Kitobni o'qish: «С тобой шампанское вкуснее», sahifa 4
«Еще день-два ― и все само решится», – успокаивал я себя. Во дворе вдруг тревожно залаяла собака, затихающим эхом лай заполнил двор и вскоре умолк. «Все само решится».
Скатившееся с зенита краснеющее солнце слепило из-под защитных козырьков и мешало смотреть на дорогу. Мы свернули с трассы. Скоро по обеим сторонам дороги длинной вереницей потянулись санатории и пансионаты, в машину просочился душистый запах хвои.
Святогорск. На перекрестке вправо дорога уходила к мосту через Северский Донец, к подножию горы, на меловых склонах которой собором Успения Пресвятой Богородицы и четырьмя церквями расположилась Свято-Успенская лавра. Если ехать влево, то через пятьсот метров будет площадь и городская почта, а за ней начинается обширная территория, утыканная многочисленными детскими оздоровительными лагерями.
Мы последовали прямо, оставив за спиной золотые купола колоколен, выехали на грунтовую дорогу, по которой миновали пустые песчаные пляжи, обогнули вековые дубы и выехали на поляну с плотной стеной белых берез и пологим спуском к реке. Оставив здесь машину, медленной отдыхающей поступью мы пошли по тропинке вглубь смешанного леса; молчали, прислушиваясь к перестуку дятлов и шуршанию в кустах невидимых с первого взгляда ежей, вспоминали названия деревьев, встречающихся нам на пути. Когда мы вернулись на поляну, небо стало сереть. Я развел костер, подвинул к нему валяющееся в стороне сосновое бревно и, умостившись на него с Катей, открыл термос с чаем, заготовленный нами еще дома. Напротив, через реку, стояла частная дача. С ее стороны доносились звуки музыки, и было видно, как на открытой площадке танцевало несколько пар.
– Ты был здесь раньше?
– Как-то летом, когда у меня еще был старенький москвич, я приезжал с Димой и Юлей, они тогда еще не были женаты. Мы установили палатку здесь рядом, на холмике, и костер для каши примерно в этом же месте. Тут раньше была тарзанка, палка, привязанная длиннющей веревкой к огромному тополю, ― вон он, обгоревший, это в него молния попала, и мы прыгали в воду, соревнуясь, кто дальше. Это продолжалось, пока Дима не сорвался с нее и не упал спиной на мелководье у берега. Все обошлось, но мы перестали дурачиться и ограничились игрой в карты.
– По твоим рассказам, Дима постоянно попадает в комичные истории.
– Не без этого, но он хороший друг. Помню, он играл на гитаре романсы, пока мы не уснули, а потом до утра подпитывал дровами костер. На следующий день хлынул ливень, мы сидели в палатке, а он в одних плавках бегал собирать вещи.
– А ты, что же отсиживался? – удивилась Катя.
– А я замерз.
– Ах ты, неженка моя! – Катя взяла меня под руку и посильнее прижалась ко мне.
Незаметно стемнело, в костре перегорели все наготовленные мной ветки. В угли мы зарыли картошку и стали печь на палочках хлеб. С той стороны реки раздался хлопок: что-то невидимое быстро взвилось ввысь, оставляя за собой еле заметный след из тусклых искр; вспышка салюта с грохотом озарила ярко-красным заревом полнеба. Люди на даче столпились у края танцевальной площадки, провожая взглядами медленно падающие огни. После короткой паузы раздалась канонада выстрелов, длинные пальцы огромной огненной руки потянулись вверх, наполняя воздух миллионами брызг света; с раскатами грома в черном небе один за другим взрывались разноцветные шары. Они угрожающе нависали над нашими головами, словно могли коснуться нас, а затем таяли, не оставляя и следа. Одна из выстрелянных ракет, на взлете зацепившись за ветку тополя, упала на берег и, взорвавшись, усыпала все близрастущие кусты горящими гирляндами. Толпа ликовала, вдруг из нее выделился человек, быстро спустился к кустам и стал топтать тлеющие остатки ракеты. Женщины охали, кричали что-то на счет дорогого костюма, а мужчины, наоборот, подбадривали и одаривали тушившего советами. С последним выстрелом в небо поднялись два желтых огонька; закручиваясь по спирали один вокруг другого, они быстро взлетели. – Как мы с тобой, – неожиданно сказала Катя. Огоньки, описав короткую дугу, плавно спустились до самой реки и, едва коснувшись холодной глади воды, так же вместе погасли. Порыв ветра шевельнул кленовые ветки, осыпав нас с головы до ног сухими крылатками. Я встал, открыл дверь машины и повлек Катю за собой на заднее сиденье.
