать дуба, то останется о нём готовый материал для толстой книги из серии ЖЗЛ.

Да что там звезду торговли, меня вон, и то недавно по-современному лечили. После третьего аппендицита вышло мне осложнение на голову: в ней стали появляться мысли. А у меня такая работа, что этого допускать никак нельзя! Да к тому же гудеть начала голова как небольшой трансформатор и коллегам моим спокойно сидеть мешала.

Я с утра – бегом к терапевту. Быстренько рассчитываю, приму сейчас их любимый противостолбнячный, да обязательный – против бешенства, ну там, может, язык покажу, если времени хватит, потом пью таблеточку цитрамона и – на законный бюллетень.

– Ну, нет, – говорит терапевт. – Голова у человека – самое слабое место. Было бы у вас их три, как у дракона, я бы вам, может, и позволил одну цитрамоном травить. А в данном случае, говорит, раздевайтесь, будем лечиться по-настоящему.

Я – за ширму. Он – хвать авторучку и к столу. Ну, спрашивает, раздеваетесь? А как же, говорю. Что, интересуется, сейчас снимаете? Рубаху, сообщаю я. Прекрасно. С длинным рукавом? А как же, говорю. Сейчас начну брюки скидывать… Вот когда начнёте, тогда и скажете. Я же не успеваю записывать! Брюки чьи? Мои! – смеюсь. Прекратите, нервничает терапевт, хихикать тут! Чьё производство? Венгерские, вроде, – говорю, – а, может, каскеленские. Всё, оскорбился он, одевайтесь. Когда выясните точно, чьи брюки, тогда приходите. Наугад мы лечить теперь не будем, довольно!

Кое-как нашёл я с перепугу этикетку: каскеленские, оказывается.

– Значит, вас надо бы их в районную поликлинику, – почесал терапевт затылок авторучкой. – Ну, да ладно, не бюрократы мы…

До обеда он записал обо мне всё. Что вместилось в промежуток от устройства меня бабушкой по знакомству в ясли с литературным уклоном до институтского распределения и приказал зайти завтра с чистой общей тетрадью. За следующий день мы проанализировали и занесли в тетрадь мою несчастную жизнь от свадьбы до развода, причём трижды его душили рыдания и он выбегал на чистый воздух.

На четвёртые сутки терапевт дописал потрясающе дикую историю о том, как Колбасевич подсидел меня на службе, а также отразил начало моей битвы с кульбытсектором за льготную путёвку в Боржоми. После этого он сложил все девять тетрадей в стопку и сказал грустно:

– Интересная у вас была жизнь… Жаль, что мы больше не встретимся.

И знаете, как в воду глядел. У меня с тех пор голову как рукой сняло, я её вообще перестал чувствовать, как, впрочем, и всего себя в целом. Причём без единой таблетки. А если и зашуршит чего-нибудь в организме – вызываю участкового. Она у нас женщина тихая, спокойная, слова от неё не услышишь. Сядет молча в уголочек и всё пишет, пишет. А вчера вот руку об бумагу из-за меня сломала и бюллетень выписать не успела. Вот уж чего, действительно, жаль….

Чтоб я так жил!

Ездил недавно в этот..как его..Ну, там ещё эти живут..такие..у меня где – то записано.

От завода посылали. Езжай, говорят, посмотри там у них это самое…Больше, чем у нас, или меньше. А заодно, говорят, глянь – откуда у них столько этих самых, таких вот, которые, если нажмешь – они сразу туда-сюда, туда – сюда, и свистят..У нас тут таких нет, не спутаешь. И ещё, говорят, посоветуйся там с ними – не желают ли они иногда с нашим заводом обмениваться. Мы бы им посылали наше изделие №7, а они нам хоть чего –нибудь…Или эти самые , которые туда –сюда, туда – сюда..

А там, куда меня послали, всё, чего у нас нет, называется, конечно, по-другому. Чтобы назвать правильно- надо языком достать до лба, и звук при этом выходит такой – ну, короче он у нас тоже получается, но обозначает не это… Походил, посмотрел. Ничего особенного, кстати, не нашел. Всё точно такое же, как наше, если бы оно у нас, конечно, было. Поэтому взял всего понемногу.

