Kitobni o'qish: «Лета середина»

Просто утки

Пара уток в центре города миллионника. Двадцатое апреля. Площадь Ленина, в районе научной библиотеки эта парочка выбрала местом прогулки. Мелкий весенний дождик превратил площади и улицы города в приятные болотца, наполненные выползшими из недр земли дождевыми червяками.

В канун Чистого четверга страстной недели это явление дикой природы в шумном городе почти никто не заметил. Но это только на руку окружающему нас миру живой природы. Мы привыкли замечать лишь образы и символы на экранах наших мониторов. Кричащие нелепости вроде буквы Zет в триколоре, распятой на фронтоне оперного театра на другом конце площади Ленина, напротив библиотеки.

В годину войны, функции учреждений культуры выполняют бордели, и лишь утки остаются утками, напоминая людям о простых, и в то же время, безусловных циклах живой природы, побеждающих смерть, безумие и ненависть человеческих особей друг к другу.

Камешки на память

Которое утро, просыпаясь, пытаюсь понять: где я. Этот эффект возник после посещения Сахалина, спустя сорок лет, как я уехал с острова. У внезапного возвращения была веская причина: мои одноклассники собирались праздновать сорокалетие окончания школы.

И вот, моя давняя мечта сбылась, но сбылась она вовсе не так, как я себе это представлял.

Очевидно, что это была настоящая авантюра, от которой я все еще не оправился. Понимание того, что это возможно случилось со мной в первый и последний раз, добавляет дополнительных эмоций в мои впечатления от поездки.

Всё оказалось не таким сложным, как представлялось вначале. Я легко забронировал билеты на самолет, и что самое важное, рейсы не отменились и не перенеслись, несмотря на внезапное начало активной фазы спецоперации. Я списался с одноклассником, и он предложил остановиться у него, что решало проблему с размещением, и, самое главное, существенно уменьшало расходы на поездку. Я рисковал, но в то же время, я чувствовал силы для этого. Едва ли мне удалось бы найти более удачный повод. Я убедил себя, убедил подругу, она заняла мне денег и я, как это ни удивительно, в назначенный срок отправился в Москву, а уже из Москвы вылетел самолетом в Южный, где меня встречал мой школьный приятель, у которого я планировал остановиться на две недели.

Встречу одноклассников назначили провести в ресторане, куда собралось более тридцати человек, включая ребят с параллельного класса. Эмоциональную составляющую можно опустить, потому что я действительно не слишком погружался в эмоции – и без того хватало впечатлений, которые мозг фиксировал на уровне заметок: одного взгляда, порой, было достаточно, чтобы не задавать глупых вопросов. Никто никому, кажется, их и не задавал. Где, как, с кем, прошли эти годы – оказалось вторичным. Главным оказалось то, что мы есть, что мы существуем, что мы живы. Может быть, и не так живы, как бы этого хотелось, но, тем ни менее, продолжаем свое существование. Кто-то в режиме доживания, кто-то, целиком посвятив себя семье, детям, кто-то отчаянно пробует эту жизнь на вкус, до последнего надеясь на перемены. Мы успели сказать друг другу ровно столько, сколько успели сказать между второй и четвертой рюмкой водки, перед тем как пойти танцевать.

Мы не в силах повлиять на восприятие себя другим человеком, мы можем только оставить впечатление, и другому человеку предстоит решать, так ли оно важно для него, чтобы помнить о тебе, думать, сравнивать с тем, насколько удачно и интересно прошла его собственная жизнь. Гораздо важнее оценить то живое, что в нас осталось, насколько достаточен этот ресурс, чтобы сохранить в себе желание жить дальше.

Но впереди еще были встречи не только с людьми, но и с природой, с местами памяти, с тем неизвестным, и не до конца разгаданным, что осталось в прошлом. Да и теперь, спустя сорок лет, оно не спешит раскрыться, а лишь дает некие намеки, замыкая круг времени.