– А картошка? – вспомнила Катя. – Она же сгорит!
– Черт с ней, с картошкой. Иди ко мне.
– Сумасшедший!
– Здесь никого нет. Только ты и я…
VIII
На лестничной площадке, перед дверью своей квартиры, совсем растерянный я пытался найти ключ. Но его, как в землю провалившегося, не было ни в карманах, ни в барсетке с документами. Я, было, совсем отчаялся, но, заметив его солнечный отблеск на полу (видимо, сам только что обронил), вздохнул с облегчением, щелкнул им в замке и вошел. На вешалке висели вещи Тани, неожиданно скоро вернувшейся из Италии. Я быстро скинул куртку, туфли и прошел в квартиру: в кухне на столе стояли различные сувениры, в зале я увидел знакомые чемоданы, которые отвозил месяц назад на вокзал, на кресле лежала моя новая футболка с чешским флагом, но Тани нигде не было. «Может быть, она вышла куда-нибудь», – думал я.
Я нашел ее в спальне, сидевшую на краешке кровати, неподвижную и безмолвную; она будто пряталась от кого-то и, закрыв лицо руками, тихо всхлипывала.
– Что случилось? – начал беспокоиться я. Раздвинув шторы, чтобы стало светлей, сел рядом с ней, но она отпрянула от меня.
– Не прикасайся ко мне! Я все знаю, – сквозь слезы вымолвила она, дрожа всем телом, как в лихорадке.
Что-то тяжелое оборвалось в моей груди и огромным комом отчаяния сдавило в горле. Как она узнала о Кате – уже не имело сейчас никакого значения. Между тоненькими белыми пальцами Таниных рук просочилась и упала на пол капелька слезы; разбившись о паркет, она разбивала последние мои надежды на возможное прощение. Мне хотелось обнять Таню, но руки онемели; встать перед ней на колени и соврать, что никаких встреч не было, но горло пересохло, и язык не слушался меня.
– Что же ты наделал?! – Таня медленно встала и вышла из комнаты.
Я вдруг осознал, что больше никогда ее не увижу; хотел вскочить и догнать ее, но ноги не слушались, и слова, которые могли бы остановить ее, не приходили на ум. Стало ужасно больно, горько на душе.
«Это все…» – с ужасом подумал я и проснулся.
Сон преследовал меня все утро, и я не мог сосредоточиться на работе. Бегло проверив немецкий перевод для Мамонтова, я сохранил документ в PDF-формате и отправил его по электронной почте.
«На сегодня работать хватит», – решил я.
Часы обозначили час дня, когда я, закрыв свою конторку, пошел развеяться и заодно зайти в гости на работу к Диме.
Боксы располагались на территории бывшего военного городка, который с расформированием летной части передали в аренду частным предпринимателям. Я прошел мимо шлагбаума со сторожкой, и направился к главной конторе, где работал Дима. Посетителей не было, торговый зал был просторен и светел от горящих ламп дневного света, в стеклянных шкафах были выставлены различные виды сигнализаций, центральных замков, парковочных датчиков, а на огромном сером стенде светились врезанные в него музыкальные центры. С краю стоял большой стол с двумя компьютерными мониторами, за которым сидел Дима и что-то набирал на клавиатуре.
– Какими судьбами?! – приветствовал меня он, как будто мы не виделись год. ― Кофе будешь? ― И не дожидаясь моего ответа, он включил электрочайник. ― Ты вовремя пришел.
Сейчас я буду заказывать лобовое стекло на «Фольксваген Пассат».
– И что? – безразлично отозвался я.
– Не торопись, мой малахольный друг. Там девушка на заказах, Людмила, голос потрясающий: бархатный, с грубоватыми низкими нотками, а говорит, будто соблазняет. Звоню всегда с огромным удовольствием, разговариваем о всяком разном; недавно узнал, что она блондинка с зелеными глазами. Как тебе?
– Никак, – все так же безразлично ответил я. – Твое описание ни о чем еще не говорит, а пытаться представить человека по голосу ― слишком неопределенно, все равно что марку автомобиля по сигналу клаксона. О встрече еще не договорился, случайно?