Одна вот такая фиговина, сантиметров двадцать от земли, на колесах. Спереди какое-то вот такое, вроде хобота. Сзади дырка. И, самое главное – шнур есть с вилкой. В сеть воткнешь, кнопочку – тюк, и вся фиговина как загудит! Страшное дело. Пробовал потом её в хозяйстве приспособить – не подошла. Ставить некуда. Всё уже заставлено своим. Отдал пацану.

А у них там вообще такой прикол: делают, лишь бы сделать. Что дальше – их не колышет. У них сам человек на последнем плане. Главное – деньги с него состричь. Хорошо, что меня на заводе об этом предупредили. Поэтому я не шибко выбирал, а брал всё подряд. Вот, например, прикиньте: Есть у них такая штуковина. Сантиметров сорок от земли. Слева дырка, справа тоже дырка и всё блестит. Но, что опять же характерно – тоже со шнуром. Воткнешь в электричество – внутри вода – брызг – брызг..! С левой дырки тепло прет как из парилки , а от правой дырки к левой – маленький такой эскалатор все время бежит. И всё! Маразм, короче, полный. Но металла на штуковину ушло – я бы из него три лома сделал для ковыряния асфальта Короче – не сгодился. Отдал пацану..

Ещё одна пакость попалась. Выглядит так: сантиметров пятнадцать от земли, шнур с вилкой, а вилка, вы не поверите – зеленого цвета. Сунешь в электричество – и ничего. Тишина. Только, конечно, дышать легче становится, розовеешь целиком весь, глаза горят и к жене тянет срочно. Это они не слабо придумали, но какой дурак у нас будет на это дело переводить электричество, когда всего полпузыря – и тот же эффект. Шнур оторвал, штуковину отдал пацану.

Потом вот еще что..Очень много у них этих самых, тоненькие такие, бело – желтые…Снаружи бумага такая, ну как вам сказать…А внутри этот.. Такой , желтовато – серый. Они эти бело – желтые втискивают в такую блестящую эту самую, сверху заворачивают тоже в блестящую обертку и на каждом углу продают… Я съел пару штук – гадость натуральная. А на обертке мужик держит эту штуковину в зубах, рожа довольная, и даже как бы дым из мужика идет.

Короче, и своих граждан они там тоже дурят..Обертку снял. Остальное отдал пацану.

А эта, ну, как её…тоже на каждом углу. Да вы её все сто раз в кино видели..Такая…вспомнили? Я уже не говорю про такие вот, которые надевают кто на что натянет..Лежат. Никто не берет. Я взял, хоть мне не надо. Отдал пацану.

Нашел и эти, про которые ребята с завода спрашивали. Нажмешь, а они туда – сюда, и свистят. Взял сто штук. Привез. Правда, на таможне то, что свистит, выкрутили. Вроде чего – то не то насвистывают. А без свистка наши на заводе эту дрянь не взяли. Отдал пацану.

Короче, я это всё к чему… Я бы туда, в этот долбанный как его там… сроду бы не поехал даже под давлением коллектива завода. Я из- за него три футбола по ящику пропустил и два фигурных катания. И явно стал маленько духовно беднее. Но бог бы с ним! Я – то согласился на эту дурацкую командировку ради собственного ребенка. У меня пацан растет – вот такой! Уже десятый год придурку. Так я ему хотел на день рождения чисто импортный лом подарить!

Чтобы к совершеннолетию долбил профессионально, элегантно, не хуже меня чтоб! Я, к слову, на нашем асфальтовом заводе долбильщик номер один! Все знают. Ребята асфальт сделают, в кучу потом свалят, он застывает, а я высококвалифицированно долблю.

Можно, конечно, было проще всего со своего же завода лом этот и вынести. Кто меня поругает? Но своему – то пацану имею я право импортный, чисто зарубежный инструмент подарить!

Вы не поверите: поперся, черт знает, даже точно не знаю куда, чуть всю родную речь там не позабыл, все деньги просадил на эти всякие, как их…чтоб они!

– Как иностранцу, – кричу, – найдите мне в вашей хвалёной, как там её..один единственный лом! Не себе ведь прошу, пацану на день рождения подарить.

Не нашли. Хотя, вроде не хуже нашей страна. Но и не лучше.