Мишкина мама так и не захотела встретиться с одноклассниками сына. Накануне я позвонил ей, чтобы договориться о визите, но даже спустя двадцать лет с его смерти, боль от потери слишком сильна, чтобы пережить ее еще раз.

На столе у меня осталась горстка разноцветных камней, которые я собрал с берега Охотского моря. У самой большой мечты, должно быть какое-то материальное воплощение, а большего и не нужно, наверное.

Чтобы понять, что ты аутист, не обязательно ездить так далеко, разве что для того, чтобы убедиться через сорок лет, что ты действительно где-то на краю земли закончил школу, что еще есть живые свидетели, которые могут это подтвердить. Да, я изменился, разжирел, но все же не настолько, чтобы это сделало меня неузнаваемым в глазах бывших одноклассников.

Мне удалось осуществить все свои планы, и не застрять надолго в чужих мне мирах. Я вовсе и не собирался в них глубоко погружаться. Моей целью было посетить знакомые с детства места и убедиться в том, что они больше для меня ничего не значили. За исключением пика Чехова, куда я поднялся в последний день весны 2022 года. Я совершил во истину петлю во времени, через сорок лет вернувшись в то место, где я чуть было не замерз с приятелем, оставшись на вершине ночевать в полуразрушенном храме богини Аматерасу, где нам едва нашлось места для двоих, и который я принял за геодезический объект, стоящий на самой вершине горы, пронзаемый кинжальными ветрами со всех сторон.

Это было самым важным событием во всем моем путешествии. Ни рыбалка, ни поездка к морю, ни даже встреча с одноклассниками не принесли мне тех эмоций, ради которых стоило бы проделать путешествие на край Земли.

Никакая физическая близость не делает людей ближе друг к другу, если между ними стена. И это не стена во времени, ни социальные барьеры – это мое желание оставаться на дистанции со своим прошлым, от которого я хотел услышать слова, которые бы приблизили нас друг к другу, но таких кодовых слов не существовало. Всякое приближение чревато непониманием и обидами. Мне есть с кем разделить свое одиночество, если на то пошло, и у меня вовсе нет никакого желания «открыть другому человеку душу» или выслушивать его объяснения, как и почему так, а не иначе сложилась его собственная жизнь.

Одноклассники осторожно интересовались, чем я занимаюсь. На что я честно отвечал, что ничем. Они удивлялись и в голос заявляли, что хотели бы так же жить, ни перед кем ни отчитываясь. На самом деле, никого не интересуют люди, которые в жизни ничего не значат. Я не значу в жизни ничего, но, тем ни менее, я счастлив, как никогда прежде.

Поездка на Сахалин превратила мою жизнь во временные театральные подмостки. Я нигде не узнавал себя: ни на улице, где стоял мой дом, ни в спортивной секции, где я несколько лет занимался спортом, и которая превратилась в обычный тренажерный зал, ни на реке, ни в роще, ни на остановке общественного транспорта: все изменило свои очертания и вовсе не желало соответствовать моим представлениям о былом. Я дважды подымался пешком на Горный воздух, куда мы бегали для тренировки выносливости каждый вторник, но и там всё изменилось.

В конце концов я плюнул, и больше не искал совпадений. Их не было. Мое появление здесь было столь же случайным, как и визиты других, известных гораздо более меня людей, настигающих меня повсюду, где бы я не находился: театр имени Антона Чехова, музей Чехова, пик Чехова, и даже город Чехов, лежащий в руинах. В музее Чехова, за просмотр экспозиции на втором этаже требовали доплату шестьдесят рублей – я отказался, и Чехов, установленный во дворе, явно был недоволен моим поведением.

На Сахалине было прохладно, и почти ничего не напоминало мне о лете, я о нем и не думал. Я все пытался себе вспомнить, такими ли туманными и холодными были дни в конце мая, когда я жил здесь. Лето для меня все еще не вошло в полную силу. Я уже вкушаю его плоды, но слишком отстраненно, так, словно бы я его не ждал, не считал дней до отпуска, не строил на него планы. Я и вправду не ждал, не строил планы, не рвался взять от него по максимуму в отместку за долгую и скучную зиму.