– Нет, конечно, – разливая по чашкам кофе, возразил Дима, – я безнадежно женат, тем более она в Днепропетровске, ехать далеко, а вдруг она действительно страшненькая?
– Так зачем тебе эти разговоры? – удивился я.
– Не забывай, я звоню по делу, а во-вторых, такой голос слушать ― сплошное удовольствие; зачем себе отказывать в безобидном флирте? Хочешь, ты набери, получишь эстетическое удовольствие. Небось, скучаешь по общению с женщинами.
– Не хочу ерундой заниматься. Мне понаблюдать за тобой, счастливого, удовольствия хватит.
– Ну и зря, дурачок.
На слове «дурачок» он, специально кривляясь в мою сторону, растянул губы в трубочку. Схватился за телефон, набрал по памяти номер и стал ждать. Когда в трубке ответили, на его лице расплылась счастливая улыбка, глазки заблестели. Он откинулся на спинку кресла и закинул свободную от телефона руку за голову:
– Людмила, добрый день, ― начал он, насыщая вкрадчивый мягкий голос басовыми нотами. – Да-да, это Дмитрий, снова я вас беспокою. Как поживаете? Отлично! Я тоже хорошо, вашими молитвами… – Он быстро взглянул на меня, указательным пальцем показал на трубку, предлагая мне подслушать. Отрицательно покачав головой, я снова отказался, а Дима продолжил: – Хотел бы заказать стеклышко лобовое на «Фольксваген Пасс-аа-о-аатс-с!..»
В этот момент он потянулся за чашкой кофе, но, когда взял ее и решил облокотиться на подлокотник кресла ― промахнулся и перелил горячую жидкость себе на брюки. От такого неожиданного поворота событий слово «Пассат» превратилось во что-то протяжно-стонущее, наполненное дополнительными звуками, исказившими его до чего-то зловещего. И можно было подумать, что произносивший все это хочет кого-то съесть или, по крайней мере, напугать.
Сообразив, что в трубке его внимательно продолжают слушать, Дима без промедления ее отключил, упал лбом на стол и стал безудержно хохотать. Если сказать, что мы не могли успокоиться минут пятнадцать, ― значит, ничего не сказать.
– Поздравляю, сударь, вы потерпели афронт! – смахивая со своей щеки слезу, воскликнул я.
– Надо же, какая досада!
Дима развел руками, но, несмотря на свой конфуз перед невидимой дамой с волнующим голосом, заказывать стекло все-таки было нужно. Он набрал снова, перед Людмилой оправдался, будто это его коллега, проходя мимо, перелил на него чай, и успешно сделал заказ.
Катя, скорее всего, уже была дома, и я решил зайти к ней без лишнего звонка по телефону; сел в автобус и утонул в глубоких размышлениях. На следующей остановке вошли три подпитых студента и уселись на широкое сидение прямо за мной. Они громко разговаривали, будто делая вызов всем присутствующим, и смеялись со всего, что, по их мнению, должно быть обсмеянным. В конце концов, обратив внимание на сидевшую напротив них девушку, примерно их же лет, один из них, долговязый с узенькими черными глазками, стал с ней знакомиться. Девушка не отвечала и смотрела в окно, тогда «герой-любовник» стал обсуждать ее внешность, находя это весьма остроумным, а двое его друзей выдавливали дурацкий смех. Остальные же пассажиры молчали и, потупив взгляды в окна, отстранились от какого-либо вмешательства. Меня подмывало от злости, ехать, как все, я посчитал трусостью; повернувшись к долговязому, я посмотрел на него. Никто из веселой тройки сначала не обратил на меня никакого внимания, издевательства продолжались, и я наступил ему на ногу.
– Иди, гуляй! – резко сказал я долговязому, когда тот посмотрел на меня.
Его лицо вытянулось в озлобленную, удивленную гримасу, глаза стали круглыми, как пивные крышки; он начал быстро соображать, что со мной может сделать, а его товарищи, наблюдая за нами, пустились в смех еще больше.
– А ты вообще сиди молча, мелкий! – выдавил он. Хотел что-то добавить, но я прервал его: – То, что ты длинный, я и так вижу, не стоит лишний раз сообщать всем о своих недостатках.
Я встал с сиденья на случай того, если он решит ударить меня, взялся за поручень и сделал безразличное выражение лица, разглядывая пробегающие за окном деревья.
– Да я тебя! – вскакивая, закричал долговязый. – Сейчас мы выйдем, и ты отхватишь!