Не лечи учёного

(разговор в аптеке в 23 веке)

– Вон те таблетки дайте, пожалуйста, в серой коробочке.

– Как называются?

.– Крекспексфексбрекекекскваксцифин.

– Давно их пьёте?

– Ещё не пил.

– А почему правильно выговариваете?

– А правильно?

– Ну, наверное. Странно…

– Что странно?

– У нас в аптеке никто не выговаривает. А вы где работаете?

– Я не работаю. Я больной. Пожизненно. Вот мне их и прописали, чтобы мог перед смертью маленько поработать.

– Где?

– Ну, вообще, в принципе. Я уже двадцать шесть лет не работаю. У меня, извините, глисты.

-Да, с глистами Вас никуда не возьмут. Но вот то, что вы просите, в серой коробочке – оно не от глистов.

– А от чего?

– Не знаю я. Тут аннотация есть, но она на арабском. Поэтому никто не знает. Но не от глистов – точно.

– Да не надо обязательно от глистов. Мне же вот конкретно его прописали – крекспексфексбрекекескваксцифин. Буду просто пить. Пока не поправлюсь.

– От чего?

– Да мне-то без разницы. Это для поликлиники. Чтоб отчитаться. Ну, оно же лечит? Это же лекарство? Лекарство – нет?

– Да, у нас тут только лекарства. У нас аптека.

– Вот, мне две коробочки, пожалуйста.

– А ещё раз подскажите, пожалуйста, как оно называется?

– Крекспексфексбрекекекскваксцифин.

– Знаете что, идёмте к нам работать, в аптеку. Я с шефом договорюсь. Про глисты не скажу.

– Так мне же работать пока нельзя. Пожизненно. Я ж лечусь. И потом, я вообще не знаю, какие лекарства для чего.

– А у нас тоже никто не знает. Видите, сколько лекарств? Четыре тысячи названий только в нашей аптеке. Когда их вообще не было, никаких, мы знали, какое от чего. Больной спрашивает: -А от спазмов в левом крайнем пальце есть что-нибудь? А я ему говорю: -Видите же, нет ничего кроме левомицетина! И ведь брали же хорошо! На все болезни. Он от всего вообще помогал!

– Ну, и мне дайте.

– А его теперь нет. Есть аналог, в Панаме делают. Но это как бы уже и не левомицетин. Это как бы его стопроцентный аналог. Крекспексфексбрекекекскваксцифинмицетин. Но точно выяснить не можем. Аннотация-то на панамском языке.

– А что, есть уже панамский язык?

– Не знаю. У нас же аптека. Не институт иностранных языков. Тут всякие лекарства. Чёрт их знает, от чего.

– Раз левомицетин от всего, то,может, аналог как раз и вылечит от этих, которые глисты?

– Не знаю. Наверное, нет. На панамском языке всё. Чёрт его знает. Но продаём всё равно как крекспексфексбрекекекскваксцифинмицетин. У нас другого товара просто не бывает. У нас поставщик – серьёзная фирма. Наш надёжный партнёр. Они дублёнки возят из Турции, а им к каждой дублёнке полагается взять триста килограммов лекарств.

– А вот каких лекарств?

– Э! В Турции не знают. Они у них просто есть. Всегда. Тысячи тонн! А откуда берутся и какие – туркам по барабану. Они ж дублёнки продают. И потом – все же аннотации на чешском языке. А в Турции по-чешски никто не чешет. Привозят сюда, а наши здесь уже сами переводят на арабский и на панамский.

– Так вы бы лучше с чешского сразу на казахский, на русский, всё полегче.

– Ну, вы даёте! Мы же с серьёзной фирмой работаем. Наш надёжный партнёр! А у них переводчики только на арабский и панамский. Редкие люди. Что ж их – увольнять, потом новых брать или старых переучивать? Знаете, сколько тогда пачка таблеток стоить будет?

– Да они и сейчас… Я, если бы работал, то на этот ваш крекспексфексбрекекекскваксцефин сроду бы не накопил. Я вот сейчас эти, которыми болею, оптом продаю, мелким, правда. В одну восточную страну. У них там вообще их нет, или не такие. Поэтому небольшую прибыль имею. На пачку лекарства хватит.