В таком режиме годичный цикл воспринимается более ровно, без резких смен сезонов. Это существенно облегчает мне жизнь. Вероятно поэтому у меня не слишком много общих тем для общения с людьми. Меня мало волнует то, что обычно составляет фон их ежедневных забот, на семьдесят процентов связанных со сменой сезонов. Мне даже нечего им рассказать о себе, так, словно бы я только что проснулся после долгой спячки, в которой видел удивительные сны, поверить в которые невозможно, сколько ни суетись.

Подножье у пика Чехова увешано предупреждающими табличками, о наличии в этих местах медведей. Туристам предлагается издавать громкие предупреждающие звуки, в том числе, включать на полную громкость радио и магнитофоны. Единственные туристки, которых я встретил уже на обратной дороге с горы, были две девушки с лыжными палками. О их приближении я заранее был предупрежден звуками «Ласкового мая». Менее чем через месяц после этой встречи Юра Шатунов умер от инфаркта. Возможно, духи горы приняли жертву. Сама фамилия Юры как бы намекает на связь с хозяином тайги, правда, эта очевидная связь пришла мне на ум намного позже его внезапного ухода.

Даже угроза встречи с хищником не заставила бы меня отказаться от удовольствия общения с величественной природой острова. Впрочем, «величественной» это слишком литературное слово, чтобы описать те эмоции, что я испытывал. Мне, по правде сказать, было вполне комфортно. Единственный раз, когда я оступился и покатился кубарем сквозь заросли курильского бамбука с горы, я был поражен мягкости своего приземления.

Рыба ищет, где глубже, а человек, где вода.

Меня тянула на Сахалин вода, и я поэтому хотел попасть на рыбалку, памятуя о том рыбном изобилии, в которое я окунулся в конце семидесятых, после нашего с матерью переезда сюда с матерью с Украины. Я брал бутерброды с лососем на завтрак в школу, но возвращал их не съеденными, предпочитая рыбным деликатесам, аскетические наборы из школьной столовой по символическим ценам.

На этот раз за рыбой пришлось ехать на речку за триста километров от города. Мне не удалось поймать ни одной рыбешки, но зато я был достаточно усерден в том, чтобы не дать рыбе сорваться с крючка, подхватывая ее у самого берега с удочки приятеля. Рыба была живой. Все, что от меня требовалось – это убить ее одним ударом. Я так наловчился, что даже слышал, как рыба испускает дух, когда я бил ее палкой точно в основании головы. Впервые в жизни я задумался над тем, что рыба – это живое существо, и всякий раз просил у неё прощения, перед тем как лишить жизни.

Я довольно быстро потерял к рыбалке интерес, и вскоре стал в тягость своему попутчику, не разделяя с ним ни его радостей, ни разочарований.

После рыбалки я купил краба на рынке за тысячу рублей, а мой товарищ два литра пива.

– Ты пиво-то пей, что ты на краба налегаешь? – говорит мне приятель.

– Хочешь – пей, что я пива в своей жизни не пил?

– Краб – это закуска.

– Да ты сам смотри сколько пропускаешь? Кто так краба ест? Фаланги ты кому оставляешь?

– Ты достал! Корейца краба есть учишь!

– Да какой ты кореец, Генка, ты – эскимос. Ты же жару не переносишь.

– Сам ты эскимос, зря я тебя на рыбалку взял, пить не пьешь, а только продукты переводишь. Я тебя пьяным еще ни разу не видел.