Один из его друзей схватил его за руки и стал усаживать обратно, а второй заливался в смехе. Коротко обернувшись, я заметил, что девушка уже вышла на одной из остановок, следующая была моя. Я молчал, а долговязый продолжал угрожать, намеревался встать, чтобы выйти вместе со мной; в итоге я вышел один. Мне стало искренне радостно, что я не промолчал в автобусе, хотя мой поступок не оградил никого от неприятностей, не наказал сквернословца; и я раздумывал, покажется ли хвастовством, если я расскажу об этом Кате.
– Привет, заходи. А у меня гости.
Катя была в приподнятом настроении; закрыв за мной дверь, она пошла в кухню. Там было накурено, за столом за чашечкой кофе сидел худощавый молодой человек двадцати лет. Его костюмные брюки молочного цвета и черная как уголь рубашка были безукоризненно наглажены и точно подогнаны по размеру, камушки запонок на рукавах соответствовали цвету его голубых глаз, а черные волосы тщательно уложены гелем.
– Владимир, – представился он.
Я сухо поприветствовал его в ответ и уселся напротив. На столе стояла пепельница с окурком сигары. Видимо, это он курил.
Гость держался вольготно, постукивал по столу пальцами с аккуратно подпиленными и покрытыми бесцветным лаком ногтями, и чувствовалось, что он весьма уместно здесь себя находил. Катя сделала мне чай, села между нами и продолжила разговор, который был у них до моего прихода:
– Как Валентина Николаевна поживает?
– Все хорошо, также преподает, сейчас в комиссии по выборам. Пашка женился на прошлой неделе.
– А ты когда собираешься?
– Вот когда ты примешь мое предложение, так сразу в ЗАГС.
Он разулыбался и кратко глянул на мою реакцию. Я постарался сделать вид, что мне не интересна эта тема, но на самом деле я закипал и, учитывая мое заведенное состояние автобусной историей, с удовольствием «начистил» бы ему лицо прямо здесь.
– Ладно, уже пойду, пора.
Он пожал мне руку, снял со спинки стула пиджак такого же молочного цвета, как брюки, и вышел в коридор. Дверь хлопнула, и Катя вернулась ко мне.
– Ты чего такой мрачный? – заметила она мое сменившееся настроение. – Я тебя не спросила, может быть, ты есть хочешь? Я борщ сварила.
– Не хочу я борща.
– Как знаешь, – пожала она плечами.
– Это, что за Аль Капоне?! Сигара! Ногти! – Несмотря на мою заметную раздражительность, вопрос рассмешил Катю.
– Аль Капоне маленький, толстенький, в шляпе. Вова совсем на него не похож. Он работает крупье в казино, поэтому должен выглядеть безукоризненно, в том числе и руки.
– Да, шляпы ему точно не хватает! – начал ерничать я, и мой голос стал невольно повышаться в тоне.
– Перестань, я училась с ним в одной школе, – стала оправдываться она, ― его мама преподавала украинский язык в моем классе.
– Мама – мамой, а он что у тебя здесь забыл?
– Зашел в гости, это мой дом ― кого хочу, того принимаю. Ты чего завелся, в ревность решил поиграть?
– И часто он к тебе заходит? – не успокаивался я.
– Сейчас нет, раньше, бывало, заходил. Конечно, пробовал ухаживать. – Катя сделала паузу, как будто обдумывая, говорить мне что-то или нет. – Я же женщина и не могу долго быть одной, хочется внимания. Рядом всегда должен быть мужчина, пока не появится тот, который нужен.
Последние слова просто ошеломили меня, на ум поползли плохие мысли, и я уже не мог остановиться:
– Бывало, заходил! Понятно! Я у тебя тоже вариант «пока не появился нужный»?!
– Ты не забывайся, что женат, и не надо делать из меня девку легкого поведения!
– Женат! Спасибо, что напомнила, а то я действительно забыл. Своими поступками ты из себя сама делаешь… ту!.. – Я осекся.
– Я свободная женщина! Вправе делать то, что считаю нужным лично для себя!
Последние мои слова получились особенно грубыми. Катя резко встала из-за стола, повернулась к окну так, что я оказался за ее спиной.
– Разговор окончен! Уходи!
Я резко встал, без промедления обулся и звонко щелкнул замком. Выйдя из квартиры, я спустился вниз по лестнице и в негодовании ударом плечом в дверь подъезда чуть не сорвал ее с петель. Мои выстроенные идеалы рушились, на ум приходили гадкие мысли о Кате, и я не в силах был прогнать их.