– А что они их там? Это самое? Едят?

– Не знаю. Это не моё дело. Я оптом сдал и забыл. Мне в поликлинике сертификат качества дали. За товар отвечаю. Берут хорошо.

– Да вы сумасшедший! Зачем же вам лечиться? Бизнес пропадёт, вы что?!

– А я никогда и не вылечусь! Никто же не знает, какое надо лекарство, но мне в поликлинике сказали, что раз они поликлиника, то должны мне посоветовать лечиться! И прописали крекспексфе…

– Не надо, я уже почти запомнила. Но оно же от другой болезни.

– От какой?

– Вы меня совсем запутали, больной! Да я, честно, не знаю. Аннотация же вот, смотрите – на арабском.

– Вот и мне в поликлинике тоже сказали: мы, мол, точно не знаем, от чего оно, но вы попейте. От какой-нибудь болезни всё равно поможет.

– А какая у вас ещё болезнь?

– Ну, вот то, что двадцать шесть лет не работаю… Больше, вроде, ничего нет.

– А голова не болит? Может, болит? Потому, что у нас для головы как раз есть таблетки растворимые, шипучие. Название попробую повторить: крекспексфексбрекекекскваксцифин. Правильно?

– Правильно. И что, они лечат?

– Они, наоборот, не лечат, от них как раз голова начинает болеть. Но шипучие и растворяются в бензине моментально.

– Ну, чтобы моя голова начала болеть, мне ей надо сперва поработать! А работать мне нельзя пока не вылечусь. Так в поликлинике сказали.

– Всё! Я всё поняла. Я вам сейчас дам одно лекарство. Редкое. Нам фирма-поставщик, наш надёжный партнёр, всего семь упаковок выделила. От него страшно болит голова! И работать ей перед приёмом не надо!

– Сами принимали? Действуют?

– Нет, сами не принимали. Нам зачем? Мы его для крупных бизнесменов держим. Они же без головных болей не могут бизнес делать. А самостоятельно голова у них без дорогих специальных лекарств никогда не болит. Вот от нашего крекспексфексбрекекескваксцифина так башка трещит, аж с трёх метров слышно!

– А называется правильно? Мне тогда надо в поликлинику сообщить. Потому что от глистов у вас ничего нет, а про голову они мне ничего не говорили.

– Так вы сами прочтите, у вас получается. Вот, в жёлтой коробочке.

– Вот это? А! Крекспексфексбрекекекскваксцифин. То же самое, что ли, аналог левомицетина?

– Да бог с вами! У нас все лекарства разные, вы что?! Коробочка жёлтая? Жёлтая. А вон та серая. А вот красная! Называется, конечно, так же, это да. Но аннотации-то на все лекарства разные. Одни на арабском, другие на панамском. На китайском и норвежском. Даже на эсперанто есть, но очень мало. Для своих держим.

– Ну ладно, давайте две штуки. Одну жёлтую и три красных. Мне всё равно же не лечиться, а только пить прописали. Названия совпадают. Начну принимать, что-нибудь вылечится, а что-нибудь всё равно заболит.

– Конечно!!!

– Тогда, если что, я снова к вам. Вы так хорошо объясняете всё, просто приятно.

– К нам, к нам, конечно! Нам фирма, наш надёжный партнёр, на днях завезёт крекспексфексбрекекескваксцифин в полосатой упаковке. И в голубой с цветочками! И розовые – в бабочках! Я образцы лично видела. Ну, там такие упаковки – вааще! Полный отпад! Лаковые, блестят, как не знаю что! Их при женщинах достанете – так все женщины ваши!

– Э, нет! Мне в поликлинике чётко сказали. При вашем, говорят, заболевании – никаких женщин.

– Так чем вы, простите, я забыла – болеете?

-Болезнь- то сама хорошая. Глисты. И вот двадцать шесть лет не работаю ещё. Две болезни, выходит. Но тут хоть есть надежда, что вы аннотации переведёте и можно даже нечаянно вылечиться.

А вот от женщин, врачи говорят, вообще никаких лекарств нет, не было никогда и не будет. Вот в чём весь ужас!!

О чём речь?