Хозяйка, которой я отдал выделенный мне из улова трофей, запекла рыбу в картофеле, приготовив отменное блюдо, но как рыбак я чувствовал себя уязвленным. Я еще помнил те времена, когда мы ловили рыбу голыми руками, выстроившись цепью вдоль русла река, в которую заходил лосось на нерест. Первый человек, стоявший в цепи, метал в рыбу камень, и, если ему удавалось ее оглушить, остальные ее добивали. Этим человеком, метавшим камень был я, и придумал этот метод лова тоже я. Мы оказались на берегу без каких-либо снастей в компании строителей из организации, где отчим работал прорабом. Мне было четырнадцать. В те былинные времена коллективные выезды рабочих коллективов на природу были обычным делом. Время смыло былые забавы, оставив по берегам обрывки сетей.

В этот раз мне больше повезло с листом морской капусты, который я нашел на берегу Охотского моря. Я приготовил из него отменный салат, послуживший отличной к семейному ужину. Супруга приятеля делала вкусные блюда, а я покупал водку, но вечер никогда не затягивался слишком долго, за исключением первой ночи, которую я провел на полу. Перепив водки, я решил держаться ближе к земле, чтобы успокоить свое головокружение.

Я скучал по дому, по привычной мне обстановке, по Вере, с которой я мог проявлять себя, не заботясь о том впечатлении, которое я произвожу. К счастью, мне удалось выдержать это испытание временем и, напоследок, одноклассница из параллельного класса неожиданно подарили мне полный пакет мороженной рыбы килограмм на пятнадцать, перед самым отъездом на материк. Так Сахалин отметил мое возвращение, не позволив мне улететь домой без трофеев. Правда, на этот раз, это была дань дружбе, выдержавшей испытание временем и расстоянием.

Последние два дня перед отлетом я провел, гуляя по парку. Парк в Южном был лучшим местом в городе, и время его изменило к лучшему. Я отказывался от всех предложений, которые как-то могли бы повлиять на мое внутреннее равновесие. Выполнив все пункты своей программы, я не хотел рисковать. В Москве меня ждали дела. На этот раз посыпалась плитка в санузле. В пятницу мой самолет приземлился в Домодедово точно по расписанию. Вера вызвалась приехать на выходные ко мне, чтобы помочь с ремонтом. Ее приезд оказался как нельзя кстати. Она помогла мне уравновесить мои далекие от реальности мысли с необходимостью действовать, чтобы быстро решить проблему и вернуться к ней на дачу, где меня ждал заросший травой участок.

Тернии

Через неделю после возвращения я уже косил траву на садовом участке, запущенном с самой весны. В окружении буйной растительности и теплого климата Черноземья, я чувствовал себя гораздо комфортнее, чем в сахалинских лесах, на ставших мне чужими улицах и дорогах, в по-осеннему прохладном и туманном климате острова.

Из осени я вернулся прямо в лето. Дни стоят прямо золотые. Они летят один за другим, освещенные ровным солнечным светом. Птицы свили гнездо под крышей и теперь сторожат его и днем и вечером. Утром я слышу, как они пробираются куда-то вовнутрь, но это только если я сплю не крепко. Все бы хорошо, но порой мной овладевает скука. Особенно в первое время, когда я еще не обвыкся со своим безмятежным времяпровождением и пытался разнообразить его разного рода напитками, в которых часто не угадывал меры.

Место для отпуска выбрано тихое, но днями и ночами над дачами летают военные самолеты, намекая на относительность покоя в современном мире. Мой отпуск затянулся.

Каждый день я намечаю небольшие планы и их выполняю. Обычно я занят чем-то с утра, что освобождает мне весь оставшийся день без остатка.

Странно, что именно о такой жизни я и мечтал всю свою жизнь. И вот, когда она наступила, я не слишком склонен доверять её постоянству. Хотя почему? Меня почти все в ней устраивает. Я постепенно утрачиваю интерес к внешним событиями и нахожу утешение в мелочах. Природа меня успокаивает, я получаю удовольствие от общения с нею. Можно даже сказать, что я живу с ней в гармонии. Летом это не сложно. Я и не заметил, как пролетел первый его месяц, так как будто я проспал завтрак, и меня разбудили уже ближе к полудню.