«Как я мог так ошибиться?! Я всего лишь «пока не появился нужный»?! Казалось, ясно видел, как радовались моему приходу ее уголочки глаз, как краснели ее щечки, когда я дотрагивался к ним поцелуями, и как дрожали ее руки, когда увлекал в свои горячие объятья. Разве можно это сыграть или одинаково чувствовать ко всякому, сухо отыскивая среди бесконечной череды поклонников «подходящего»?»
В магазинчике у площади я набрал пиво, отключил свой мобильный телефон (никого не хотелось слышать) и отправился домой.
IX
Всю неделю я не мог найти себе места. Работы не было, кроме почти завершенного английского перевода Мамонтову, поэтому я редко появлялся в конторке. Пару раз звонил Дима, но я, ссылаясь на выдуманные неотложные важные дела, отказывал приглашениям в гости, предпочитал оставаться в гордом одиночестве. Пытаясь перешагнуть мысли о Кате и начать новую, а вернее продолжить свою прошлую жизнь, и уверяя самого себя, что все к лучшему, стал мысленно готовить себя к приезду Тани. Но куда бы я себя не ссылал: то на шумные вечерние улицы, то в безмолвные прозябшие аллеи парка − всюду в лицах встречающихся мне девушек мерещились черты Кати. Я стал останавливаться, вглядываясь в спины прохожих, окликать ее именем тех, кто явно не мог ею быть, и все это стало казаться сумасшествием. Я то презирал Катю, обрисовывая в самых скверных красках ее образ жизни, то, понимая, что все это лишь плод моего воображения, оправдывал ее и винил во всем себя; и сердце щемило, а глаза мои никого не желали видеть, кроме нее, только я не мог в этом себе признаться.
Выбивая молотками старую оконную раму, в кухне дедушкиной квартиры тарабанили мастера. В зале же, греясь у масляного обогревателя, мы с дедом расположились за перенесенным сюда кухонным столом. Дед отдыхал в своем любимом кресле и задумчиво смотрел в окно, за которым рос огромный орех. Я же, разлив по чашкам ему и себе чай, уселся на диванчик и по привычке стал ждать первый вопрос от деда.
– Как живешь? Давно не виделись, – начал он.
– Моя жизнь ― сплошной салют: то вверх со вспышкой, то вниз потухшим огарком, то в реку ― не разгоревшись и пропав. – Я постарался выразиться витиевато, с оттенком прожитого важного для меня жизненного этапа, и, честно говоря, мне самому понравился мой ответ.
Но дедушка лишь чуть улыбнулся мне:
– Ты чем-то расстроен.
– Да, расстроен, точнее, сильно разочарован: дважды ошибся в одном человеке.
– Ты уверен, что именно ты ошибся, а не наоборот?
Этот вопрос стал неожиданным и не совсем понятным мне, и я сразу постарался объясниться:
– Для меня человек был больше, чем весь остальной мир, я же для него – совсем нет.
– А он знает о твоих чувствах, о чувствах, о которых ты так смело заявляешь?
Я вопросительно посмотрел на деда. На мгновение мне показалось, что он шутит, но спокойствие в серых глазах сразу отбросило эту мысль. Я тоже посмотрел на орех, на его крупные еще зеленые листья, как будто в них были ответы на все вопросы. Дедушка продолжил:
– Ты мог не придать значения тому, что человек ждет от тебя нечто большего, чем просто твое присутствие рядом с ним. Это большее может заключаться в одном слове, в одном признании. Когда человек тебе дорог, откинув неуместные стеснения, скажи ему об этом. Если все-таки человек отталкивает тебя, надо его простить, ведь прощать могут только сильные люди, простить и уйти. Тогда ты не повторишь этой ошибки в будущем.
Слова деда перевернули все мои мысли верх тормашками.
«Я же никогда не говорил Кате, что люблю ее, ни при встречах в юности, ни теперь».
Я вдруг ощутил огромную пропасть недосказанности между нами и вину перед ней, собой, нашими чувствами. Мастера еще задували щели монтажной пеной, я же не мог уже усидеть на месте. Дед, видя мое волнение, отпустил, а точнее, подтолкнул меня:
– Иди. Они почти закончили. Все будет хорошо.
Бежать за машиной для меня сейчас было слишком долго, я поймал такси, но сердце хотело выпрыгнуть из груди и бежать еще быстрее.