(примерная стенограмма универсального стратегически-тактического текста-самоучителя для докладчиков)

Товарищи! (аплодисменты) Сегодня у нашего коллектива замечательный день (аплодисменты). Он навсегда останется с нами (аплодисменты). Каждый из нас, не жалея себя, старается сделать всё, чтобы он наступил (аплодисменты). И он наступил, товарищи! (Бурные аплодисменты. Все встают). Садитесь, товарищи! (аплодисменты. Все садятся). Давайте оглянемся назад (аплодисменты. Все оглядываются). Мог ли бы ещё вчера кто-нибудь представить себе, что уже сегодня, а не завтра, этот день придёт! (аплодисменты). Не все, конечно, верили в это, но они глубоко просчитались. (оживление в зале. Аплодисменты). И не на них, к счастью, мы опирались в достижении цели! (Смех в зале. Аплодисменты) А совсем на других (аплодисменты). И только потому мы её, товарищи, достигли! (аплодисменты. Все встают). Садитесь, товарищи! (аплодисменты. Никто не садится). Я говорю – садитесь, товарищи! (бурные аплодисменты. Все садятся). И достигнем её ещё не раз, если понадобится! (все встают. Аплодисменты). Пусть это зарубят себе на носу те, кто в нас сомневался! (оживление в зале. Все садятся). Правильно я говорю, товарищи?! (возгласы с мест: «А как же!» Аплодисменты. Все встают). И мы с уверенностью можем сказать, что наш коллектив и впредь будет идти вперёд семимильными шагами! (аплодисменты). Садитесь, товарищи! (Никто не садится). Хорошо, товарищи, пусть тогда сядут только те, кто внёс наибольший вклад в дело приближения сегодняшнего замечательного дня! (бурные аплодисменты. Все садятся).

Но вместе с тем, товарищи, наш сегодняшний день являет собой яркий пример того, как не следует идти к намеченной цели! (аплодисменты) Сегодня мы, к сожалению, не можем с полным правом сказать, что достигли её законным путём (аплодисменты). Каждый из нас втихомолку делал всё недопустимое, чтобы добраться до цели обходным путём. Позор нам за это! (бурные аплодисменты. Все встают). Садитесь, товарищи! (все садятся). Давайте оглянемся назад (аплодисменты. Все оглядываются). Мог ли ещё вчера кто-нибудь представить себе, что уже сегодня, вопреки здравому смыслу, элементарной логике и несмотря на полнейший завал в нашем общем деле, этот день придёт? (аплодисменты). Но ведь он, к нашему стыду, пришёл! (бурные аплодисменты. Все пытаются встать). Не надо, товарищи! (все перестают пытаться).

Не все, к счастью, верили в это, и они оказались правы! (оживление в зале. Аплодисменты). Действительно смешно, что не на них мы опирались в достижении цели! (смех в зале. Аплодисменты). А совсем на других! (возгласы негодования. Аплодисменты).

Не могу без содрогания говорить о том, какими путями мы её достигли! (аплодисменты. Все встают). Садитесь, товарищи! (никто не садится). Я кому говорю! (бурные аплодисменты. Все садятся).

И если только кто-нибудь попытается достигнуть её ещё хоть раз такими средствами – не будет им прощения! (все встают. Аплодисменты). Пусть это зарубят себе на носу те, кто сомневается! (оживление в зале. Все садятся. Правильно я говорю, товарищи? (возгласы с мест: «А как же!» Аплодисменты. Все встают). И мы с уверенностью можем сказать, что наш коллектив ни за что не позволит себе впредь идти вперёд семимильными шагами на глиняных ногах! (Аплодисменты). Садитесь, товарищи! (никто не садится). Хорошо, товарищи, пусть тогда сядут только те, кто внёс наименьший вклад в дело приближения этого недоброй памяти дня! (бурные аплодисменты. Все садятся).

Но вместе с тем, товарищи, наш сегодняшний день являет собой яркий пример того, как следует идти к намеченной цели, избавившись от позорных пятен! (аплодисменты). Сегодня, товарищи, учтя наши ошибки и промахи, мы можем с полным правом сказать, что не напрасно его ждали! (аплодисменты). Каждый из нас, сделав глубокие выводы из наших упущений, не жалея себя…

(И так далее по предложенному тексту до полного общего изнеможения).