Вечерами здесь такая концентрация природного движения, звуков, что порой кажется, еще чуть-чуть, и всё вокруг с тобой заговорит. Не хватает некой малости, запаха травы, глотка волшебного настоя, и мир покачнется и поглотит тебя целиком. Самые бессмысленные и раздражающие звуки издают люди, словно специально нарушающие эту гармонию.

Меня окружают шаркающие ногами досужие до всего старики, которым, тем ни менее, удается подобраться ко мне незаметно, когда им это нужно, чтобы задать мне внезапно вопросы, ставящие меня в тупик.

– А вы кто?

– Я Алик.

– А вы не Петин брат?

– Нет, я его сват.

– А где хозяйка, с ней все в порядке? Почему она не приезжает?

– У нее дела.

– А так вы ее друг? (Подразумевая любовник)

– Я ее коллега.

– Нет, вы скажите, кто вы, иначе мы ей сами позвоним.

– Звоните. Кажется, вы в прошлом году уже приходили, и мы знакомились.

– Так это были вы? Я вас не узнала. Вы тогда с компьютером были.

– Ну, а теперь я борщом и рюмкой водки.

Людей раздражает, что кто-то не считает должным отчитываться перед ними. Их гложет любопытство, которое они готовы удовлетворить любой ценой.

В полночь меня разбудили соседи, у которых сломалась их дрянная скважина, с помощью которой они наполняют свой бассейн. Мне пришлось встать, натянуть шорты и плестись на свет и шум, чтобы узнать, что, собственно говоря, происходит, и как долго они собираются греметь у меня под окнами своими трубами, несмотря на поздний час.

Рабочие пригрозили перспективой продолжать работы до утра и дали телефон начальника. Начальник не спал и был в курсе событий. Он был целиком на стороне заказчика и взывал к моей гражданской солидарности. Работы по ремонту скважины проводились во дворе как раз того дома, откуда ко мне постоянно поступали запросы на тему: кто я такой, и что я здесь делаю.

Делать нечего, я решил не поднимать еще большего шума, вернулся к себе во двор, облился холодной водой, принял таблетку «феникса», закрыл все окна и постарался уснуть. Через пятнадцать минут все срочные работы были свернуты и, уже засыпая, я, не веря собственным ушам, услышал, как ремонтники отправились восвояси.

За утренней чашкой чая я получил от соседа извинения за шум и краткое объяснение сути событий, нагрянувших так несвоевременно.

Извинения я принял, но от сочувствия жертвам воздержался, поскольку и сам, в некоторой степени пострадал. Во тьмах у меня разбилась недопитая рюмка водки, которую я непредусмотрительно оставил на столике во главе постели, и мне пришлось со слепа сметать осколки в совок, браня по чем попало тот сорт людей, которым жизнь попускает до времени чувствовать себя ее хозяевами.

Ну, а в целом, должен себя похвалить: я не ругался, не повышал голос, не угрожал, не взывал к совести, и все же одержал победу своими слабыми силами, не привлекая ответственные государственные органы или общественность, которой, судя по всему, было плевать на то, что происходит у них под окнами.

Я не слишком высоко ценю человеческую солидарность. Люди, по природе своей, подлы и трусливы, даже если они состоят членами садового товарищества, призванного делать жизнь его членов комфортной и безопасной.

Я должно быть действительно устал от людей и поэтому избегаю всякого общества. Люди, заботящиеся о своих или чужих детях, дети, ухаживающие за своими престарелыми родителями – все эти обреченные на сочувствие и общественное внимание темы, мне не интересны.

Водка мне надоела, я бы, наверное, с удовольствием нашел ей альтернативу, но сделать это в наших суровых домостроевских краях не так-то легко, а всякое усилие я презираю.

Утром я полил огород и, поев борща, неожиданно уснул. Мне снилась женщина, заказавшая мне СПА-процедуры в подарок. Она была некрасива, но энергична и при деньгах. Я был ей безмерно благодарен, мои мозоли на ногах обрели новенькую кожу, и, в целом, я преображался прямо на глазах, но, в итоге, мы по случайности сели с ней в разные поезда. Я успел заметить, как она украдкой вытирает платком слезы, а может поправляет потекшую тушь. Я был один, она – в обществе подруг, и это обстоятельство настраивало меня на утешительный финал. Наверняка, они сядут в каком-нибудь кафе, и будут вместе обсуждать события непростой своей доли женщины в летах.

А все же, даже во сне, мне пришлось пережить не слишком приятные ощущения бессмысленности своей собственной жизни, которая кажется только и годилась на то, чтобы скрасить чье-нибудь одиночество. Однако, сон придал мне силы и смягчил горечь переживания.

Итак, я не стану служить никому дурным уроком, и добрым тоже. Ни одной из сил добра не удастся увлечь меня на свою сторону, поскольку я не верю в добро, если это конечно не политическая программа с хорошим бюджетом и отдельной строчкой с моими инициалами, но эту возможность можно отнести к разряду чуда, которое не требует ни моей веры, ни моего напряжения. Случись такое, и весь мир бы на себе прочувствовал разницу между настоящей благотворительностью и низким политиканством. Я бы честно все деньги потратил на себя. У меня нет ни родственников, ни друзей, с кем бы я вынужден был делиться. Никому не пришлось бы искать мои счета за рубежом. Ни власть, ни влияние в обществе мне не нужны, а, следовательно, я бы не стал тратиться на чепуху. Никаких баб. Минимум внешних атрибутов успеха. Стоицизм и аскеза. Я выдрал бы все ржавые гвозди из ваших одеревеневших мозгов. Вместо анестезии использовал бы музыку регги. Старые советские дачи вполне годятся под притоны, где давно выпавшие из социума тридцатилетние миллениумы, посвящали бы свое время возделыванию клубники и прочих нужных в рационе растений.

Самолеты и ракеты не нуждаются в наших усилиях и слабых мозгах. Они создаются и летают на нефти, и прекрасно справляются со своей задачей по превращению мира в труху. Наша задача не доставлять самим себе лишних бессмысленных страданий и растить клубнику на своих пяти сотках.

Все в мире расцветает и живет помимо нашей воли, и муравью нет никакого дела даже до собственной судьбы. Его задача любой ценой попасть в сахарницу.

Птицы, бабочки, и даже лисы. Сколько в мире всего, что достойно нашего внимания. Миром управляют специалисты, а этими специалистами управляют другие специалисты. По большому счету, все под контролем. Наша задача наладить управление на микроуровне. Научиться плотно закрывать крышку сахарницы и вовремя обрезать усы у клубники.

Так говорил Ленин

Четверг. Время близится к полдню. Вчера на дачу завезли вина и продуктов на оба холодильника. В одном охлаждается вино, в другом провизия. Поскольку жара наступила рано, то решение открыть на пробу бутылку «Советского шампанского» созрело уже к десяти часам. Вино оказалось в меру охлажденным, в меру сладким, но без приторности. За утро я успел пересадить полгрядки клубники, которую вскопал накануне вечером. Кот выбрался из своего укромного и прохладного убежища в доме и составил мне компанию на садовой скамейке, но его надеждам на поживу не суждено было сбыться, ибо я пил вино не закусывая, а лишь дегустируя напиток. Как же должно быть глупо, по его мнению, я поступал, если холодильник до верху забит ветчиной и прочими закусками.

А как же приятно в зной ополоснуться прохладной водой, заранее заготовленной в ведра и чаны, подогреваемой палящим июльским солнцем. Говорят, вчера вечером был праздник Ивана Купалы, и девушки ходили к водоему гадать на суженых. Жаль, что я упустил этот момент. Вряд ли они будут ходить к реке второй раз, надеясь на то, что кто-то мог запоздать и не явится вовремя. Впрочем, здесь не такое бойкое место, чтобы можно было бы рассчитывать на массовые мероприятия.

Выпитый бокал вина все же дает о себе знать, и я уже начал задумываться над тем, не сходить ли в дом за ветчиной.

Как же беззаботно и счастливо я живу в дни, когда весь мир сотрясается от мрачных предчувствий! А вот и ветчина! Пусть она и не идет к шампанскому, но к нашему шампанскому идет всё! И оливье, и заливная рыба, и даже ветчина. Русские основывают новые традиции и не стесняются нарушать старых. Мы пьем и смешиваем красное с белым, крепкое с сухим, сладкое с кислым. А все Петровский дух, решивший соединить ассамблеи с самодурством.

Как там мои посадки поживают на жаре?

А вино все же забирает с двух бокалов. И впрямь, был не дурак тот человек, кто распорядился не выпивать до обеда.

И все же, я не зря чувствовал подвох в извинениях соседей за ночной шум. На деле они были крайне озлоблены на меня за то, что я вынудил их рабочих съехать и заканчивать работы в дневное время. Теперь каждое утро начиналось с громогласного обсуждения соседями моего поступка, так что до меня каждая нота их горестного упрека. Когда приехала Вера, и мы устроили с ней вдвоем небольшой сабантуй у себя на участке в честь дня рождения ее дочери, на следующий день приперся мужик, который живет через три дома и заявил, что мы всю ночь не давали его детям спать.

– Молодые люди! – обратился он к нам, – надеюсь этой ночью вы дадите нам выспаться?

– Кто ты, странный человек, и где ты живешь? – спросил я его.

– Я живу на углу. – зачем-то соврал он. – Меня здесь каждая собака знает.

– Может ты чего-то перепутал, мужик, так бывает.

– Нет! – заявил мужик, у меня профессиональная память. Я в органах тридцать лет отработал.

Стало очевидно, что весь этот невнятный спич имел целью дать нам понять, кто здесь на улице главный.

– Мне без разницы, где ты работал, и кто ты такой. Если в следующий раз тебе что-то покажется, вызывай милицию.

– Я и сам имею к милиции отношение! – продолжал нудить пенсионер. – У меня дети, они не могли из-за вас уснуть! Давайте я вас приглашу в дом, и вы на них посмотрите.

Более удивительного предложения я себе и представить не мог, поэтому ответил честно, что мне это не кажется прекрасной идеей, поскольку у меня нет для них подарков, да и знакомится с его детьми у меня нет никакого желания.

Мужик ушел и часа полтора вымещал злобу, на своем участке, скашивая траву под корень.

Я подозревал, что причина ярости мужика заключалась в том, что мы действительно с Верой накануне предавались любовным утехам до двух часов ночи, что было несколько чрезмерно в нашем возрасте, но это, как говорится, наш выбор. Со слов мужика, он даже приходил к нашим окнам ночью, но мы так были увлечены друг другом, что не обращали ни на кого внимание.

Интуитивно я чувствовал сгусток зла, формирующегося вокруг нашей с Верой усадьбы, но остановить этот валун было уже не в наших силах.

Среди ночи на нашего кота напало четыре собаки и, если бы не выскочившая в чем мать родила Вера, они бы разорвали его в клочья. Нам удалось спасти ему жизнь, но псы успели повредить ему позвоночник. Кот с трудом передвигался, подтягивая задние конечности.

Я уверен, что таким образом реализовалась злоба тех людей, что желали нам зла, но у них не было иного способа причинить нам страдания, кроме как заставив страдать нашего питомца. Когда люди говорят о том, что они не хотят войны, что они любят своих детей, я им не верю. Люди ненавидят себе подобных, и готовы сожрать друг друга при любой удобной возможности.

Я становлюсь законченным мизантропом. Я не люблю людей, и мне совершенно не важно, большие это люди, средние, или маленькие дети. Я не вижу никакого смысла в их рождении в мир, где людей убивают тысячами, и, более того, они сами же презирают процесс деторождения, находя его непристойным.